Илья Миксон - Семь футов под килем

• Название: Семь футов под килем
• Автор: Илья Миксон
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1983

Повесть "Семь футов под килем" рассказывает о сложной и романтической жизни наших моряков, о тяжелом и опасном труде матросов. Сын погибшего моряка, Лёшка Смирнов, проходит все сложнейшие этапы непростой моряцкой службы, прежде чем стать настоящим матросом. На этом пути его встречают и радости, и огорчения, и победы, и поражения, и даже настоящий, пусть пока единственный подвиг, из которого он выходит более сильным и бесстрашным человеком.

Многие страницы повести посвящены дальним заморским странам и родным советским портам. Вместе с её юным героем мы оказываемся то в далёком австралийском порту Брисбен, то в Гамбурге, то в дальневосточной Находке…

---

Он, конечно, шутил. У ребят никогда не водились большие деньги. Много ли сэкономишь на школьных завтраках! О старинных книгах и мечтать не приходилось. Зато современные издания стоили у букиниста дешевле. Костя купил «Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина». Название было длинное, всё не запомнилось.

В последний раз они зашли в магазин на Литейном проспекте в декабре. Это был один из магазинов, последних, где товары не перевелись. Напротив, прибавились. А покупатели исчезли.

«Здрасте, здрасте…» — привычно начал старик, но грустно замолчал: шутить стало неуместно и тяжело. Не с чего было веселиться. Фашисты обложили Ленинград смертельным кольцом.

Денег — ни копейки. Зашли просто так, по старой памяти. Но ушли счастливыми. Добрый старик продавец одарил их редкостными книгами. Томом «Жизни животных» Брема и первым русским переводным изданием «Робинзона Крузо».

Спустя десятилетие, по пути из Чили, Николаев случайно оказался на тихоокеанском острове Хуан-Фернандес, поднялся на гору и прочёл на скале надпись:

«В память об Александре Селкирке — моряке, уроженце Ларго в графстве Файф, Шотландия, проведшем на этом острове в полном одиночестве четыре года и четыре месяца».

Из других книг Николаев знал, что Селкирк, вдохновивший Даниэля Дефо на бессмертный образ Робинзона Крузо, значительно уступал своему будущему литературному образу. Прототип Робинзона не был ни таким изобретательным, ни таким трудолюбивым, ни таким твёрдым в уверенности победить все несчастья. Но всё-таки спасся.

…«Может быть, и Лёшу выбросило на какой-нибудь остров?.. Нет, в этом районе нет даже близких рифов…»

В рубку неслышно вошёл капитан, положил на плечо руку.

Николаев горестно покачал головой: «Ничего».

И у капитана не было ничего утешительного и обнадёживающего.

— Он хорошо плавает?

Николаев сдвинул один наушник.

— Он хорошо плавает?

— Да, шесть раз переплывал озеро Красное.

— Озеро…

Капитан глубоко вздохнул и ушёл.

«Озеро не океан. И там, на Красном, Лёша был не один. Но ведь без нагрудника!.. Что нагрудник? Утопленников находят и в спасательных жилетах…»

Свайка, не переставая, завывала в хозяйственной сумке. Николаев не выдержал, открыл «молнию» и выпустил собаку в коридор.

Эфир по-прежнему молчал. То есть не молчал — переговаривались десятки радиостанций, но о матросе с «Ваганова» не упоминали.

Николаев опять представил себе квартиру Смирновых, переднюю, вешалку. И два свободных, навечно свободных крючка…

«Нет! — запротестовал Николаев. — Нет, этого не может, не должно случиться! Лёша, мальчик мой, держись! Держись, Лёша!»

Часовая стрелка вползла в красный сектор. Николаев лихорадочно затрещал ключом:

«Всем судам! Всем!..»

Свайка будто понимала, что судьба одного из её лучших друзей всецело зависит от людей в ходовой рубке, от капитана. Она жалась к его ногам, задирала острую мордочку, стараясь встретиться глазами, тихонько скулила и подвывала. Или пробиралась на дрожавших от напряжения ногах к открытой двери и лаяла в темноту.

— Уберите вы её, наконец! — процедил старпом.

Свайка, ласковая, добрая, маленькая Свайка, оскалилась, зарычала.

Капитан поморщился:

— Оставьте собаку в покое!

Из штурманской появился Пал Палыч:

— Где-то здесь, Сергей Петрович.

— Ветер, волны — всё учли?

— Всё. Течение в этом районе можно в расчёт не брать.

— Стоп машина!

Старпом перевёл ручку телеграфа.

— Питание на все прожекторы. Тифон.

«Ту-у-у-у! — понеслось в океан. — Ту-у-у-у-у-у!.. Иду, товарищ, иду! Где ты? Отзовись!»

— Всему экипажу! Смотреть всем!

Ваганов стал описывать окружность, затем перешёл на скручивающуюся спираль.

Рыскали прожекторы. Монотонно басил тифон.

Небо на северо-востоке посветлело. Сначала виднелась узкая неровная полоса бледно-зелёного цвета. Снизу, тяжело опираясь на горизонт, клубились иссиня-чёрные тучи, над ними и выше разливался по чистому небу солнечный румянец.

