Леонид Гроссман - Исповедь одного еврея

• Название: Исповедь одного еврея
• Автор: Леонид Гроссман
• Издательство: Деконт+, Подкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-89535-013-5, 5-89517-047-2

В книге известного литератора Леонида Гроссмана на фоне авантюрно-романтической судьбы каторжника Аркадия Ковнера, вступившего в полемическую переписку с «антисемитом» Достоевским, поднимается один из «проклятых» вопросов российского общества — еврейский.

---

К этому родственнику пришлось по настоянию семьи обратиться его обрученному племяннику, чтоб завершить дело своей подневольной женитьбы. С трепетом поднялся он в хоромы и, весь дрожа, вошел в кабинет знаменитого филантропа.

«…Увидев меня первый раз в жизни в своих хоромах, он мигом вскочил с кресел, поднялся во весь свой рост и, как разъяренный зверь, бросился мне навстречу и грозно спросил:

— Что тебе?

Со страху я ничего не мог объяснить. Дядя стал гневно бегать по кабинету, грозно посматривая на меня.

— Скажешь, наконец, зачем пожаловал? — прокричал он. Путаясь и бледнея, я кое-как объяснил ему, что вот на днях должна состояться моя свадьба, а у отца многого еще не хватает».

На это робкое заявление последовал решительный отказ.

«Я от внутренней обиды и черствости дяди заплакал.

— Ну, чего плачешь, противно видеть… — озлился еще больше дядя. — Не женился бы так рано, — прибавил он.

Я не выдержал наконец и почти дерзко высказал ему, что вовсе не желаю жениться и что партия мне не по сердцу, но меня не спрашивают и женят. Не помню уже, как пришлось к слову, но я тут же бросил дяде упрек, что он обходится с моим отцом не по-братски, а всегда почти со злобой.

— Нельзя любить человека, который вечно сидит у тебя на шее, — окрысился дядя, и еще более яростно стал бегать по комнате. Я серьезно опасался, что он меня прибьет и выгонит вон. Я еще пуще заплакал.

— Скажи „ему“, что ему дадут еще 15 рублей, — проговорил он более мягко. — Ну, уходи и больше не приходи, — прибавил он.

Я не заставил себя ждать вторичного приказания и выбежал из кабинета дяди, едва успев поблагодарить его за новое благодеяние».

Свадьба могла состояться. Молодые по тогдашнему обычаю почти не знали друг друга. В виде смелого отклонения от правила были все же устроены смотрины; у родственников выпросили шубу для жениха; встреча двух семей была назначена у замужней сестры невесты.

«И вот в чужой шубе явился я в чужой дом, чтобы посмотреть на совершенно чуждую мне девушку, которая должна была стать моей женою…» Невеста решительно не понравилась жениху. Тем не менее брак состоялся.

Потянулась однообразная, унылая, хотя и сытая жизнь. Жена с раннего утра до поздней ночи находилась в лавке своего отца. Муж целые дни проводил в молитвенном доме, чтоб оправдать доверие тестя и стать знаменитым раввином. Впрочем, «запрещенные книжки» и свободные литературные занятия были по-прежнему его главным делом.

В небольшом кругу сверстников он пользовался благоговейным признанием; в нем видели новую надежду Израиля, будущего всемирно знаменитого мыслителя. Молодой поэт, опьяненный этим успехом в тесном кругу наиболее одаренной и передовой молодежи, вечно движимый творческими устремлениями своей художественной натуры, горел и болел своими замыслами, мечтами, видениями и фантастическими планами великой деятельности и мировой славы. Сладостное головокружение от безудержных полетов юного тщеславия и первых творческих вдохновений начинало томить в убогой и затхлой обстановке жалко-мещанской устроенности. Безграничные мировые перспективы таинственно раскрывались и неудержимо влекли к себе из тесноты еврейских кварталов старой Вильны. Неясная мечта преображалась в деспотическое стремление, и творческие запросы принимали действенную силу категорических императивов. Необходимо было принять смелое решение, отколоться от косной среды и вырваться из тесных оград старого гетто на великие просторы мировой современности.

В это время старший брат Авраама-Урии, Савелий, попавши из раввинского училища в Одессу, где он получил место еврейского учителя, нашел в себе достаточно энергии, чтоб сдать экзамен латинского языка и поступить на медицинский факультет Киевского университета.

