Ричард Пайпс - Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

• Название: Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917
• Автор: Ричард Пайпс
• Издательство: Игорь Захаров, Лицензия ЛР № 065779 от 1 апреля 1998 г.
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: ISBN 5-8159-0527-5

Эта книга является, пожалуй, первой попыткой дать исчерпывающий анализ русской революции — бесспорно, самого значительного события двадцатого столетия. В работах на эту тему нет недостатка, однако в центре внимания исследователей лежит обычно борьба за власть военных и политических сил в России в период с 1917-го по 1920 год. Но, рассмотренная в исторической перспективе, русская революция представляется событием гораздо более крупным, чем борьба за власть в одной стране: ведь победителей в этой битве влекла идея не более не менее как «перевернуть весь мир», по выражению одного из организаторов этой победы Льва Троцкого. Под этим подразумевалась полная перестройка государства, общества, экономики и культуры во всем мире ради конечной цели — создания нового человеческого общества.

Книга состоит из трех частей.

Первая часть, «Агония старого режима», описывает гибель царизма, кульминацией которой явилось восстание Петроградского гарнизона в феврале 1917 года, не только в удивительно короткий срок свергшего монархию, но и разорвавшего в клочья саму социальную и политическую ткань государства. Тем самым это исследование служит продолжением книги «Россия при старом режиме», в которой прослеживается развитие российского государства и общества от момента зарождения до конца XIX столетия.

---

Столь бестактное внушение привело студентов в негодование, и, когда 8 февраля Сергиевич взошел на трибуну, они встретили его свистом и шиканьем, не смолкавшим двадцать минут. Затем под пение «Гаудеамуса» и «Марсельезы» они устремились на улицу. Студенты попытались пройти в центр города по Дворцовому мосту, но, увидав, что он блокирован полицией, двинулись к Николаевскому. Однако и здесь их ожидала полиция. И тогда в начавшейся свалке, по утверждению студентов, полицейские стали избивать их нагайками, по утверждениям же полицейских, — это студенты забросали их снежками и ледышками.

Следующие два дня шли возбужденные студенческие сходки, на которых было принято решение бастовать до тех пор, пока правительство не даст заверений, что полиция впредь будет уважать их права4. До этого времени требования студентов, носившие вполне определенный характер, еще можно было удовлетворить.

Но вскоре студенческое движение оказалось под влиянием радикалов из нелегальной «кассы взаимопомощи», увидевших возможность политизировать студенческое возмущение. В кассе заправляли социалисты, из которых многие впоследствии сыграли ведущую роль в революционном движении; среди них были и будущие террористы Борис Савинков и Иван Каляев, убивший в 1905 году московского генерал-губернатора вел. кн. Сергея Александровича, и Г.С.Носарь (Хрусталев), в октябре 1905 года возглавивший Петербургский Совет рабочих депутатов5.

Лидеры кассы поначалу отвергали идею забастовки, считая ее ребячеством, но как только убедились, что движение пользуется широкой поддержкой, поспешили его возглавить. Для руководства забастовкой они создали организационный комитет и в поисках поддержки рассылали своих эмиссаров по другим учебным заведениям. 15 февраля к забастовке присоединился Московский университет, 17 февраля — Киевский, а вскоре закрылись все крупнейшие высшие учебные заведения России. Занятия прекратили 25 тыс. студентов. Забастовщики требовали покончить с дисциплинарным произволом и полицейскими репрессиями, но пока еще никаких чисто политических требований не выдвигали. Власти ответили арестом лидеров забастовки. Более либеральные чиновники, однако, стремились убедить власти, что студенческий протест не имеет политических целей и всего лучше с ним справиться, удовлетворив законные жалобы студентов. И действительно, студенты считали себя выступившими в защиту закона, а не против существующего строя6.

Для выяснения обстоятельств беспорядков была назначена комиссия во главе с бывшим военным министром, почтенным генералом с безупречной репутацией консерватора, П.С.Ванновским. Пока комиссия вела разбор дела, студенты стали возвращаться в аудитории, вопреки протестам организационного комитета. В Петербургском университете проголосовали за окончание забастовки 1 марта, а четыре дня спустя возобновились занятия в Московском университете7.

Разочарованные таким оборотом событий, социалисты из организационного комитета выпустили 4 марта манифест от имени всего студенчества, в котором события 8 февраля рассматривались «как единичный факт господствующего в России строя, основанного на произволе, безгласности и полной необеспеченности, или даже отсутствии самых необходимых, скажем более, священных прав развития человеческой личности». Манифест призывал «все действительно; оппозиционные элементы и классы русского общества организоваться для предстоящей борьбы, которая окончится только тогда, когда главная ее цель — свержение самодержавия — будет достигнута»8. По оценке полицейского служащего, манифест показал, что описанные события были не студенческими волнениями, а «прелюдией русской революции»9.