Океан высветился фиолетовым, лиловым, сиреневым, палевым. Зеркальная гладь — словно во веки веков не бывало никаких штормов.

Взошло солнце. Огромное, яркое, щедро источая на мир свет и тепло.

Прожекторы выключили. Поблёкшие на солнце лучи исчезли незаметно.

Бескрайний слепящий простор выглядел безжизненной пустыней.

— Ещё лево руля. Помалу! Всем смотреть!

«Всем смотреть!» — разнесла по каютам и палубам судовая трансляция.

Смотрели все. Кроме вахтенного механика и его мотористов. «Дед» стоял на мостике.

Ни в одном уставе, инструкции, конвенции нет хотя бы ориентировочных сроков поиска человека за бортом. Нет даже неписаных, традиционных законов. Капитан сам назначает время, сообразуясь с конкретными обстоятельствами и условиями. Учитывается всё — от состояния моря до физических качеств человека за бортом. Есть и ещё один фактор. Его не измерить никакими приборами и индикаторами, не сравнить ни с какими земными и космическими величинами. Фактор этот — совесть.

Она не торопит объявить приговор человеку за бортом. Скольких не спасли, скольких не доискали! Может быть, и этот ещё жив?

— Послать человека на салинг. Подстраховать.

Капитан мог приказать любому из сорока пяти, и каждый из них — кто спокойно, кто скрывая боязнь — выполнил бы приказ не только, даже меньше всего, из чувства повиновения. Человек за бортом!

Нет, не из сорока пяти. Только из сорока четырёх. Сорок пятого, П. Кузовкина, экипаж «Ваганова» молча и единогласно исключил из коллектива. Кузовкин имел право работать, отдыхать, четыре раза в сутки питаться в матросской столовой, смотреть кино, но на судне он стал чужим. Для всех. Он ещё не знал об этом негласном и неписаном приговоре и беспробудно спал на своей койке. Судовой врач успокоил его каплями и снотворным.

Площадка на верху мачты, салинг — самое высокое ограждённое место на судне. Оттуда до клотикового фонаря рукой подать. Сверху виднее, может быть…

Океан — в полном штиле. Ветер упал почти до нуля. И всё же капитан не послал бы на ходу матроса на салинг, но тут — человек за бортом!

— Дозвольте мне.

Лицо Зозули не просто смуглое до черноты, а будто обуглилось за ночь.

— Да, боцман.

— Я подстрахую, Николай Филиппович, — сказал артельный Левада.

Зозуля равнодушно кивнул.

Океан дымил, сжимался, на глазах пропадал горизонт.

В посвежевшем воздухе «курилась» тёплая вода. Низкий, под планшир фальшборта, туман стелился, клубясь, над самой гладью.

Казалось, что судно бредёт в утреннем тумане по осеннему лугу. Внизу, по пояс, — сплошная молочная парь; наверху — небо без единого пятнышка.

— Всё, теперь всё… — убитым голосом сказал Левада.

— Ты чего? — нахмурился Зозуля. И рассердился: — А ну брось нюнить! Моряк ты или кто? Спасём Алексея! Иначе и быть не может.

— Извини, Николай Филиппович…

Нельзя терять веру, терять надежду спасти человека за бортом.

Боцман полез на мачту.

Ту-у-у!.. Ту-у-у!.. Ту-у-у! — равномерно, с короткими паузами затрубил тифон. Он посылал свой зов в непроницаемый туман как береговой ревун, как звуковой сигнал маяка.

Тифон будто отсчитывал время.

— Стоп машина!

Звякнул телеграф.

— Надо переждать, — сказал капитан.

— Да. Рискованно. Налететь можно.

Гена Кудров включил локатор.

Свайка выбежала на мостик и вытянула вперёд острую мордочку. Судно по инерции скользило вперёд.

— Малый назад!

Под кормой опять забурлил винт.

— Стоп машина!

Всё стихло.

— Наблюдение продолжать!

Ожил смолкнувший было тифон: ту-у-у!.. Ту-у-у…

Ту-у-у! Ту-у-у! — ещё раз пробасил тифон и затих.

— Полная тишина! Всем слушать!

И экипаж смотрел и слушал, слушал и смотрел.

Свайка будто взбесилась. Скачет, бегает туда-сюда, прыгает на банкетку, кладёт передние лапы на планшир, опять прыжком на палубу. Заливается, заходится лаем. Бросилась капитану в ноги, обратно стремглав на крыло.

— Хозяина чует, — сказал капитан и на этот раз не сумел скрыть волнение на осунувшемся лице.

— Первую шлюпку на воду!

Пал Палыч кинулся к трапу.

— Стойте! — крикнул вслед Кудров. — Свайку!

— Второй помощник! Взять в шлюпку Свайку!

Белая шлюпка с матросской дружиной в оранжевых нагрудниках погрузилась в туман.

Взревел движок, заглох, отчихался, зарокотал стойко и уверенно.

В синее небо жаворонком взлетел отчаянно весёлый лай.

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Он не успел даже крикнуть. Водяная гора навалилась, швырнула его вместе с длинной стрелой. Она была голой и мокрой, и Лёшка скользнул по ней, как по лестничным перилам. Конец трубы с маху оборвал штормовой леер, сбил стойку релинга. Волна подставила Лёшке спину — и понесла…