Илья Миксон - Семь футов под килем

• Название: Семь футов под килем
• Автор: Илья Миксон
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1983

Повесть "Семь футов под килем" рассказывает о сложной и романтической жизни наших моряков, о тяжелом и опасном труде матросов. Сын погибшего моряка, Лёшка Смирнов, проходит все сложнейшие этапы непростой моряцкой службы, прежде чем стать настоящим матросом. На этом пути его встречают и радости, и огорчения, и победы, и поражения, и даже настоящий, пусть пока единственный подвиг, из которого он выходит более сильным и бесстрашным человеком.

Многие страницы повести посвящены дальним заморским странам и родным советским портам. Вместе с её юным героем мы оказываемся то в далёком австралийском порту Брисбен, то в Гамбурге, то в дальневосточной Находке…

---

И дядя Вася не очень-то восторгался: «На миру, конечно, и смерть красна. А стоило ли рисковать? Из-за чего? Во имя чего? Подвиги не на пари, не для личной славы свершаются».

Лёшка пытался оправдаться: не в пари главное, он себя проверял, осилит или нет. И кроме того, это же тренировка! «Разве что тренировка», — уступил дядя Вася.

Чёрта с два выдержал бы Лёшка такую «тренировку» без свидетелей! Он бы и сейчас, работая в одиночку, давно с ног свалился.

Как же не хотелось натягивать после обеда робу!

Опять задраивали трюмы, наводили порядок в тамбучинах — кладовых внутри коробчатых оснований грузовых мачт, расклинивали и заливали цементным раствором якорь-цепи в палубных клюзах.[1]

На полдник уже никто не переодевался, расположились табором в коридоре и напились чаю с галетами. Лёшка еле добрался до койки и заснул мертвецким сном. И на ужин не пошёл.

— Ну и здоров ты спать! — с искренним восхищением сказал на другое утро Паша. — Я так больше двенадцати часов не улежу.

— Сколько я проспал? — пробормотал Лёшка. Он повернулся на бок и тихо охнул: всё тело ломило.

— Семнадцать часов ноль восемь минут! — торжественно объявил Паша, словно передавал по радио новый олимпийский рекорд. — Поднимайся, а то на завтрак опоздаем.

И начался новый день, такой же нелёгкий и не героический, как и первый. А за ним третий, четвёртый… И снились Лёшке не кокосовые архипелаги, не синие дали, а бочки, тросы, скребки, ржавая пыль, вёдра с краской, суровые нитки для сшивания брезента, снилась швартовая манила с калышками.

ПАПИН ПАРОХОД

Перед Гамбургом, на правом берегу северного рукава Эльбы, лежит на зелёных холмах небольшой городок Ведель. Таких городков много в Европе и в других частях света.

Не меньше и яхт-клубов. Но каждый раз, когда судно приближалось к Веделю, Николаев выходил на крыло мостика, смотрел и слушал.

Яхт-клуб Баухор-Ведель издавна торжественно приветствует все корабли, идущие в Гамбург и обратно. Встречает и провожает мореплавателей флагом и гимном их родины.

За двенадцать ли миль от родного берега, где проходят морские границы территориальных вод, за двадцать ли тысяч, где кончается географическая карта, — всюду и везде символы твоего народа, твоей земли, твоего дома волнуют остро и сильно.

Николаев смотрел и слушал, пока не смолкал последний звук и Ведель не скрывался за элеватором, похожим на неприступный средневековый замок.

И сегодня, как всегда, едва на траверзе показались мерцающие огни Веделя, Николаев покинул радиорубку и вышел на крыло.

Где-то наверху тихо переговаривались.

— Паренёк ничего, подходящий, — хвалил кого-то Зозуля. — Толк будет. Вспомните моё слово: максум через год до первого класса дойдёт.

— Максимум, — привычно поправил артельный Левада.

— Без тебя знаю, — мирно выговорил Зозуля. — Мне «максум» привычнее. А из Смирнова толк будет, будет. Молодой он ещё, конечно, малорасторопный, но не сачок. И море любит.

— Это верно, — подтвердил Федоровский. — Вот о Паше такого не скажешь.

Зозуля тяжело вздохнул:

— Паша — другой. И дело вроде бы освоил, поднаторел за практику, а в матросы производить рано.

— Устав бы ему дочитать, — с усмешкой произнёс Левада. — Права усвоил, а обязанности на чужие плечи перекинуть старается.

— Права качать он умеет, — опять вздохнул Зозуля и твёрдо закончил: — Но ничего, час придёт — дурь из него выйдет. Море не таких обламывает.

— И ломает, — сказал Федоровский. — Кого — и надвое, не склеить потом.

— Бывает, — философски согласился Зозуля. — Поплаваем — увидим.

«Где же Лёша? — подумал Николаев. — Наверху его, ясно, нет. Неужели спит? После такой радиограммы!»

Лёшка ещё ни разу в жизни не получал в море радиограмм. С моря на берег — не счесть, с берега — никогда. Уже это одно возбуждало тревогу. Что там случилось? С мамой что-нибудь? У неё последнее время болело сердце, и сосед, доктор Фёдор Фёдорович, делал ей уколы.

— Читай, — торжественно сказал Николаев и сунул в руку жёлтый листок.

Лёшка крепко сжал его, но взглянуть не решился.

— Читай.

Лёшка отступил, испуганно замотал головой.

— Всё хорошо, Лёша, всё хорошо.

