Вадим Кожинов - Правда сталинских репрессий

• Название: Правда сталинских репрессий
• Автор: Вадим Кожинов
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9265-0380-4

Эту книгу Вадима Кожинова, как и другие его работы, отличает неординарность суждений и неожиданность выводов. С фактами и цифрами в руках он приступил к исследованию тем, на которые до сих пор наложено демократическое табу: о роли евреев в истории Советского Союза, об истинных пружинах сталинских репрессий. При этом одним из главных достоинств его исследований является историческая объективность.

---

Александр Блок в 1920 году с полной определенностью сказал: "…те, кто видит в «Двенадцати» политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой" (т. 3, с. 474). Следует напомнить, что целая когорта тогдашних литераторов, на разные лады призывавших до 1917 года к разрушению Русского государства, а позднее никак не могущих примириться с приходом к власти своих соперников-большевиков, стала обвинять автора «Двенадцати» в восхвалении большевизма.

Между тем большевики воспринимали «Двенадцать» отнюдь не как нечто им близкое, Александр Блок засвидетельствовал, что сестра Л.Д. Троцкого и жена Л.Б. Каменева — О.Д. Каменева (в девичестве Бронштейн), после Октября «руководившая» театрами России, уже 9 марта 1918 года (поэма была опубликована 3 марта) заявила жене поэта, актрисе Л.Д. Блок, которая тогда читала «Двенадцать» с эстрады: "Стихи Александра Александровича ("Двенадцать") — очень талантливое, почти гениальное изображение действительности (то есть несет в себе истину. — В.К.)… но читать их не надо (вслух), потому что в них восхваляется то, чего мы, старые социалисты, больше всего боимся".

Позднее, в 1922 году, Троцкий, также признавая, — вероятно, под давлением уже сложившегося в литературных кругах мнения, — что Блок создал "самое значительное произведение нашей эпохи. Поэма «Двенадцать» останется навсегда", — вместе с тем заявил: "Блок дает не революцию и уж, конечно, не работу её руководящего авангарда, а сопутствующие ей явления… по сути, направленные против нее" (там же, с. 101). И Троцкий вообще крайне возмущался тем, что "наши революционные поэты почти сплошь возвращаются вспять к Пугачеву и Разину! Василий Каменский — поэт Разина, а Есенин — Пугачева… плохо и преступно (! — В.К.) то, что иначе они не умеют подойти к нынешней революции, растворяя её тем самым в слепом мятеже, в стихийном восстании… Но ведь что же такое наша (то есть та, которой руководит Троцкий. — В.К.) революция, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного… против то есть мужицкого корня старой русской истории, против бесцельности её (нетелеологичности), против её «святой» идиотической каратаевщины во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни… Еще десятки лет пройдут, пока каратаевщина будет выжжена без остатка. Но процесс этот уже начат, и начат хорошо" (там же, с. 91–92).

Примечательно, что Троцкий здесь же цитирует — хотя и неточно — Пушкина: "Пушкин сказал, что наше народное движение — это бунт, бессмысленный и жестокий. Конечно, это барское определение, но в своей барской ограниченности — глубокое и меткое" (с. 91); «бессмысленный» означает, в частности, «бесцельный», о чем и сказал верно Троцкий.

И еще одна цитата из Троцкого: "Для Блока революция есть возмущенная стихия… Для Клюева, для Есенина — пугачевский и разинский бунты… Революция же есть прежде всего борьба рабочего класса за власть, за утверждение власти…" (с. 83).

(Даю в скобках краткое отступление, касающееся двух из названных поэтов. Если Александр Блок воспринимал "русский бунт" в той или иной мере "со стороны", то «преступный», по определению Троцкого, Сергей Есенин ощущал — пусть и в известной степени — свою прямую причастность этому бунту, что, по-видимому, выразилось (хотя и не адекватно) в его словах из автобиографии, написанной 14 мая 1922 года: "В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее"; и из письма от 7 февраля 1923 года: "Я перестал понимать, к какой революции я принадлежал? Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской… В нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь". Следует обратить внимание на тот факт, что Блок — как и Бунин в "Окаянных днях" — все же в определенной мере склонен был отождествлять большевиков и русский бунт; так, его двенадцать сами говорят друг другу "над собой держи контроль", хотя на деле это требовали от них другие. Между тем у Есенина — хотя бы в его драматической поэме "Страна негодяев" — ясно разграничены русский бунт и ставящий задачей «укротить» его большевик Чекистов-Лейбман).

