Лидия Чарская - Том 23. Её величество Любовь

• Название: Том 23. Её величество Любовь
• Автор: Лидия Чарская
• Издательство: Издательство сестричества во имя святителя Игнатия Ставропольского • Русская миссия
• Жанр: Детская проза
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-98891-116-1

---

Но вот появился Рудольф в роли молодого купца Лопахина, и Вера широко раскрыла изумленные глаза. Она не успела повидать его до начала действия, и теперь, под гримом, в этом своеобразном наряде — в шелковой косоворотке, в высоких сапогах, красивый, плечистый, сильный, с чужим, незнакомым ей лицом, с завитыми в кудри волосами, с курчавою же бородкой, — он показался ей настоящим красавцем.

— Богатырь! Илья Муромец! Канальски passez moi le mot! (Простите на слове!) хорош собой! Ой, не смотрите, медам, не советую: только свои сердечки погубите, il est impitoyable (он неумолим), — дурачась успел шепнуть Толя исполнительницам.

Вера серьезно и строго взглянула на брата и, пропуская свою реплику, снова подняла взор на молодого Штейнберга.

Да, он безгранично нравится ей. Она любит его и сегодня же постарается улучить минуту, условиться насчет завтрашнего дня. Завтра, конечно, завтра, он должен идти к отцу и просить ее руки; через два дня отец должен уехать, так необходимо до его отъезда выяснить все. Она не хочет больше ждать и томиться, она не может больше страдать.

И, произнося без чувства и смысла длинные и, как ей казалось, совсем ненужные фразы, девушка то и дело поворачивалась в сторону Рудольфа, который очень добросовестно, с чисто немецким усердием подавал свои реплики.

Вообще этот спектакль шел слабо, как большинство любительских спектаклей. Но Анатолий, совместно с "любимцем публики" выбравший эту пьесу, знал, что делал.

Роль Раевской, главная женская роль, словно написана специально для Зины Ланской. Для нее, собственно, и поставлена вся пьеса, тем более что в этой роли очаровательная вдовушка намеревалась дебютировать на серьезной сцене когда-нибудь позже, потом. И помещик Гаев в исполнении Думцева-Сокольского бесподобен. Каждая его фраза сопровождается смехом или глубоким сочувствием публики. Он ни в чем не уступает своей блестящей партнерше Ланской. Вдовушка прелестна; ее смех, естественный и гибкий, заражает публику, а пикантная, полная блеска внешность опьяняет мужскую часть зрительного зала. Прелестна и наивна Муся в роли подростка Ани. Белое воздушное платьице, распущенные по плечам локоны возбуждают симпатии к этому милому ребенку-девушке. И когда Ванечка Вознесенский, по ходу пьесы студент Трофимов, восторженно посылает ей в конце акта: "Солнышко! Радость моя!" — присутствующие в зрительном зале охотно верят в то, что она может быть и солнышком, и радостью, и не для одного только нескладного и неловкого чеховского студента, но и для многих-многих людей.

— Провалила! Провалила! С треском провалила! Всю роль смяла! — чуть не плача, бросаясь с ногами на кушетку в уголке за ширмами, поставленными в уборной, лепечет Муся.

— Неправда! Неправда! Отлично сыграла! Не выдумывай, пожалуйста! — успокаивает ее Варюша.

— Осрамилась! Я ведь знаю… Вот Зина — та шикарно провела свою роль, а ты и мы с Верочкой — безумно скверно… Бе-зум-но!

— Послушай, Мусик, ты, кажется, и в самом деле расхныкаться намерена? — говорит Вера, неожиданно вырастая пред кушеткой. — Или ты тоже на настоящую сцену собираешься поступить, как Зина? Но, девочка, если даже допустить, что ты сыграла так скверно, как ты говоришь, то ведь мы же — не профессиональные актрисы.

Она не договаривает. В уборную стучат.

— На сцену, медам! Прошу на сцену. Мадемуазель Муся, вы были очаровательны, вы были само совершенство…

— Кто это? "Любимец публики"? Ах! Неужели правда? А вы не заливаете, голубчик?

— Муся! — в один голос ужасаются Вера с Варюшей на специфическое словечко этого "enfant terrible" (ужасного ребенка) семьи Бойчей.

— Оча-ро-ва-тельно! — говорит актер за дверью. — Вы слышите аплодисменты? Это же вам. Идите же раскланиваться. И вы, Вера Владимировна, тоже.

— Ах! — Муся всплескивает руками и птичкой летит на сцену.

Ванечка и Петр Петрович Кружка первые приветствуют ее аплодисментами у кулис. Не чувствуя ног под собою, Муся останавливается посредине сцены и низко приседает, как «всамделишная» актриса. Молодые офицеры хлопают не жалея рук.

С тихим шелестом опускается занавес. В зале военный оркестр начинает вальс. Он звучит еще и тогда, когда поднимается занавес для третьего акта.