И он прочёл. Раз, другой, третий… Прочёл и ничего не понял.

ДВАДЦАТОГО СПУСК НОВОГО БМРТ КОНСТАНТИН СМИРНОВ ВЫЛЕТАЕМ НИКОЛАЕВ ЦЕЛУЕМ МАМА ДИМА.

Что значит БМРТ? При чём тут имя и фамилия отца? Какая связь между этим и Николаевым?

— Почему ты молчишь, Лёша? — Николаев обнял его за плечи и потормошил. — Не мрамор, не бронза, не деревянный обелиск — живой пароход!

И до Лёшки дошло: именем отца названо новое судно, большой морозильный рыболовный траулер, БМРТ, мама с Димкой вылетают в город Николаев на торжественный спуск «Константина Смирнова» на воду.

Именем отца… Нет, сразу не понять, не осмыслить. Именем отца! Лёшка волновался всё сильнее, не зная ни что надо сказать, ни что делать…

И позднее, когда его поздравляли все ребята палубной и машинной команд, штурманы, механики, помполит, сам капитан, Лёшка отвечал на рукопожатия, улыбался, говорил «спасибо», голова всё ещё шла кругом и никак не удавалось вообразить пароход с крупной надписью «КОНСТАНТИН СМИРНОВ». По носу и на корме, а на верхнем мостике, на белых щитах, для всего мира латинскими буквами — KONSTANTIN SMIRNOV.

За ужином он что-то ел, пил, не ощущая ни запаха, ни вкуса, далёкий от происходящего вокруг. Вернул его на палубу «Ваганова» боцман Зозуля.

— Значит, так, — объявил он на всю столовую, — к полуночи в Эльба-реку войдём, ошвартовка в два тридцать. Ты, Смирнов, спокойно отдыхай себе, без тебя обойдёмся. Такому делу при солнце учиться надо.

«Да, конечно, — подумал Лёшка. — И я… У меня сегодня…»

— И поспать перед вахтой положено, — закончил Зозуля. — С восьми к трапу заступишь. Инструктаж на месте. Сменит тебя Шавров.

— Понятно, — без особого удовольствия отозвался матрос Шавров. — А я в город собирался.

— Значит, не пойдёшь.

— Значит, не пойду, — вздохнул Шавров.

Тут только Лёшка понял, что и ему не выбраться в Гамбург.

— Я тоже, — поднявшись с кресла, упавшим голосом произнёс Лёшка, — и я в Гамбург…

Чёрные брови Зозули сдвинулись вплотную.

На помощь Лёшке неожиданно пришёл Федоровский.

— Вы же знаете, товарищ боцман, — сказал он укоризненно, — такое событие у него, а вы…

— Что я? — искренне удивился Зозуля. — Я его поздравил, все видели. А дальше что? Что дальше? В рамку его портретную вставить? От работы освободить, пыль сдувать? Он есть матрос, а судно, между прочим, не в его честь названо.

— Но Константин Смирнов отец его! — напомнил Паша.

— Ты, Паша, не шуми. — Голос Зозули сделался спокойным и рассудительным. — Разберём с максумальной вдумчивостью. Итак, назвали траулер именем Константина Смирнова. А какая в том личная заслуга Алексея, сына его? Ни-ка-кая. Сын героя. Это, конечно, гордость и почёт, можно сказать. Но! — Зозуля высоко поднял руку с отставленным пальцем. — Но и ответственность. Персональная! Тем более в данном случае: Алексей наш не только сын героя-моряка, но и сам моряк, матрос. А что есть вообще матрос?

Никто не отозвался. Зозуля принял молчание за полное согласие.

— То-то, — удовлетворённо заключил он и принялся за компот.

Выйдя из столовой, Лёшка прошёл мимо своей каюты и забрался на спардек. Но и там показалось не очень укромно.

На корме, между рабочей шлюпкой и бочками с машинным маслом, лежал принайтовленный к палубе запасной якорь. Лёшка присел на него, как на скамью. Здесь его никто не мог увидеть. И почти не дуло. «Хорошее местечко», — отметил Лёшка. Он вспомнил, как когда-то играл на отцовском пароходе в прятки с капитанским сыном и чьей-то девочкой.

Лёшку и взрослые не смогли сразу найти. Подняли на ноги всю команду. Мало ли что могло случиться! Обнаружили его часа через два спящим под брезентовым чехлом рабочей шлюпки. Капитан сердито сказал, что если ещё раз повторится нечто подобное, он очистит борт от всех посторонних.

Лёшка засопел, набычился и с вызовом выкрикнул:

«Это папин пароход!»

Все рассмеялись. Мама крепко схватила Лёшку за руку и потащила в отцовскую каюту. Лёшка не плакал, он упирался и упрямо твердил: «Это папин пароход, папин!»

Рыболовные флотилии Советского Союза промышляют во всех широтах, от Ледовитого океана до Огненной Земли, от Балтики до Японского моря.

По всему миру пролягут голубые трассы «Константина Смирнова», большого белого парохода.

Почему-то Лёшка представлял себе теплоход имени отца только белым. Белым-белым.

На душе вдруг стало горько и защипало глаза. Зачем ему пароход? Пусть самый большой, самый новый, самый белый! Ему нужен отец, живой, здоровый, весёлый. Родной человек. Ты его редко видишь, долго ждёшь, но он возвращается. Теперь ждать нечего, отец уже никогда не спросит: «Как дела, сын?» И ты, как бывало, не скажешь: «Нормально, папа».