Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги

• Название: Инспектор Золотой тайги
• Автор: Владимир Митыпов
• Издательство: Издательство «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Владимир Митыпов — известный бурятский прозаик. Его творчество знакомо русскому читате­лю повестями «Ступени совершенства», «Зеленое безумие земли», «Приход больших обезьян» и дру­гими произведениями.

Роман «Ин­спектор Золотой тайги» посвящен борьбе за советскую власть на золотых приисках Бурятии. Ярко рас­крывает в нем автор историю освоения золотых россыпей в дикой, далекой каторжной тайге.

---

Лихие меры отставного зауряд–хорунжего принесли плоды: без малого по пуду золота дал в первые два лета Мария–Магдалининский прииск.

Все складывалось как нельзя лучше для Мясного, но подвела старая страсть — карты. В зиму 1877 года играл Мясной с особенно лютым азартом, широко, рискованно: как–никак, хозяин золотых промыслов! Большие денежки плакали в эту зиму у Нарцисса Иринарховича. Похмелье наступило уже под троицу. Сереньким слякотным утром ему доложили о приходе бакалейного торговца, ростовщика Борис Борисыча Жухлицкого. Нарцисс Иринархович вышел в халате, хмурый, непроспавшийся. Накануне он засиделся в дворянском собрании. Много пили, играли. Мясной по обыкновению вошел в раж, бесперечь повышал ставки и проигрался под конец в пух и прах. Вернулся он далеко за полночь в крупном проигрыше.

– Ну, что тебе, братец? — зевая спросил он, едва кивнув в ответ на подобострастный поклон Жухлицкого.

– Вот–с, векселек имеем представить вашему благородию,— еще раз кланяясь, отвечал посетитель, человек тихий, с кислым выражением лица.

Мясной досадливо поморщился от нудных и гнусавых звуков его голоса.

– Что, разве уже пора?

– Да–с,— Жухлицкий протянул нотариально заверенную копию документа.— Вот–с, извольте удостовериться.

Нарцисс Иринархович нехотя взял бумагу, пробежал глазами. М–да, все верно, самый наизаконнейший и бесспорный соло–вексель: «…по сему векселю повинен я уплатить… купцу Борису Борисовичу Жухлицкому двадцать пять тысяч рублей…», дата, его, Мясного, с лихим росчерком подпись — все на месте… Двадцать пять тысяч рублей — пять тысяч золотых полуимпериалов… деньги немалые.

– В самом деле… странно… Что–то запамятовал я, братец… Митька! — рявкнул он.— Водки, живо!

Где–то в недрах старинного деревянного особняка возникла суета, затопали, забегали.

– Да ты садись, братец,— сказал Мясной.— Садись, присаживайся…

– Ничего–с, мы постоим, люди маленькие,— тихим голосом отказался ростовщик.

– Что ж ты, братец? В ногах, сам знаешь, правды нет,— рассеянно обронил хозяин.

Он маялся, сильно тер руками помятое лицо, вздыхал. Жухлицкий терпеливо стоял у двери, ждал.

– Митька!! — трубно взревел хозяин, теряя терпение, и вслед за этим нехорошо помянул его мать.

Тут дверь распахнулась и рысцой вбежал Митька — пожилой отставной казак с длинными сивыми усами. В руках — поднос с графином, лафитничком, солеными огурцами, красной рыбой и краюхой ржаного хлеба. Нарцисс Иринархович раз за разом принял два лафитничка, крякнул, понюхал краюху. Увлажнившимися глазами поглядел на ростовщика.

– Может, братец, выпьешь?

– Премного благодарны–с, не потребляем–с…

– Ну, гляди… Э–э… о чем мы то бишь говорили–то?

А! — Нарцисс Иринархович хохотнул.— Понимаешь, какая закавыка получается — нету у меня сейчас денег.Нету!

Нарцисс Иринархович не врал, денег у него и вправду не было. Он основательно проигрался за минувшую зиму. К тому же он, страстный лошадник, решил завести свой конный завод, благо дело не только тешило душу, но и обещало солидный барыш. Пришлось, конечно, потратиться. В довершение всего, он третьего дня вернул карточный долг кяхтинскому купчику Титову, которого многие сильно подозревали в нечистой игре, но уличить так и не могли.

Мясной выпил еще, раздумывая, как бы выставить вон этого столь не ко времени подгадавшего посетителя.

– Да, братец,— весело сказал он.— Придется нам с тобой немного подождать. А может–таки, выпьешь, а?

Жухлицкий качнулся вперед, будто надломился на миг, и отвечал тихо, но со скрытой твердостью:

– Не могу–с, себе дороже.

– Н–да… что же с тобой делать?— задумался Мясной.— А я, понимаешь, как нарочно прикупил недавно лошадушек…— Сказал и прикусил язык: затею с конзаводом он держал в тайне — при немалых своих долгах опасался, как бы рысаки не пошли с молотка.

Однако серый ростовщик не обратил на это внимания. Он молча ждал — смиренный и непреклонный истукан.

– Да пойми ты, любезный,— снова начал Нарцисс Иринархович, вставая и в сильнейшем волнении расхаживая по кабинету.— Я ведь тебе не шематон, не голь какая–нибудь, у меня прииски свои. Золото, понимаешь?

Осенью я тебе верну с процентами. По рукам?

Жухлицкий вздохнул, переступил с ноги на ногу и отрицательно качнул головой.

– Никак невозможно–с, ваше благородие… Себе дороже.