Бал в усадьбе "Вишневого сада". Музыка, легкий провинциальный флирт, смешанное общество. Пришлось привлечь еще кое-каких исполнителей для этого акта из окрестных соседей.

"Совсем как у нас нынче", — невольно приходит молчаливое сравнение в голову Веры.

И вдруг в кулисах показывается испуганная голова Думцева-Сокольского.

— Шарлотта Ивановна! Где Шарлотта Ивановна? — спрашивает он. — Сейчас ее выход, а ее нет.

— Какая Шарлотта Ивановна? Ах, да, Маргарита! — с трудом догадывается Вера, мысли которой теперь полны Рудольфом. — Да где же и вправду Маргарита Федоровна, где она?

На сцене воцаряется продолжительная пауза, за сценою же разгорается суматоха. Анатолий задними ходами пробирается в буфетную. Так и есть: предчувствие не обмануло его, Маргарита там. Так, как была в костюме и гриме, в невозможных клетчатых брюках, от которых так упорно отказывалась еще до начала спектакля, в рыжем парике, съехавшем набок, рассвирепевшая Маргарита Федоровна исступленно кричит что-то двум вытянувшимся пред нею в струнку лакеям. При виде вошедшего Анатолия она вся так и заходится от нового приступа бешенства и, схватив со стола какой-то предмет, сует его чуть не под самый нос молодому человеку.

— Нет, вы полюбуйтесь, молодой хозяин! Нет, вы полюбуйтесь только, что эти скоты здесь натворили!.. Это что?

Анатолий опешил. Что это в самом деле? Какие-то черепки, кусочки фарфора.

— Дрезденская чашка! — вопит Маргарита.

— Что, чашка? — не понимает Толя, морщась, как от боли, под звуками ее зычного голоса.

— Нет, подумать только: генеральшину чашку и вдребезги эти хамы…

— Маргарита, милая… успокойтесь! На сцену вам надо. Чашки же, право, не воскресишь.

— Да подите вы, Анатолий Владимирович! С ума тут посошли, что ли? Да, пока я играть там буду, они мне здесь всю посуду пере…

Но ворчливой экономке не суждено окончить начатую фразу. С самым галантным видом Анатолий просовывает ее руку под свою и почти силой увлекает за кулисы.

— Что вы наделали? У нас тут по вашей милости пауза до завтрашней ночи, — хватаясь в отчаянии за голову, встречает ее Думцев-Сокольский.

— Что там пауза, когда дорогую чашку… — ворчит неугомонная Маргарита и как-то боком, смешно и сконфуженно протискивается на сцену.

Публика встречает ее взрывом смеха.

В этом действии Зина Ланская превосходит себя. Она бесподобна, это — настоящая актриса. Недаром же она мечтает о драматических курсах, на которые хочет поступить этой осенью. В сцене кокетства она легка и прелестна. Но едва ли не лучше выходят у нее и серьезные моменты. Глубокое, искреннее горе звучит в ее голосе, когда она узнает о продаже с торгов своего родового поместья и плачет настоящими слезами. После этого так реально выраженного горя и слез как-то неохотно прислушивается публика к речам других исполнителей, звучащих со сцены. И даже блестящий монолог Лопахина, со слов и по звуку голоса воспринятый от Думцева-Сокольского, теряется и блекнет после ее мастерской игры. Только одна Вера жадно ловит каждое слово, каждый звук голоса молодого Штейнберга, и сердце ее дрожит сильнее.

Спектакль кончается. В зале двигают стульями. Неистово хлопают исполнителям, что-то кричат.

"Совсем, как в настоящем театре!" — с восторгом думает Муся.

Несколько молодых офицеров пробрались на сцену и, окружив исполнительниц, взапуски приглашают их на танцы, расточая похвалы и комплименты их игре.

— Марья Владимировна, контрданс со мною — словно из-под земли вырастает пред Мусей Думцев-Сокольский.

Опьяненная успехом и влюбленными взглядами окружающей ее молодежи, Муся смотрит сейчас с вызовом в лицо актера.

— Согласна, но только с условием: оставайтесь в гриме, слышите? Так вы много шикарнее, чем бритый… Да! — говорит она и звонко смеется.

А модная, дразнящая мелодия вальса словно нехотя несется под сводами старинного белого зала, там, где столетия тому назад гремели и краковяк, и мазурки, а очаровательные паненки носились об руку с рыцаряли Польши.

Обвив рукою талию Зины Ланской, Анатолий, увлекает свою даму, быстро сбегает с подмостков и кружится с нею под эти томящие звуки. За ними следуют остальные пары.

Ванечка и Кружка оба сразу подлетают к Мусе, но — увы! — она уже уносится в объятьях артиллерийского поручика, и юноши с восторгом шепчут ей вслед:

— Сказка! Ты понимаешь, Иван, это — сказка, и подобной не найдешь в целом мире.

— Эх, брат Кружка, — сказка, да не для нас… А впрочем… Пойдем-ка с горя приглашать исправничьих дочек.