Юлиан Семенов - Тайна Кутузовского проспекта

• Название: Тайна Кутузовского проспекта
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9533-2545-5

Кто он — палач, убивший декабрьским днем 1981 года народную любимицу, замечательную актрису Зою Федорову? Спустя годы после рокового выстрела полковник Костенко выходит на его след. Палач «вычислен», и, как это часто бывает, правосудие оказалось бессильно. Но не таков Костенко, чтобы оставить преступника безнаказанным…

---

— Все поумирали, — усмехнулся Бакаренко. — Мартышкин труд.

— После того как шлепнули вашего шефа, люди все рассказали ближним…

— Пересказ — не улика… Нет и не может у вас быть улик… Нас теперь так легко не взять — демократия…

И Бакаренко вдруг рассмеялся мелким, трясущимся смехом.

В это время дверь отворил Николаша Ступаков и, не глядя на Костенко, сказал:

— Сейчас получим постановление на обыск у вас дома, Бакаренко… По поводу самогонного аппарата. Пошли, будем изымать, телевидение я уже пригласил, «Добрый вечер, Москва!» приедет… Лицо твое покажут москвичам, жди звонков и встреч в подъезде с теми, кто тебя опознает.

И тут Бакаренко рухнул:

— Ладно, ставьте вопросы.

… Вопросы ставить не пришлось. Костенко позвонил Глинскому, и тот сказал, что слесарь Окунев, владелец саблаговской отвертки из кооперативного гаража, утонул во время рыбалки: лодка перевернулась. Последний свидетель мертв…

3

Дмитрия Степанова удалось найти не сразу. Раньше, до того как он занимался главным своим делом — литературой и журналистикой, Костенко знал, где его отловить, а теперь, когда прочитал интервью про то, что тот начал выпускать газету, вытаптывал его два дня, пока наконец Бэмби, старшая дочь Митяя, не продиктовала ему тайный телефон отцовского офиса.

Звонил часа три — без перерыва. Все время занято. Решил было, что Бэмби перепутала номер; та рассмеялась: «Дядя Слава (а самой-то уж тридцать! вот время-то бежит, а?! Жизнь прошла — и не заметил!), у них всего две комнаты, один аппарат на десять человек, там ад, но совершенно особенный — ощущение шального, кратко-данного, неведомого всем нам ранее счастья». — «И такой появился?» — «Появился; зайдите к отцу, убедитесь сами…»

… Секретарь звенящим голосом задала ужасающий вопрос.

— А вы по какому вопросу?

Костенко хотел было повесить трубку, но удержал себя: все секретари в нашей стране одинаковы, в чем-то подобны сыщикам, только в нас, сыщиках, заложен инстинкт гончей — догнать и схватить, а в них — гены немецкой овчарки, охранить и не дать.

— Скажите вашему шефу, что это Костенко… Он у меня стажировался на Петровке, в шестьдесят втором…

(Господи, двадцать семь прошло! Старики надменно и самоуверенно не ощущают собственной слабости… Делом Федоровой надо б какому двадцатисемилетнему заниматься, а не мне!)

— Не сердитесь, — ответила секретарь подобревшим голосом, — его рвут на куски, поэтому я получила указание от коллектива стать цербером.

— Перечитайте Булгакова, — посоветовал Костенко. — Там про это уже было.

Сняв трубку, Степанов усмехнулся:

— Не ярись, Славик… Зоя у нас каторжанка, дисциплине не на курсах училась, в концлагере, школа что надо…

Встретились в кооперативном ресторане «Кропоткинская, 36» около десяти, за час перед закрытием.

— Что грустный? — спросил Степанов, обсмотрев осунувшееся лицо друга.

— Думаешь, ты — веселей?

— Я — в драке, сие понятно, а ты у нас теперь созерцатель…

— Нам, созерцателям, труднее, Митяй… Со стороны все много страшнее видится, потому что есть время на обдумывание следующего хода… А ведь ходят не одни только черные, белые тоже обдумывают каждый ход..

— Раньше ты говорил без намеков.

— За то и погнали… — он вдруг зло рассмеялся. — «Вы по какому вопросу?»… Надо ж, а?!

— Слава, мы начали полгода назад… С разгульной демократии начали: «никакой табели о рангах, все равны, делаем общее дело, единомышленники, человека ценим по конечному результату труда…» Все, как полагается… И — понесло! Шофер начал учить журналиста, как писать. Стенографистка дает советы художнику, как верстать номер, бухгалтерия: «так — нельзя и эдак нельзя, а здесь не велит инструкция» … А — как можно? Ты мне это скажи, я ж на хозрасчете, самофинансировании и полнейшей окупаемости! И — пошла родимая расейская свара: а почему он такую премию получил?! я ему не подчиняюсь! а по какому праву его послали за границу, а меня — нет?! Равенство?! Э-э-э, Славик, нет, до равенства мы еще должны расти и расти, пьянь гению не ровня, исполнитель созидателю не пара…

Костенко удивился:

— Что-то слышатся в твоем плаче нотки привычного: «да здравствует гениальный пожарный, биолог, филолог, экономист и жандарм всех времен и народов» … Эк тебя за год своротило…

— Должен сказать, что наша генетически-рабская душа, увы, все еще жаждет дубины и окрика… «Мы ленивы и нелюбопытны…» Не диссидент писал — Пушкин…

— Нет на тебя «Памяти»…

— А что — «Память»? Может ли она одержать верх? Не она, так тенденция? Может, Слава. Но кто тогда России будет хлеб продавать? Америка? Не станет. Во веки веков запретит своим фермерам иметь с нами дело… Синдром гитлеризма стал единым с понятием «погром», а этого интеллигентный мир не примет более…

— Чего тебе-то волноваться? — Костенко хотел улыбнуться, но получилась какая-то гримаса скорбного, презрительного недоумения. — Или таишь в крови гены Христа, Эйнштейна, Левитана и Пастернака?