Будучи уже студентом третьего курса, он стал в письмах уговаривать младшего брата подумать о будущем, использовать свои выдающиеся способности на подготовку в университет, оставить жизнь на хлебах у тестя с перспективой стать со временем «меламедом» и как можно скорее бежать из родного угла в Киев. Он обещал брату всяческую помощь и поддержку. [Как видно уже из эпизода этой переписки, первенец семьи Савелий Григорьевич Ковнер отличался благородным характером, умом и выдающимися способностями. Уже в раввинском училище на торжественном празднестве в присутствии всего учебного начальства с попечителем округа во главе он так поразил почетных гостей приветственной речью, что виленский генерал-губернатор Назимов расцеловал мальчика при всей публике. Поступив благодаря собственной энергии и работоспособности на медицинский факультет, он в 1865 г. по окончании курса был оставлен при университете. Будучи студентом, он, несмотря на усиленную работу и необходимость самому изыскивать средства на жизнь и поддерживать брата, успел написать книгу «Спиноза и его философия», выпущенную им только в 1865 г. Долгое время он состоял врачом нежинского лицея имени Безбородко; в 1879 г. он отказался от должности с целью посвятить себя исключительно науке. Начиная с конца 70-х гг. он выпускает ряд работ по истории медицины и сотрудничает в различных еврейских изданиях. Он умер в Киеве в 1896 г. — прим. авт.]

Решение было принято. Осуществить его удалось не сразу. Возникли обычные затруднения и осложнения. Необходимо было тайно достать сто рублей на бегство, получить паспорт; кандидат в студенты, приготовившийся к тайному отъезду, неожиданно заболевает сильнейшею корью; в разгаре болезни жена его почти рядом с ним рожает девочку, которую сейчас же отдают кормилице за город, так что больной отец даже не видит своего ребенка. Наконец, все улаживается. Ковнер решается заложить жемчуг своей тещи, чтоб получить необходимые ему сто рублей на бегство. Проделка удается. [В письме к отцу, в котором открыто сообщал о своем плане поступить в Киевский университет, он указывал, что заложил жемчуг своей тещи, который можно во всякое время выкупить; в семье его жены находились 100 рублей, выданные его отцом при их венчании. — прим. авт. ] Он отправляется за город, чтоб увидеть в первый раз свою девочку. «При виде ее улыбки во мне пробудилось нечто вроде родительского чувства, но в мои 19 лет все это легко улетучилось».

И вот, окольными путями, чтоб обмануть погоню, всеми способами сообщения, т. е. железной дорогой, лошадьми и водою (по Припяти и Днепру), беглец добрался до Киева. В пути был один только жуткий момент: страшная весенняя гроза, разразившаяся в огромном, густом лесу между Гродно и Пинском и остановившая жалкую тележку, запряженную в одну лошаденку. «Мне казалось, что сам карающий и грозный бог Израиля преследует меня лично за побег от жены и за намерение оскверниться европейским просвещением».

Но Киев уже был недалеко. Начиналась новая полоса жизни.

IX

Из первой эпохи своей биографии Ковнер вынес несколько неизгладимых впечатлений. Он навсегда запомнил тягостные и унизительные условия своих ранних лет и до конца сохранил глубокую неприязнь ко многим явлениям староеврейского мира.

Он прежде всего возненавидел систему талмудического воспитания и с первых же своих шагов на поприще русской публицистики выступил решительным противником той исключительно богословской выучки еврейского юношества, которая уже на школьной скамье отрывает его от жгучих жизненных задач современности.

Параллельно с этим идет его борьба с националистическими устремлениями взрастившей его среды. Племенная замкнутость, возведенная в степень высшей добродетели и порождающая в обстановке гонений фантастическое исповедание расового культа, представляется ему таким же духовным закрепощением новых поколений, как и мертвящая раввинская схоластика. Вырвавшись из ограды умственного гетто, Ковнер стремится прежде всего преодолеть в себе еврея и стать «общечеловеком».

И, наконец, мрачная нищета его детских лет, унизительное нахлебничество у состоятельных обывателей в трудные годы учения, тяжкая зависимость от богатого скряги-родственника во всех важных случаях жизни, все это возбуждает в нем острокритическое отношение к существующей системе накопления и распределения материальных благ, допускающих совместное существование под одним кровом двух родных братьев — богатейшего эпикурейца и голодающего нищего.

Все это обращает его искания от проблем еврейства к широким вопросам вненациональной современности, в разрешении которых он — несмотря на ошибки и блуждания — сохранит до конца верный инстинкт ищущей мысли и неуспокоенной совести.

ГЛАВА ВТОРАЯ ПИСАРЕВ ЕВРЕЙСТВА

И однажды раскрыл я обветшалую Книгу —

И душа улетела на волю.

И с тех пор она в мире бесприютно блуждает,

Бесприютно блуждает и не знает утехи…