Галия Мавлютова - На качелях любви

• Название: На качелях любви
• Автор: Галия Мавлютова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-24448-5

Даше было невероятно трудно определиться со своими чувствами. Ее, точно на качелях, то бросало в объятия юного, но надежного и преданного Леши Соколова, то кидало в костер безумной страсти к солидному начальнику Олегу Зимину. Неизвестно, сколько промучилась бы девушка и каких бед натворила, если бы не вмешалась... супруга Олега Александровича. С ее легкой руки все встало на свои места. Но будут ли счастливы те, кого она, точно шахматные фигуры, выстроила на игровой доске жизни?

---

– Ох, Дашка-Дашка, ничего-то ты не привезешь из Иванова, – вздохнула подруга с притворным сочувствием.

И Сонька посмотрела на меня стальным взглядом. Голос звучит медово, а в глазах плывут медь и олово. Я хотела тайком пролезть к ней в душу, но у меня ничего не вышло.

– Сонь, это у меня ничего не выйдет, понимаешь, – сказала я, – но это будет мой опыт. Любой опыт ценен, даже отрицательный. И мне не нужна чужая помощь.

– А я тебе не чужая, – холодно откликнулась Соня, – мы целый год вместе сидим, почти родней стали, из одной чашки чай пьем.

Она, как всегда, права. У нас одна чашка на двоих, а вторая разбилась, разлетелась осколками на счастье. Все, что приносит удачу, разлетается вдребезги. Закон Бойля-Мариотта.

– Соня, мы еще съездим с тобой в командировку. В Париж. Когда-нибудь. Но потом, чуть позже, – сказала я, чтобы разрядить сгустившуюся атмосферу.

Меня уже ждали в приемной у генерального и главного в одном лице. Олег Александрович Зимин является генеральным директором корпорации, главным редактором газеты и одновременно ее собственником. Однако имперские замашки не испортили его внешность, отнюдь. Мне кажется, наоборот, они украсили его, сделав Зимина солиднее и авантажнее. Олег Александрович всегда держит дверь в кабинет открытой. Ему мало воздуха и пространства, он пытается проникнуть в чужой мир, чтобы чувствовать себя хозяином положения в любом месте и в любое время. Зимин сразу увидел меня, едва я вошла в приемную, резво выскочил из-за стола и вышел мне навстречу.

– Даша-Даша, радость вы наша, командировку уже оформили? – сказал Зимин, излучая благожелательность и радушие.

До меня снизошел небожитель. Редко кому в наше время улыбается такая удача. А мне вот нечаянно подмигнула. Меня заметил в толпе сам верховный главнокомандующий. И не только заметил, но даже выделил в отдельную величину. Теперь я не отношусь к серым редакционным массам.

– Уже оформила, – негромко сказала я, испытывая смущение и робость.

Мне стало невыносимо жарко. Словно весеннее солнце распустило свои лучи, распространяя летний жар. В одну минуту с меня сошла бравада, куда-то подевалась наигранная храбрость, кожа прогрелась до основания и сползла, будто змеиная шкурка, оставив снаружи лишь одни нервные окончания. Меня бил озноб. Душевный жар Олега Зимина проникал только в меня. Больше никто ничего подобного не ощущал. В его присутствии меня будет опалять зноем и обдавать ледяной стужей. Это уже произошло. И это навсегда.

– Про крокодила мы давно знаем. Все знают. И никто не верит, – сказал, улыбаясь, Зимин.

А меня словно в доменную печь бросили. Так они все знали про этого крокодила! А меня мучили, пытали, иголки под ногти втыкали. Гестаповцы, лимоновцы, усамабенладеновцы. Неужели начальство везде одинаковое, неизменное, покрытое толстым слоем двуличия и ржавчиной лицемерия? «Комета» на них на всех не хватает. И тетя Ася давно в гости не приезжала.

– А я верю, – продолжал Зимин, – в вас, Даша, и верю, что вы справитесь с заданием. От первой командировки зависит вся дальнейшая творческая судьба журналиста. Как вы считаете, справитесь?

– Легко, – сказала я, с трудом преодолевая робость.

Зимин приподнял брови и опустил. Его несколько смутила моя наигранная храбрость. Олег Александрович присмотрелся ко мне, подошел, поднял руку и тут же опустил, окончательно смутившись. Наверное, он хотел прикоснуться ко мне, но почему-то не посмел. И я тихонько отошла в сторону. Прощание состоялось. Это ведь целый ритуал. Я побывала на дне мужской души. Там глубоко, чисто и ясно, но очень жарко. Мои уши пылали, как свечки. Я вся горела. Олег Александрович вздрогнул, видимо, что-то почувствовал, какое-то проникновение. Неопределенные ощущения витали в воздухе. Два человека пылали и горели от взаимного тяготения и всеми силами пытались продлить сладостные муки.

– Даша, тебя проводить? – раздался голос сзади.

Чуткая и лукавая Марина Егоровна подкралась сзади и незаметно, она пыталась спасти от неминуемого пожара редакцию газеты тиражом в два миллиона. Марина Егоровна, видимо, подошла на цыпочках. Сначала наблюдала, а потом решила вмешаться. Интересно, а как долго она тут стояла?

– Н-нет, меня не нужно провожать, – пробормотала я и юркнула за дверь серой мышкой.

