Петр Тодоровский - Вспоминай – не вспоминай

• Название: Вспоминай – не вспоминай
• Автор: Петр Тодоровский
• Жанр: Историческая проза

Автобиографическая повесть Петра Тодоровского (участника войны и известного кинорежиссера), по мотивам которой снят телесериал о Великой Отечественной войне «Курсанты».

Летом 1943 года, когда война была в самом разгаре, Петр Тодоровский стал курсантом Саратовского военно-пехотного училища. В 1944 году командиром взвода он был направлен на фронт и в составе 93-го стрелкового полка 76-й стрелковой дивизии 47-й армии 1-го Белорусского фронта дошел фронтовыми дорогами до Эльбы.

---

Сергей и Юра давно спят, а я не могу уснуть: Серега такой шустрый – отобьет у меня Янину… И тут, хоть лежу с закрытыми глазами, на меня из темной глубины выползла морда коровы. Наставила на меня рога и стоит…

…До войны у нас была корова, Манька. Мне тогда было всего семь лет. Мы сильно голодали – шел тридцать третий год. А семья большая: мать, отец и нас трое детей. Временами доходило до того, что сдирали с веников какие-то красные пупырышки, толкли их в ступе и заваривали в кипятке – каша. А когда удавалось достать гниловатую свеклу, в доме был праздник.

Манька появилась совершенно случайно. Стояла глубокая осень, самое тяжелое время – все запасы съедены. И вот однажды, когда мы укладывались, кто-то постучал в окно… В дом вошли двое молодых парней в сапогах и брезентовых плащах с капюшоном, промокшие, грязные. Они внесли в дом несколько мешков, в которых что-то бряцало. Оказалось, ребята эти приехали из областного центра, рабочие. Они привезли молотки, грабли, лопаты, серпы, ножи и всякий сельскохозяйственный инвентарь. Все это предназначалось к обмену на продовольствие. Они попросились на постой. Со своим скарбом уезжали в ближайшие деревни, выменивали свое железо на пшеницу, пшено, картошку – кто что даст – и все это потом увозили на свой завод, для рабочих. (В то время голод косил людей, как мух.) И вот однажды, после долгого отсутствия, они, изможденные, промокшие насквозь, ввалились в дом. Мать согрела им кипяток на примусе. Когда они чуток просушились, который постарше сказал:

– Мы выменяли корову. На ней одна кожа да кости. Довести сюда не смогли, в километре от городка корова упала посреди дороги… Если она еще не сдохла, попробуйте вы ее поднять – корова будет ваша.

Это был шанс выжить. Всей семьей мы кинулись за город. Дождь, не переставая, хлестал по лицам, швырял горстями… Шлепаем в темноте по разъезженной дороге. Отец ругается матом, но остановить мать нашу уже было невозможно: она так загорелась этой неожиданной возможностью заиметь собственную корову, целую корову!.. Наконец

в темноте различаем какой-то холмик, подходим ближе – корова. Лежит, распластавшись посреди дороги, голова запрокинута, еле дышит. Не раздумывая, мать набрасывает веревку на рога.

– Что стоите?! – орет она. – Берите корову за хвост. – И мужу: – Я буду тянуть за веревку, а ты – за рога.

Хотела было начать хлестать веревкой, вдруг передумала и сунула свою ладонь корове в пасть. Животное с охотой стало сосать мамину руку.

– Манечка! – говорит мама. – Вставай! Прошутебя… – И так легонько подхлестывает ее веревкой, совсем не больно.

Корова, видно, немножко отдохнула, пытается встать, но ноги ее разъезжаются в стороны, скользят; она валится на землю, в огромную лужу…

– Стоп! – командует мать. – Пусть отдохнет. Теперь так: берите ее за хвост, надо помочь животному – видишь, на ней кожа да кости выпирают на животе. – И снова сует Маньке свою ладонь.

Дождь, не переставая, хлещет как из ведра, но мы его не замечаем, стоим вокруг коровы, ждем. Жалко, конечно, ее. Живое существо, шея облезла, ни капельки шерсти, бока впалые, глаза молящие, будто просят о помощи.

С третьей попытки корова встала. Все-таки удалось ее поднять – хором орали: «Стоять!» – подпирали ее с двух сторон, чумазые, как черти, удерживаем Манечку в вертикальном положении. Но тронуть ее с места боимся.

– Так, – говорит мать. – Я легонечко потяну веревку, а вы не отходите, так и подпирайте с двух сторон.

Прежде чем натянуть веревку, мать снова сует свою ладонь. Манька берет ее и давай сосать, да так усердно, что мама вдруг рассмеялась.

– Ты чего? – спрашиваем.

– Щекотно-оо! – и смеется больше от счастья, чем от щекотки. Потому что, если удастся довести Маньку до дома и выходить ее, значит, появится шанс спастись от голода.

И вот мама начинает медленно-медленно вынимать свою ладонь из пасти

коровы, и – о чудо! – Манька делает полшажка за ней. Останавливаемся -передышка. Манька продолжает сосать мамину ладонь. Потом еще шаг, второй, третий… Подпираем Манечку с двух сторон: я с Ильей с одной стороны, отец и старшая сестра – с другой. Мало-помалу, шаг за шагом, ни на секунду не меняя сложившуюся композицию, счастливые, не обращая внимания на потоки воды, льющиеся на наши бедные головы, ведем, как невесту, нашу Манечку. Скользим по лужам и уже согреваемся от коровьей шерсти. (Первая польза!)