— Власти, Славик, если она не хочет превратиться в изуверскую, придется выводить на защиту маленьких эйнштейнов и пастернаков русских солдат. А это и будет началом гражданской войны. И презрением цивилизованного мира… Впрочем, Каддафи нам поаплодирует…

— «Память» не зовет к погрому… Она требует выслать инородцев в Израиль…

— Татары и якуты в Израиль не поедут… А равно калмыки с черкесами… Гитлер поначалу тоже предлагал выслать немецких евреев на Мадагаскар… Кончилось — Освенцимом, несмываемым позором германской нации…

Официант стоял чуть поодаль, лощеный, готовый к работе, сама корректность: раз люди беседуют, нельзя перебивать; взгляд Степанова, однако, поймал сразу, шагнул к столу, приготовился запоминать, хотя блокнотиком не гребовал.

— Что хочешь? — спросил Степанов. — Давай закажем пельмени и копченую курицу, это у них фирменное… Пельмени, словно в «Иртыше»… Помнишь?

— Это в подвале, напротив Минфлота? Где теперь «Детский мир»?

— Да… Ты ж там с нами выступал… Помнишь, как Левон Кочарян отметелил пьяного Волоху?

— Тоже умер…

— Мне сказали… Мины рвутся рядом… Смерть одногодок перестала удивлять… Ужас ухода друзей стал нормой…

— Водку здесь подают?

Степанов хмуро усмехнулся:

— За валюту. Спасибо, что хлеб еще за рубли отпускают… А водку выпросим… У директора Федорова, они тут с Генераловым добрые… Никогда мы взятку, кстати говоря, не победим… Идеалист был Ленин… Полагал, что эту генетическую язву можно исправить законом, судом или — пуще того — расстрелом… Ясак триста лет несли, потом триста лет борзыми щенками платили, при Леониде Ильиче бриллианты были в цене, а сейчас кому чем не лень… Вечное в нас это… Лишь российский интеллигент никогда никому не давал, оттого и страдал всегда… Впрочем, Некрасов шефу тайной полиции Дубельту засаживал — измудрялся в винт проигрывать, за это цензорский штамп на Чернышевского получил, нигде такое невозможно, вот она, наша особость, в этом — спору нет — мы совершенно особые…

— А ты Федорову какую взятку даешь, что он тебе водку за рубли отказывает?

— Дружбу я ему даю Слава… Дружбу и восхищение…

Федоров словно бы почувствовал, что говорят о нем, вырос как из-под земли, весь словно бы вибрирующий (так напряжен внутренне), смешливо поинтересовался, когда в городе начнут стрелять; «То есть как это не начнут?! Смешишь, барин! Мы без этого не можем»; деловито рассказал два анекдота, один страшнее другого, оттого что и не анекдоты это вовсе, а крик душевный; в водке, подморгнув усмешливо, громко отказал; прислал графин с «соком»; самая настоящая «лимонная».

— Поразительный бизнесмен, — заметил Степанов. — Начал на пустом месте, за пару лет вышел в лидеры, партсобраний с коллективом не проводит, а дисциплина — как в армии… Впрочем, нет, там про нее стали забывать… Тебе, кстати, фамилия Панюшкин ничего не говорит?

— На слуху, но толком не знаю…

— Поразительной судьбы человек… В двадцать первом, после введения нэпа, ушел в оппозицию: «Ленин предает социализм, кооператоры — акулы капитала, им место в концлагере, а не в столице»… Его и предупреждали, и уговаривали добром, — ни в какую: «Требую чрезвычайного съезда!» Дело кончилось тем, что Дзержинский его окунул на Лубянку. Спас Сталин, — отправил на низовку в провинцию, спрятал до поры. Вернул в тридцатых, провел через испытание — говорят, поручил Панюшкину, — купно с управляющим делами ЦК Крупиным уничтожить Николая Ивановича Ежова… А у того — за полгода перед казнью — советские люди должны были учиться «сталинским методам работы»… После этого Панюшкин стал послом в Китае и США, а засим возглавил отдел ЦК, который формировал наш загранкорпус, всех тех, кто кибернетику считал происками космополитов, а генетику — вместе со всякими там буги-буги, Пикассами, Хемингуями и Ремарками — сионистским заговором. И стал на Руси самым великим писателем Бубеннов вместе с Павленко и Суровым… А ведь Бунин в ту пору был еще жив… Да и Платонов улицы подметал — не в Париже, а здесь, на родине, в Москве…