Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим

• Название: Колосья под серпом твоим
• Автор: Владимир Короткевич
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Приднепровье, середина XIX века. Готовится отмена крепостного права, меняется традиционный уклад жизни, растёт национальное самосознание белорусов. В такой обстановке растёт и мужает молодой князь Алесь Загорский. Воспитание и врождённое благородство натуры приводят его к пониманию необходимости перемен, к дружбе с людьми готовыми бороться с царским самодержавием. Одним из героев книги является Кастусь Калиновский, который впоследствии станет руководителем восстания 1863-1864 в Беларуси и Литве.

Авторизованный перевод с белорусского В. Щедриной

МИНСК

«МАСТАЦКАЯ ЛIТАРАТУРА» 1977

---

– Без революции, – сказал Виктор.

– …дело не обойдется… Кроме того, "левица", которую поддерживает часть "центра", предлагает, чтоб социальное переустройство общества шло рядом с освободительным восстанием. Основные их тезисы: полное равноправие всех граждан, вся земля – крестьянам, родной язык – народам. Предложение внесла белорусская группа рады в составе граждан братьев Калиновских, Вериги, Зенковича, Малаховского, от имени которых объявил предложение его составитель, секретарь группы гражданин Загорский… Предложение поддержали большинством голосов, хотя, учитывая мнение "правицы" в Петербурге, Вильне и Варшаве, надо думать, что его провалят.

Немного растерянное лицо Виктора передернулось. Алесь перевел глаза на мрачноватое лицо Кастуся. Кастусь пожал плечами, словно сказал: "Ну и что? А придерживаться этого все равно надо".

– Начинаем обсуждать последнюю сегодняшнюю проблему. Проблему о нациях так называемых окраин. Вопрос этот можно сформулировать так: "Свобода окраинам. Самоопределение их народам". Он обсуждается строго секретно, и потому члены рады не должны дискутировать его среди других, чтоб заблаговременно не вызвать распри. Собственно говоря, введение нашего решения в действие осуществится лишь во время восстания и после его победы.

– Так зачем обсуждать? – спросил Звеждовский.

– Вопрос ставят товарищи с окраин, – объяснил Зигмунт. – Чтоб знать заранее, на каких условиях они будут бороться бок о бок с нами.

– На форпосте восстания, – уточнил Верига. – Ибо кто первый и нарвется на свинец, так это мы.

– Какие условия? – спросил Ямонт.

– Полная свобода белорусам и литовцам самим решать свою судьбу, – произнес Алесь.

– Федерация? – поинтересовался Домбровский.

– Возможно.

– Независимость? – уточнил Падлевский.

– Народы решат это сами.

– Какие народы? – словно не понимая, спросил Авейде.

– Гражданин глухой? – в свою очередь спросил Фелька. – Белорусы и литовцы. Две нации, которые живут на земле…

– Какая белорусская нация? – Ямонт прикидывался неосведомленным.

– Никогда не слышал? – спросил Алесь.

– Почему? Я слыхал и о белорусах, и о литовцах, но всегда считал их ветвями польского племени.

– Ты б поспорил об этом с уважаемым господином покойным Уваровым, – иронически заметил Виктор. – А мы тем временем занимались бы своим делом. Нам ваш бред некогда слушать.

Аккуратные, длинные пальцы Виктора достали из кармана небольшую неяркую книжку в бумажной обложке.

– Я всегда считал, что это диалект неграмотных, – сказал Ямонт.

В тот же миг книжка шлепнулась ему на колени.

– Диалект неграмотных! – воскликнул Виктор. – На, понюхай, это "Дудар белорусский" Дунина-Марцинкевича…

– Не вижу в этом особенной опасности.

– А цензор видит. Весной запретил поэму "Халимон на коронации".

– Это еще не доказательство. – Ямонт бросил книгу на софу. – Один поэт – это не нация.

– Во всяком случае, рано еще говорить о какой-то обособленности, – сказал Звеждовский. – И, я полагаю, поскольку начало вашему племени положено издавна, есть в вашем характере какой-то изъян. Ничего не сделать за семьсот лет – это надо уметь. А если неспособны – подчиняйтесь.

Алесь испугался, увидев лицо Виктора. На запавших щеках пятнами нездоровый румянец, дрожат губы, горят из-под черных бровей синие с золотыми искрами глаза.

…В следующую минуту старший Калиновский набросился на оппонентов.

Дрожали губы, подступал откуда-то из горла кашель, мягкие глаза неистово пылали. Нельзя было не засмотреться на него в этот миг.

