Ирина Волчок - Журавль в небе

• Название: Журавль в небе
• Автор: Ирина Волчок
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2005
• ISBN: 5-9524-1509-1

Тамара — молодая привлекательная женщина. Муж, две дочери, престижная работа… Но иногда становится невмоготу изображать сильную деловую женщину и счастливую мать семейства, особенно когда мимо проходят влюбленные пары. И судьба дарит ей еще один шанс — вопрос лишь в цене…

---

— То есть как? — От изумления Тамара сначала даже не поняла, что он имеет в виду. — Что значит — поправимое? Ты о семье говоришь как… я не знаю… как о несчастье! Как о болезни какой, что ли! Ничего, мол, не смертельно, дело поправимое! Вылечат — и забудешь, так, что ли?

— Да ладно тебе. — Евгений стряхнул нетающие снежинки с перчатки, взял ее за руку и притянул к себе. — Опять ты злишься. Я понимаю, что для тебя семья — это важно. Но ведь у тебя будет семья! У нас будет семья — я и ты. Просто была одна семья, а станет другая. Ведь для чего-то развод существует! По-моему, я все правильно понимаю…

Нет, он все понимал неправильно. Он вообще ничего не понимал. Была одна семья — стала другая… Ничего себе… Стало быть, прежней семьи уже не будет? Не будет, конечно, Николая, и это само собой разумеется. Но не будет и деда, и девочек, и даже Чейза, не будет такого утомительного и такого привычного, такого необходимого круга забот, волнений, радостей и огорчений, не будет смешной войны с дедом из-за категорически запрещенной врачами селедки, не будет их тихих и как будто ни о чем разговоров по вечерам, после которых ей становилось легче жить, не будет Наташкиных выступлений на тему «мне опять нечего надеть», не будет не очень умелой и потому особенно трогательной помощи Анны по хозяйству — понятно же, что Анна просто старается быть поближе к своим, чтобы все свои беды растопить в тепле семьи… И прогулок с Чейзом больше не будет, и его подхалимской морды, выглядывающей из-за холодильника, и ее монологов перед внимательно слушающим псом — потому что кому еще она могла рассказать обо всем, что происходит, о чем она думает, чего боится, на кого обижается, кому благодарна и кого готова убить… Не будет и старых часов на стене, которые вот уже почти двадцать лет со сводящим с ума постоянством уходят вперед на пять минут в сутки, и их каждое утро нужно подводить… Не будет гигантского алоэ на подоконнике, у которого не листья, а просто крокодилья пасть какая-то, и эта крокодилья пасть цепляется зубами за каждого проходящего мимо, и все чертыхаются, грозятся оборвать цветку листья, но не обрывают — этот цветок почему-то очень любила бабушка. От нее вообще осталось в доме много такого, без чего вроде бы и обойтись можно, что всегда как-то незаметно существовало само по себе, пряталось по углам, по полочкам и шкафчикам, а когда возникала необходимость, тут же оказывалось под рукой: всякие фартуки и прихватки, металлические щеточки и фигурные ножи, ситечки, щипчики, расписные коробки для чая, подушечки для иголок и двухлитровая банка, битком набитая разноцветными и разнокалиберными пуговицами. В общем, у нее не будет ее семьи. Как же так? Ведь это значит, что и ее у ее семьи тоже не будет! Разве это возможно — оставить семью без себя?

— Ну что ты молчишь? — нетерпеливо сказал Евгений. — О чем ты сейчас думаешь? Только честно ответь, ладно?

— О пуговицах в банке, — честно ответила она. — Два литра пуговиц — это же сколько лет собирать надо, а? Ведь они все не новые, со старых вещей срезаны, которые уже носить нельзя было. Бабушка пуговицы никогда не выбрасывала, старье — на тряпки, а пуговицы — в банку. А вещей у нас никогда много не было. Наверное, она эту банку всю жизнь наполняла. Там даже такие есть, знаешь, из перламутра, из дерева, из кости. Древние совсем. Настоящие. Понимаешь?

Евгений долго молчал, шевелил усами, стряхивал снег с воротника пальто, на нее смотрел. Наконец сказал недовольно:

— Ты опять морочишь мне голову. Просто чтобы уйти от темы разговора.

— Да нет, я как раз по теме… — Тамара вздохнула и повернула к гостинице. — Давай-ка мы все разговоры отложим, а? Потом поговорим, завтра. Или послезавтра. Устала я что-то немножко. И даже не немножко… Слишком я устала, как собака, прямо хоть ложись и помирай. Не до разговоров мне.

— Хорошо, — не сразу ответил он. — Но к этой беседе мы еще вернемся.