В только что описанном эпизоде как в микрокосме отразилась трагедия имперской России, проявив ту огромную роль в революции, которую подчас играли вовсе не тяжкие условия существования, а непримиримость занятых сторонами позиций. Правительство сочло безобидное проявление юношеского задора крамолой. В ответ радикальная интеллигенция раздула недовольство студентов неправомочным обращением с ними полиции до полного отрицания государственного строя. Разумеется, абсурдно полагать, что студенческие недовольства, вызвавшие забастовку, нельзя было удовлетворить, не опрокинув существующего государственного уклада: ведь простое восстановление Университетского устава 1863 года явилось бы крупным шагом навстречу студенческим чаяниям, на что уповали и сами студенты, немедленно вернувшиеся к занятиям, как только была создана комиссия Ванновского. Техника превращения конкретных жалоб в глобальные политические требования стала привычным оружием русских либералов и радикалов. Она отвергала компромиссы и частичные реформы: нельзя, как утверждалось, ждать изменений к лучшему, пока существующий режим не поколеблен, а это означало, что революция есть непременное условие всякого улучшения жизни.

Вопреки ожиданиям, комиссия Ванновского взяла сторону студентов, возложив вину за февральские события на полицию. Комиссия пришла к выводу, что забастовка не была ни заговорщической по происхождению, ни политической по духу, но явилась стихийным проявлением протеста студентов против обращения с ними. Ванновский предлагал вернуться к Университетскому уставу 1863 года, а также провести ряд конкретных реформ, включая легализацию студенческих обществ и землячеств, а также сокращение часов, посвященных изучению латыни, и послабление требований к знанию греческого. Власти не вняли рекомендациям Ванновского, предпочтя обратиться к карательным мерам10.

29 июля правительство издало «Временные правила», согласно которым студенты, повинные в политических выступлениях, теряли право на отсрочку от воинской службы. Когда эти правила только появились, было широко распространено мнение, что они призваны лишь напугать смутьянов и никогда не будут применены на деле. Однако их все-таки применили.

В ноябре 1900 года, после полуторагодового затишья, вновь вспыхнули студенческие волнения, на сей раз в Киеве в связи с исключением двух студентов. Во многих университетах страны прошли митинги в поддержку киевского студенчества. 11 января 1901 года Боголепов, воспользовавшись вышеупомянутыми правилами, распорядился отдать в солдаты 183 студента Киевского университета. Когда из солидарности выступил С.-Петербургский университет, такому же наказанию подверглось 27 его учащихся. Месяц спустя студент П.В.Карпович выстрелил в Боголепова и смертельно ранил его: министр стал первой жертвой новой волны террора, в следующие годы унесшего тысячи жизней. Современники считали, что меры Боголепова и его гибель ознаменовали начало новой революционной эры11.

Забастовки вспыхивали в университетах Харькова, Москвы и Варшавы. Сотни студентов были исключены в административном порядке. В 1901 году правительство, желая разрядить обстановку, назначило Ванновского, которому тогда было уже семьдесят восемь лет, на место Боголепова. Ванновский ввел изменения в университетские правила, легализовав студенческие общества и ослабив требования к знанию древних языков. Однако эти уступки не успокоили студентов, и студенческие организации отвергли их на том основании, что они только обнажили слабость режима и не затрагивали политических требований12. Ванновский не справился со студенческим движением и получил отставку.

С той поры российские высшие учебные заведения стали опорой политической оппозиции. В.К.Плеве, крайне консервативный директор департамента полиции, считал, что «почти все цареубийцы и большое число замешанных в политических преступлениях» были студентами13. По мнению кн. Е.Н.Трубецкого, либерального ученого, университеты были теперь насквозь политизированы и студенты все менее заботились об академических правах и свободах, увлекаясь лишь политикой, что делало невозможным нормальное течение академической жизни. В 1906 году Трубецкой описывал университетские волнения 1899 года как начало «общего кризиса государства»14.

* * *

Волнения в высших учебных заведениях протекали на фоне возрастающих оппозиционных настроений в учрежденных в 1864 году органах местного самоуправления — земствах. В 1890 году, в эпоху контрреформ, права земств были урезаны, что вызвало такое же недовольство среди земцев, какое Университетский устав 1884 года вызвал у студентов. В конце 90-х годов земцы стали устраивать полулегальные совещания с политическим оттенком15.

На этой стадии правительство еще стояло на распутье: оно могло либо посредством различных уступок примирить оппозицию, пока еще не выходящую за рамки образованных слоев общества, либо обратиться к еще более суровым репрессивным мерам. Пойти путем уступок было бы, очевидно, более мудро, ибо оппозиция представляла собой слабо связанные разнородные элементы, наиболее умеренные из которых можно было примирить ценою сравнительно небольших уступок и тем самым отторгнуть от элементов революционных. Репрессии же, наоборот, заставляли эти разнородные элементы теснее сплотиться и радикализировали умеренных. Твердая приверженность Николая II абсолютизму проистекала отчасти из верности данной при коронации клятве сохранить вверенный ему отцом режим, отчасти — из глубоко коренящегося убеждения, что интеллигенция не способна править империей. Не отвергая в принципе возможности определенных уступок, способствующих воцарению порядка, Николай II никогда не мог проявить требуемого терпения и, если сделанные им уступки не приносили немедленно ожидаемого результата, сворачивал с этого пути и обращался к полицейским мерам.