К утру добрели к дому. У нас во дворе был свой сарайчик, туда еле-еле и ввели Манечку.

К рассвету черные тучи, опустошив себя дотла, наконец успокоились -дождь прекратился. Меня и старшего брата мать сразу послала на речку искать какую-никакую травку.

– Рвите любую, все, что осталось с лета, и мох на скалах, – так говорила наша мама. Она была в семье главой, генералом. Она спасала нам жизнь. А с Манькой, конечно, намучились – всю зиму поднимали ее с помощью соседей, и на веревках стояла, все старались, чтобы хоть днем не ложилась, потому что потом поднять ее не было никакой силы…

…А ранней весной, как только появилась первая травка, Маня стала быстро набирать силы. Мы выводили ее к речке, там она паслась, на глазах здоровела, а потом пошло молоко! Ведрами. Мать, счастливая, бегала по двору с ведром молока, черпала кружкой, угощая всех соседей молоком. Потом в доме появился сепаратор, вместе с ним и масло, и творог, и сколотина, когда Манька отелилась. Мы полюбили этого маленького теленочка и назвали его Попрыгунчиком…

И зажили мы широко: два раза в неделю мать продавала на базаре масло, молоко. Люди стояли в очереди – молоко Маньки оказалось высокой жирности.

…А потом грянула большая война. Когда немцы выбросили воздушный десант в сорока километрах от нашего городка, отец-коммунист дал команду собираться. Бросили дом, все, что было в доме, бросили Маньку и Попрыгунчика, бежали в чем были.

…Сорок четвертый год. Я на фронте, мои родители соединились наконец с моей старшей сестрой, и они вместе возвратились в Херсон, где сестра еще до войны вышла замуж за херсонца.

Наши войска быстро продвигались на Запад и вскоре освободили и наш городок. Тогда-то у мамы запала мысль: во что бы то ни стало добраться к себе на родину. Посмотреть, что стало с домом, а главное – узнать судьбу своих родителей, моих дедушки и бабушки. Они наотрез отказались бежать от немцев.

Сколько ее ни уговаривали воздержаться от такого путешествия (надо было пешком пройти около трехсот километров практически за наступающими войсками), она все же ушла. Запаслась едой и зашагала по разрушенным и сожженным поселкам, ночевала в степи, ее ютили деревенские бабы… Через десять дней добралась в свой городок. Первое, что она узнала: дедушку и бабушку расстреляли – кто-то донес… Как родителей коммунистов. Квартира разграблена, в ней жили чужие люди. Кто-то ей шепнул, что наша Манька жива. Ее подобрал наш сосед – полицай, который совсем недавно бежал вместе с немцами, а Манька, мол, сейчас живет у речки. Там пасется, там и ночует. Ее каждый день доят разные люди. Мать кинулась к речке, увидела свою Манечку, уткнулась ей в шею, проревела до поздней ночи.

…Обратная дорога в Херсон заняла больше трех недель. Корова трижды вырывалась, не хотела уходить из родного городка. Лишь с четвертого раза удалось ее вывести.

Весна была в разгаре, земля зеленела травкой, но время было голодное. И на этот раз Манька спасла нашу семью от лишений военного времени.

…Еще в передней я услышал взрыв хохота. Вхожу и замираю на пороге, словно обухом ударили по голове. За столом сидят трое: Яна, ее мать Эйжбета Даниловна и… Сергей Иванов. Пьют чай с сухариками. На лицах еще витает улыбка, видно, Сергей их чем-то рассмешил – он в этом большой мастак.

– Чего стоишь? Проходи! – по-хозяйски говорит Сергей, обернувшись.

А я стою, не в силах сдвинуться с места. Смотрю на Яну, она – на меня, и мне кажется, она смущена. Мое появление нарушило их веселье. Пришел некстати…

– Проходите, Петр, – говорит Эйжбе-та Даниловна.

– Я… Да. Сейчас, – говорю заикаясь. – Тут наломал сухих веток. Принесу, – и толкаю спиной дверь. – Это рядом, я быстро… – отступаю, отступаю.

Уже в передней слышу голос Сергея: «Деревня, что поделаешь».

Янина догоняет меня уже на улице:

– Сейчас же вернись! Слышишь?!

– Но я действительно за хворостом…

– Не ври! Чего ты испугался, – берет меня за рукав шинели. – Глупый, я тебя ждала. Понимаешь?

– Аон?

– А он за сухариками. Ты как маленький.

Теперь мы пили чай вчетвером. Сергей щедро угощал своими сухарями. Эйжбета Даниловна поставила на стол недоеденную банку с вареньем. Чайной ложечкой кладем на сухарик варенье, запиваем подкрашенным кипятком. Слушаем радио. Молчим. Как раз передавали «От Советского информбюро». Потом Эйжбета Даниловна развернула треугольник – фронтовое письмо от мужа: «Дорогие мои, любимые Яночка, Эйжбеточка, если б вы только знали, как я скучаю по вас, как мне не хватает ваших рук, ваших глаз, вашей теплоты, не хватает нашего дома и тишины. Вторую неделю снова на передовой, вши заели, кухня приезжает раз в сутки, в час ночи: перловка, кусок хлеба, рафинад… Зато гоним немца, еще немного, еще чуть-чуть – пахнет победой… » Не спеша читает, повторяя особенно важные слова: «люблю», «надеюсь», «держитесь». Потом что-то еще, но уже про себя.