Юрий Бурносов - Революция. Книга 1. Японский городовой

• Название: Революция. Книга 1. Японский городовой
• Автор: Юрий Бурносов
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 2010

---

Старик расхохотался. Он смеялся долго, утирая слезы рукавом своих ниспадающих до земли одеяний, а потом сказал:

— Нет, поверьте мне, ограбление было самым настоящим. Но я рад, что встретил тогда вас, хотя, разумеется, справился бы с этими разбойниками без посторонней помощи. Видимо, нас свело вместе провидение. Вы не находите?

— А что такое провидение, господин Мубарак? Промысел Божий, предопределяющий управление миром, вселенной, людьми, всей природой? Рок, судьба?

— Мудрость и знание творца — Бог он или Аллах — так велики, что он знает даже количество волос на наших головах. Его провидение нисходит до мельчайших пылинок летнего ветра. Он исчисляет пляшущую под солнцем мошкару и плавающих в море рыб. В то время как под его контролем находятся великие светила небес, он не гнушается воззреть на текущую из глаза слезу. Так что для него свести в нужном времени и месте двух жалких смертных?

— Я готов принять и такое объяснение. Но наша сегодняшняя встреча — она ведь неспроста? И вы не просто хотели предупредить меня о некоем проклятии, довлеющем над фигуркой скорпиона?

— Ну какое проклятие, что вы, — поморщился Мубарак. — Ни о каком проклятии я не говорю, я просто предостерегаю вас и прошу быть осторожнее. Вы мне симпатичны, вы на многое способны, а если учесть, что в вашей стране вскорости произойдут многие события, которым суждено перевернуть ход всей мировой истории…

Гумилев внимательно посмотрел на старика. Тот выдержал его взгляд и улыбнулся:

— «Кто вы, господин Мубарак?!» — снова хотите вы спросить? Я человек, я не дьявол и не ангел. Просто мне ведомо несколько больше, чем вам. Каждому человеку ведомо в чем-то больше, чем другому, а в чем-то — меньше. Такова жизнь. И я хочу, чтобы вы сберегли себя и уцелели в тех жерновах, что она всем нам готовит.

— Вы снова говорите загадками…

— Я сказал все, что хотел. То, что нужно, вы поняли или скоро поймете. Прощайте, господин Гумилев, — сказал Мубарак, прижав руку к сердцу и поклонившись. — Что-то мне подсказывает, что более мы не встретимся.

Повернувшись, он пошел по склону вверх, подметая длинными полами землю. Гумилев вернулся к Коленьке, все еще поглощенному созерцанием жука, и сказал:

— Странный старик, ты не находишь?

— Какой старик? — в недоумении спросил Коленька. — Я не видел никакого старика.

— Как же?! Он отвел меня в сторонку, мы беседовали, пока ты изучал насекомое.

— Вы стояли там один, дядя Коля. Стояли и что-то тихонько говорили, я подумал, может, стихотворение сочиняете, не стал мешать… Дядя Коля, может быть, нам все же поискать врача?!

Коленька был встревожен.

— Нет, не нужно. Все в порядке, Коленька. Все в полном порядке, — сказал Гумилев.

* * *

11 августа измученная экспедиция дошла в долину Дера, а 20 сентября вернулась домой.

Еще перед отъездом Гумилев сообщал жене из Одессы: «Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить «папа». Пиши мне до 1 июня в Дире-Дауа (Dire-Daoua, Abyssinie, Afrique), до 15 июня в Джибути, до 15 июля в Порт-Саид, потом в Одессу».

Но за полгода Анна Ахматова не написала мужу в Африку ни одного письма.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вместо эпилога

Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 год идти так же, как они шли с 1900 по 1912, Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении.

Эдмон Тэри, редактор Economist Europeen, 1913 год

Возле вокзала прямо на тротуаре сидел нищий. Протянув длинные ноги в опорках, он гнусаво, но с большим чувством пел грустную песню:

Вот киевский поезд к вокзалу пришел,
И светит ён там хвонарями.
Калека пустую подножку нашел,
Забралси туды с костылями.
Дерюнди-дерюнди,
Дерюнди-дерюнди,
Забралси туды с костылями.
Гумилев остановился, прислушиваясь к необычному припеву и ожидая узнать, чем же закончится печальная история калеки, собравшегося куда-то ехать на подножке поезда, но нищий неожиданно завершил свою песнь и принялся есть. Из котомки он извлек краюху хлеба и луковицу, от которых принялся откусывать по очереди, даже не очистив при том лук. Покачав головой, Гумилев зашагал в сторону моста и неожиданно наткнулся на прохожего.