Как мы видели, Троцкий полагал, что "русский бунт" по своей сути направлен против той революции, одним из "самых выдающихся вождей" (по определению Ленина) которой он был и которую он (см. выше) счел уместным охарактеризовать как "бешеное (!) восстание" против этого самого беспредельного и (по ироническому определению самого Троцкого) «святого» русского бунта, — «восстание», преследующее цель "утверждения власти".

Но вместе с тем нельзя не видеть, что Троцкий и его сподвижники смогли оказаться у власти именно и только благодаря этому русскому бунту, который означал ликвидацию власти вообще. Большевики ведь, в сущности, не захватили, не завоевали, но лишь подняли выпавшую из рук их предшественников власть; во время Октябрьского переворота даже почти не было человеческих жертв, хотя вроде бы совершился "решительный бой". Но затем жертвы стали исчисляться миллионами, ибо большевикам пришлось в полном смысле слова «бешено» бороться за удержание и упрочение власти…

При этом дело шло как о вертикали власти (новые правящие «верхи» — и «низы», которых еще нужно было "подчинить"), так и об её горизонтали — то есть об овладении всем гигантским пространством России, ибо распад государственности после Февраля закономерно привел к распаду самой страны.

Александр Блок записал 12 июля 1917 года: «Отделение» Финляндии и Украины сегодня вдруг испугало меня. Я начинаю бояться за "Великую Россию"…" (т. 7, с. 279). Речь шла о событиях, описанных в "Очерках русской смуты" А.И. Деникина так: "Весь май и июнь (1917 года. — В.К.) протекали в борьбе за власть между правительством (Временным, в Петрограде. — В.К.) и самочинно возникшей на Украине Центральной Радой, причем собравшийся без разрешения 8 июня Всеукраинский военный съезд потребовал от правительства (Петроградского. — В.К.), чтобы оно немедленно признало все требования, предъявляемые Центральной Радой… 12 июня объявлен универсал об автономии Украины и образован секретариат (совет министров)… Центральная Рада и секретариат, захватывая постепенно в свои руки управление… дискредитировали общерусскую власть, вызывали междоусобную рознь…" ("Вопросы истории", 1990, N 5, с. 146–147).

В сентябре вслед за Украиной начал отделяться Северный Кавказ, где (в Екатеринодаре) возникло "Объединенное правительство Юго-восточного союза казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей", в ноябре — Закавказье (основание "Закавказского комиссариата" в Тифлисе), в декабре — Молдавия (Бессарабия) и Литва и т. д. Провозглашали свою «независимость» и отдельные регионы, губернии и даже уезды! Следует обратить внимание на тот выразительный факт, что позднее против различных «независимых» властей в России боролись в равной мере и Красная, и Белая армии (например, против правительств Петлюры и Жордании).

Возникновение "независимых государств" с неизбежностью порождало кровавые межнациональные конфликты, в частности в Закавказье. Страдали и жившие здесь русские: "В то время как закавказские народы в огне и крови разрешали вопросы своего бытия, — рассказывал 75 лет назад А.И. Деникин, — в стороне от борьбы, но жестоко страдая от её последствий, стояло полумиллионное русское население края (Закавказья. — В.К.), а также те, кто, не принадлежа к русской национальности, признавали себя все же российскими подданными. Попав в положение «иностранцев», лишенные участия в государственной жизни… под угрозой суровых законов… о «подданстве»… русские люди теряли окончательно почву под ногами… Я не говорю уже о моральном самочувствии людей, которым закавказская пресса и стенограммы национальных советов подносили беззастенчивую хулу на Россию и повествование о "рабстве, насилиях, притеснениях, о море крови, пролитом свергнутой властью"… Их крови, которая ведь перестала напрасно литься только со времени водворения… "русского владычества"…" (там же, 1992, N 4–5, с. 97).

Важно осознать, что катастрофический распад страны был следствием именно Февральского переворота, хотя распад этот продолжался, конечно, и после Октября.

"Бунт", разумеется, развертывался с сокрушительной силой и в собственно русских регионах.

В советской историографии господствовала точка зрения, согласно которой народное бунтарство между Февралем и Октябрем было-де борьбой за социализм-коммунизм против буржуазной (или хотя бы примиренческой по отношению к буржуазному, капиталистическому пути) власти, а мятежи после Октября являлись, мол, уже делом «кулаков» и других "буржуазных элементов". Как бы в противовес этому в последнее время была выдвинута концепция всенародной борьбы против социализма-коммунизма в послеоктябрьское время — концепция, наиболее широко разработанная эмигрантским историком и демографом М.С. Бернштамом.