Во мне полыхали отголоски большого костра. Я понимала, что симпатии Зимина распространяются гораздо дальше и глубже, чем можно было предположить. Он увлечен мной, ему интересно, но его внимание к юной особе заметно окружающим. И Марина Егоровна, и Лариса Петровна давно догадались, они ведь далеко не дуры. Да и генеральный, относившийся слишком снисходительно ко всем сотрудникам газеты, с небесной лестницы все же спустился впервые – сделал этот героический шаг ради меня. Не только женщины-легионерши, вся редакция заметила необычное в поведении высокого начальства. И Соколов, и Сонька, и даже наша каурая Динка. И все принялись перебирать тонкости и сложности прощального кружева. Они сплели огромную сеть из недомолвок, взглядов и ощущений. И накинули эту сеть на пятиэтажный дом. И нашу газету целиком затянуло в невод обывательщины. Но я еще ничего не знала, что будет потом. И совсем не думала о грядущих неприятностях. Все горести обрушились на меня гораздо позже, когда я вернулась. А сейчас меня ничто не тревожило. Все мои помыслы находились в другом месте. Тело пребывало в Питере, а мысли улетели далеко отсюда, они были уже в Иванове. Почему-то я заранее готовилась к провалу. Наивные друиды не ошиблись с гороскопом, портулак – мое личное божество. Но, несмотря на все предсказания, во мне жила все же уверенность, что я приеду со щитом в руках. Никогда нельзя играть на поражение. Из последних сил я настраивала себя на успех. И синдром портулака ушел в небытие, он оставил в покое мое сознание и больше не тревожил по ночам.

Я побежала домой на Петроградскую сторону, чтобы пообедать перед отъездом и собрать вещи. Мне хотелось хорошо поесть, для этого нужно было приготовить кушанье по рецепту греко-римского борца. Все вышло, как он предрекал. Я бросила кусок мяса на раскаленную сковороду, прямо в растопленное масло, через минуту получился отличный бифштекс с кровью, а стакан горячего бульона придал мне невероятной бодрости. И я помахала анорексии ручкой, прощаясь с ней навсегда. Борьба с весом закончилась моим унизительным поражением из-за греко-римского рецепта. Перед поездом я ненадолго вздремнула. И мне приснился Зимин. Улыбчивый, мягкий, покладистый и одновременно твердый как сталь. Двойственность его натуры завораживала, привлекала, заколдовывала. Под его волшебным воздействием хотелось победить трехглавого дракона, Змея Горыныча и всех прочих страшил и чудищ, какие только существуют в сказках и в реальной действительности. Зимин мне не просто нравился. Я его любила, во сне и наяву, любила всегда, еще в детстве, еще до моего рождения. Наша любовь была предрешена свыше. Мне было хорошо с ним. Спокойно. Только слишком горячо. В жарком огне его души можно было сгореть, обуглиться, превратиться в головешку. Раздался резкий звонок. Это звенел мой знаменитый будильник, почти антикварный, он будил меня в детский сад, в школу, я взяла его с собой из дома, чтобы мне было спокойнее спать и просыпаться на чужбине под любимую трель механического петуха.

Поезд плавно катился под горку. Колеса методично выбивали металлический рок. А я ворочалась на верхней полке плацкартного вагона, и передо мной проплывало безмятежное лицо вечно пылающего изнутри Зимина. Я пыталась найти разгадку сложного ребуса. Через какие страдания должен был пройти человек, чтобы научиться сохранять ледяное самообладание в любой ситуации при интенсивном внутреннем горении? Сложный ребус так и остался неразгаданным. Я была еще слишком мала для решения житейских загадок.

А в Иванове меня не ждали. И без меня тут народу полным-полно, и с женщинами в этом городе явный перебор. На вокзале кипела какая-то отдельная жизнь, не похожая на какие-либо другие. Повсюду сонные пассажиры. Запах жареных сарделек с кетчупом плотно застрял в воздухе. Я стремительно сбежала по высоким ступеням и очутилась на городской улице. Улица как улица, ничего кровожадного не попалось на моем пути, никаких крокодилов, слонов и леопардов я не встретила. Женщин было много, но все они выглядели вполне счастливыми, наверное, разные обездоленные болтались где-то в других местах города. Я пристально вглядывалась в лица прохожих, пытаясь обнаружить хоть одно, имеющее явные признаки погибающей женщины, безнадежно влюбленной в аллигатора. И ничего не обнаружила, никаких признаков безумия. Я бездумно бродила по проспектам и площадям, улицам и переулкам и плакала. Сначала тихонько, про себя, потом слегка приоткрыла шлюзы и вдруг зарыдала громко, уже не таясь от прохожих. И никто не остановился, чтобы утешить меня. Мои слезы текли напрасно. Я не встретила в окружающем мире сочувствия к моему девичьему горю. Да разве я смогла бы рассказать кому-то чужому про свою печаль, дескать, влюбилась в знойного мужчину, а он ради эксперимента отправил меня в Тмутаракань за мифическим призраком без имени и адреса. И теперь потирает руки в ожидании моего будущего позора. А позор уже состоялся. Он налицо и на лице, на щеках, губах и ресницах, и непрерывно стекает с подбородка черными солеными полосами. В бутике мне клялись, что тушь несмываемая, дескать, не боится ни воды, ни огня, ни ветра. И даже горячих поцелуев. Не размокает, не тает, не пачкает. Обманули, ввели в заблуждение, разыграли. У-у, бездушные. Я зарыдала еще громче. Содрали с меня бешеные бабки, а на салфетке скопилась густая чернота. Это не очищение и не катарсис. Это жуткая смесь самолюбия и глупости в одном флаконе. И вдруг сквозь слезы промелькнуло нечто гибкое и игривое. Это была мысль, шальная и одновременно тонкая и пронзительная, как острие рыцарской шпаги.