Он завоевывал жизненное пространство. Точнее — пространство для себя в ее жизни. Даже удивительно, как ему удалось занять такое большое пространство за такое короткое время. Он караулил, когда она выведет на прогулку Чейза, и пес бросался к нему, счастливо повизгивая, молотя хвостом, пытался прыгнуть на грудь и облизать лицо. Он нашел возможность познакомиться с девочками, в первую же встречу сумел разговорить, растормошить, развеселить Анну, и та постепенно привыкла откровенничать с ним, как с лучшим другом, как с лучшей подружкой, даже больше, чем с матерью. Он серьезно вникал в щенячьи Наташкины проблемы, обсуждал с ней тонкости взаимоотношений с одноклассниками, или невыносимое зазнайство этой дуры Гальки, или необъяснимое поведение Мальцева на физкультуре, или подготовку к концерту в музыкальной школе… Летом он отвозил Наташку в лагерь, а потом ездил вместе с Тамарой ее навещать и всегда привозил какие-нибудь гостинцы. Он решал все вопросы, казалось, еще до того, как они возникали: путевка в летний лагерь для Наташки, санаторий — для Анны, машину — в любой момент, когда нужно было что-нибудь срочно перевезти или куда-нибудь срочно доехать, редкие лекарства и лучшие врачи для деда, безупречная организация отдыха для Тамары… для них обоих. Они в первый же год провели отпуск вместе, в южном горном доме отдыха, почти двадцать дней, двадцать дней и двадцать ночей, с ума сойти, она опять не сра-зу вспомнила, что надо хоть иногда звонить домой… Вспомнила не сразу, но ждала возвращения с нетерпением, особенно в последние дни, особенно в последний день, когда так торопилась, швыряя вещи в сумку, что многое просто забыла, и Евгений ходил по номеру, собирая всякую ерунду — шампунь, тапки, зубную щетку, полотенце, пилочку для ногтей, упаковку аспирина… А она раздражалась, кричала, что и так в сумку ничего не помещается, выбрасывала каждый второй найденный им пустяк в мусорную корзину и через каждые пять минут пыталась дозвониться домой.

— Перестань, — успокаивал ее Евгений. — Не дергайся, малыш. Все там хорошо, ничего там не случилось. Просто что-нибудь на линии… Авария какая-нибудь. Связь такая, что поделаешь.

— Все такое! — сердилась Тамара. — Как будто только связь такая! У нас все такое! То перестройка, то Спитак, то Беловежская Пуща, то ваучеры, то путч, то расстрел парламента, то дефолт, то еще какая холера!

— Стоп, а это при чем? С твоими-то что может случиться?

— Мало ли… — Тамара оставила безуспешные попытки застегнуть дорожную сумку, шлепнулась в кресло и потянулась за сигаретами. — Все, что угодно, может случиться. Вплоть до землетрясения.

— Это в Орле-то? — Евгений засмеялся, и она смущенно улыбнулась, почувствовав себя круглой дурой.

— Ладно, не землетрясение. — Тамара раздавила в пепельнице недокуренную сигарету и полезла за новой. — Не наводнение, не цунами, не песчаная буря и не нашествие марсиан. Тогда чего телефон не отвечает?

— Знаешь, — сказал Евгений задумчиво. — Я понял, почему ты такая… уже давно, неделю, наверное. Просто я тебе надоел, ты домой рвешься, а тут я перед глазами маячу. Да? Только честно отвечай.

— Да, — честно ответила она. — Я рвусь, а ты маячишь.

Она всегда честно отвечала на его дурацкие вопросы, а он ей никогда не верил. И сейчас не поверил, сидел, лениво развалясь, смотрел снисходительно, улыбался самодовольно… Так бы и стукнула по затылку. Не очень сильно, не чтобы покалечить, а чтобы в чувство привести. Надо что-то решать.

Кажется, именно тогда она это придумала — расставаться на время. Хотя бы на два-три дня. Не видеть друг друга, не искать встреч, не звонить. Не маячить перед глазами. Евгений согласился: ладно, если ей так легче, то пусть так и будет. Но не встречаться хотя бы пару дней почему-то не получалось. Тамара иногда специально ждала, пока закончится обеденный перерыв, а потом уже шла в буфет в полной уверенности, что уж в это время там точно никого не будет. Там никого и не было — кроме Евгения, который честно пытался выполнить ее условие — «не маячить» и поэтому тоже ждал, когда пройдет обеденный перерыв и в буфете никого не будет… Они натыкались друг на друга и начинали хохотать. Наверное, над собой. Над своим беспомощным трепыханием в руках судьбы, а точнее — в руке судьбы, в одном крепко сжатом кулаке судьбы, в котором они были зажаты вдвоем. Как можно было договариваться о какой-то разлуке, пусть даже на три дня, на три часа, на три секунды, если оба они были зажаты в одном кулаке судьбы? Как два муравья. И трепыхаться нечего.

Он и не трепыхался.

А Тамара все-таки трепыхалась. Ей было страшно быть муравьем, зажатым в кулаке судьбы. Она всегда — по крайнем мере, с тех пор, как, сидя на коленях у деда и прижимаясь к его сердцу всем своим умирающим существом, впивалась в головокружительный вкус запретного соленого огурца, с того самого момента всю жизнь ощущала себя хозяйкой собственной судьбы. Сама решала, что нужно делать, — и сама делала. Никто не мог повлиять на ее решения, если они казались ей правильными. Ничто не могло сбить ее с дороги, которую она сама выбрала. А тут вдруг вон чего…