– Эк, затвердила сорока про Якова! — досадливо буркнул Мясной.

Он вернулся за стол, выпил, захрустел огурцом. «Экий же ты, братец, собака,— думал отставной зауряд–хорунжий, из–под неприязненно заломленной брови косясь на унылую фигуру ростовщика.— Послать разве к черту? Так ведь по судам, подлец, затаскает, до долговой ямы доведет». Дело и впрямь выходило щекотливое. Именно сейчас Нарциссу Иринарховичу никак не улыбалось прослыть несостоятельным должником: подвертывалась выгодная партия — перезрелая девица, дочь богатых родителей. Надо было любой ценой отделаться от настырного бакалейщика.

Разговор получился долгий, тягостный. Правда, говорил почти один Нарцисс Иринархович, горячился, напирал. Жухлицкий же только мотал головой и бубнил свое: «Не могу–с… себе дороже… не могу–с…» Мясной в сердцах докончил графин и предложил набавить проценты. Однако и это не прельстило упрямого ростовщика. Окончательно выведенный из себя зауряд–хорунжий вдруг рявкнул:

– Хочешь прииск в аренду? Как вернешь свои деньги, так назад заберу, а?

– Боже сохрани, ваше благородие!— испугался Жухлицкий.— Непривычны–с мы к такому делу.

– Брось ты — непривычны! — отмахнулся Мясной.— У меня там толковый приказчик. Деньги небось считать умеешь? Вот и вся привычка. Верное, говорю, дело!

– Так ведь расходы–с какие…

– Вернешь, с лихвой вернешь! — вскричал зауряд-хорунжий, почувствовав, что ростовщик заколебался.— Я тебе, дурак, прямо в руки фарт сую, какого в жизни не дождешься. Глядишь, еще в большие промышленники выйдешь! Кто знает, может, Жухлицкий и имел в виду такой оборот, но согласие он дал не сразу, а дня через два. Смотрел бумаги Мясного, золотозаписную книгу, мялся, вздыхал. Был Борис Борисыч Жухлицкий из тех, про которых говорят, что этот–де из камня воду выжмет. Понимал: связываться с таким делом, как золотой промысел, только того ради, чтобы вернуть пять тысяч своих полуимпериалов, и накладно, и многохлопотно. Себе дороже. Потому и торговался. Под конец сошлись на том, что Мария–Магдалининский прииск Мясной передает в аренду за попудную плату в три тысячи пятьсот рублей с каждого пуда добытого золота. Маломальский же прииск мерою в восемьсот сорок шесть погонных сажен был Жухлицким приобретен покупкою за те самые двадцать пять тысяч по акту, явленному в Иркутске у маклерских дел. О продаже, надо сказать, зауряд–хорунжий не жалел: результаты разведок представлялись пока весьма гадательными.

* * *

У Бориса Борисыча Жухлицкого нюх на деньги был остер, как у призового охотничьего пса. Шестнадцати лет от роду он унаследовал от отца, полунищего портного, умершего от чахотки, сумрачную подвальную каморку и около двадцати пяти рублей ассигнациями. Но у этого юнца, худого, нескладного, уже тогда была ума палата.

Еще совсем сопливым мальчонкой он твердо решил для себя, что не иголкой и ножницами кроят богатство, а безменом и аршином. Лавки, амбары и лабазы стали его детскими игрушками. Там бурлила и шумела красочная, немыслимо соблазнительная и богатая жизнь. Там мясники в окровавленных передниках с веселым хеканьем рубили говяжьи и свиные туши. Перемазанные белой пылью мужики бегом таскали тугие мешки с крупчаткой тончайшего помола. Тысячами блестящих зрачков подмигивала и переливалась икра. В ловких руках чародеев приказчиков радужно вспыхивал ситец, струился нежный шелк, колыхалась тяжелая чесуча. Сумасшедшим ароматом тянуло от накрытых лотков торговцев вразнос. И, наконец, вот они — купцы, хозяева волшебного мира, в сюртуках, с золотыми цепочками, надменно взирающие поверх шумящего моря голов. Они улыбались, вполголоса заводили с кем–то разговоры, таинственные, значительные и манящие до головокружения. Глядя на все это великолепие, мальчонка дрожал всем своим костлявым телом, дышал тяжело, через рот, и облизывал пересохшие губы. Опомнившись, понуро плелся в убогую отцовскую каморку, пропахшую кислым запахом давней нищеты.

После смерти отца он устроился приказчиком в лавку скобяных и шорных изделий и проработал там несколько лет — изучал дело. Годы эти не пропали даром. Молодой Жухлицкий свел знакомство с полезными людьми: хозяевами шорных и скобяных мастерских, держателями постоялых дворов и извозных промыслов. Не раз с немалой для себя пользой посредничал при заключении оптовых сделок. Но главное — перед ним открылось, что, кроме той торговли, где товар кажут лицом, есть другая, где товар предпочтительнее не казать. Поняв это, он оставил шорную лавку и открыл небольшое, но собственное бакалейное дело. Торговля дешевой колбасой, чаем и монпансье больших барышей не сулила — в этом Жухлицкий с самого начала не обманывался. На уме у него было другое. Далека дорога в Россию. Неблизки и торговые пути в Китай. Месяцами идут колесные и санные обозы, вьючные караваны. Немало добра портится за это время, оседает в казенных и купеческих складах, гниет, ржавеет, погрызается мышами, покрывается плесенью. А ведь его, если с умом, можно и сбыть.