— Прошу прощения, — поспешил сказать Гумилев и поднял глаза. Перед ним был человек восточного типа, может, японец или китаец, а может, туркменец — лет сорока с небольшим, в хорошо сидящем черном пальто с собачьим воротником и в котелке.

— Не беспокойтесь, я сам был невнимателен, — учтиво произнес человек без малейшего акцента.

Но Гумилев не слушал его. Он чувствовал необычное тепло, разливающееся от нагрудного кармана, в котором неизменно хранился маленький скорпион. Не ускользнуло от его взора и то, с какой быстротой человек сунул руку в карман своего пальто.

— Еще раз прошу меня извинить, — повторил Гумилев, глядя в глаза незнакомца. Узкие и холодные, они были разного цвета.

— Что вы, не стоит, — Цуда Сандзо на миг приподнял котелок, повернулся и пошел прочь. Он ощущал, как в кармане пальто словно шевелится металлический сверчок, горячий, будто уголек из очага. Такого Цуда не испытывал никогда и не понимал, что же происходит. Жаль, что нет рядом старика, который мог бы, наверное, все объяснить…

Но в одном Цуда был уверен: именно встреча с этим русским, у которого желтое измученное лицо, заставило сверчка встрепенуться.

А значит, они еще встретятся. Непременно.
Вот киевский поезд к вокзалу пришел,
И светит ён там хвонарями.
Калека пустую подножку нашел,
Забралси туды с костылями.
Дерюнди-дерюнди,
Дерюнди-дерюнди,
Забралси туды с костылями,

— снова заорал нищий, отобедав. Но Гумилев его уже не слушал, а Цуда свистнул извозчика и поехал снимать комнату. Он чувствовал, что в России назревает нечто особенное, и не мог не вернуться сюда вслед за Горьким, который прислушался к ленинскому совету. Пока все было, как и прежде, но Цуда ощущал ЭТО в воздухе, в людском движении, в дымках, поднимающихся над печными трубами, а главное — это чувствовал маленький металлический сверчок. А значит, все это было правдой.

Цуда смотрел на пролетающие мимо дома и улицы, думая, что любопытно было бы встретиться с русским императором. Любопытно — но не нужно. Усмирив восстание 1905 года, тот, верно, чувствовал себя сейчас весьма спокойно, и неразумно было бы нарушать это спокойствие. Пусть пребывает в неведении. А визит Цуда может оказаться ненужным толчком к действию…

За долгое время отсутствия в России Цуда продолжал изучать русского царя, которого едва не убил в свое время саблей. Он составил для себя вполне ясный портрет Николая Второго: глубоко несчастный государь, который никому не мог импонировать, и его личность не вызывала ни страха, ни почтения.

Царь был заурядным человеком со слишком противоречивым характером, страдавшим от двух недостатков, которые его — и в этом Цуда был уверен — скорее всего, и погубят: слишком слабая воля и непостоянство. Николай никому не верил и подозревал каждого. Цуда помнил слова Николая, пересказанные как-то Бадмаеву Распутиным, а Цуда — Бадмаевым: «Для меня существуют честные люди только до двух годов. Как только они достигают трехгодичного возраста, их родители уже радуются, что они умеют лгать. Все люди — лгуны».

Вследствие этого и царю никто не верил. Николай во время разговора казался очень внимательным и предупредительным, но никто не мог быть уверенным, что он сдержит свое слово. Очень часто случалось, что приближенные царя должны были заботиться о выполнении данного им слова, так как он сам об этом не заботился. Николай жил в убеждении, что все его обманывают, стараются перехитрить и никто не приходит к нему с правдой. Ему казалось, что его ненавидит даже собственная мать, и постоянная боязнь интриг и козней с ее стороны и со стороны ближайших родственников не оставляла его.

Привидение дворцового переворота постоянно носилось перед его глазами. Николай часто высказывал опасение, что его ожидает судьба сербского короля Александра, которого убили вместе с женой и трупы выбросили через окно на улицу. Видно было, что убийство сербского короля произвело на него особое впечатление и наполняло его душу содроганием за свою судьбу. К тому же ходили слухи, что в убийстве Александра — вполне, кстати, заслуженном — принимали участие некие русские!

Николай проявлял особый интерес к спиритизму и ко всему сверхъестественному: как только слышал о каком-нибудь предсказателе, спирите или гипнотизере, то в нем сейчас же возникало желание с ним познакомиться. Немало жуликов и сомнительных личностей, при других условиях и мечтать не смевших о том, чтобы их принимал русский император, сравнительно легко получали доступ во дворец.