– А Кирилл Туровский? А предания? А то, что наша печатная Библия появилась раньше, чем у многих в Европе? А то, что законы Статута Литовского сложили мы? А то, что Польша сто лет судилась законами, написанными на нашем языке, а когда перевела их, то оставила все наши термины и отсылала тех, кто не понимает их, к белорусскому оригиналу? А то, что рукопись границ между Польшей и Литвой, которую исследователи считают польской, написана на белорусском языке? А то, что триста лет языком княжества был белорусский язык?…

– В Статуте сказано не так…

– Знаю. Четвертый раздел, первая статья Статута. А какие это, вы считаете, слова: "пісар маець", "лiтарам", "позвы", "не iншым языком i словы"?

– Русские слова, – ответил Ямонт.

– Поздравляю, – сыронизировал Валерий.

– С чем?

– С благоприобретенной глупостью, – ответил Домбровский.

– А что это? – улыбнулся Виктор. – "Заказала яму пад горлам, абы таго не казаць", "Беглі есмо да двара на конех", "На урадзе кгродскім пінскім жалаваў, апавядаў і протэставаў се земляны павету Пінскага… [134]" Три предложения – три столетия. Три предложения – три местности. А язык один. Что еще надо? А Будный? А древняя иконопись? Алесь, Юзеф твоей диссертации не слушал. Ткни его носом… Предки думали не так.

– Откуда вы знаете, как они думали? – спросил Людвик.

– Вам никогда не приходилось перерисовывать факсимиле? – спросил Виктор. – Однако что я, вы – офицер, ваше ремесло – война. А жаль… Иногда в старой рукописи попадается неразборчивое место. Для издания его нужно точно скопировать. И вот водишь рукой, повторяя линии, и вдруг ловишь себя на мысли, что все, все понимаешь. Потому что твоя рука повторяет движения руки человека, который жил за триста лет до тебя. Так и с мыслью предка, за которой следишь, читая старую рукопись.

– Интересно, – с неожиданной серьезностью сказал Бобровский.

– И даже если б ничего такого не было, одно ощущение нами своей родины дает нам право на отпор официальным патриотам. – Румянец пятнами вспыхивал и угасал на щеках Виктора. – Что же за мысли у них?! Кто они?! Шляхта в самом худшем смысле этого слова!… А вот они, – Виктор обвел глазами друзей, – и сотни других подтвердят, что мы против Польши магнатов и за Польшу простых людей. Чьи мысли высказываешь, Ямонт? Мысли Велепольского?… Высказывай, смыкайся с "правицей" белых! Но знай: мы для Велепольского и К° не вотчина и не холопы. Хватит с нас рабства… Братство – да, но не подчинение! Равенство – и ни на волос ниже!

– Это сепаратизм! – вспыхнул Ямонт. – Это преждевременная торговля, это нож в спину!

Виктор держал руку на груди:

– Наш Савич действовал рядом с Конарским, и никто не бросил ему упрека в неверности и измене. Мы верные люди.

Сухой, мучительный кашель разорвал его грудь. Он кашлял в платок так, что Алесь с ужасом ожидал – вот-вот появятся красные пятна.

– Ямонт, брось, – сказал Стефан Бобровский. – Ты что, не видишь?

– Только не жалеть! – сквозь кашель гневно прокричал Виктор. – Только не жалеть!

– Кто за отказ от прав на окраины? – спросил Зигмунт.

Кроме крайней "левицы" белорусских красных, подняли руки Врублевский, Домбровский, Стефан Бобровский и затем, взглянув на Виктора, Зигмунт Падлевский. Воздержались Авейде, Звеждовский и Сераковский. Решительно против был Ямонт.

– Против – один.

– Два, – с клокотанием в горле сказал Виктор.

– Кто еще?

– Падлевский! Пишите и его "против". Мы здесь не милость вымаливаем. Мы требуем то, что нам принадлежит.

Кастусь с потемневшим лицом смотрел на Сераковского и ожидал:

– За кого же стоишь ты, Зигмунт?

Сераковский смотрел ему в глаза спокойно и искренне.

– Не за колонию.

– А объективно?

Виктора все еще бил кашель.

– За конфедеративное государство. За неделимую Польшу, в которую на равных правах с поляками вошли б белорусы, литовцы и украинцы… Мы не имеем права ослаблять восстание, Кастусь.

– А все же делаете это.

– Чем?

– Словом "неделимая", – тяжело шевельнул челюстями Кастусь. – Чем ты тогда отличаешься от белых?

– Ну, знаешь…

– Что "знаешь"? – Лицо Кастуся окаменело, глаза горели холодным огнем. – Воеводства Мазовецкое, Краковское, Литовское, Люблинское, Белорусское, Украинское. – И, словно отвесил оплеуху, бросил: – Может, еще Крымское? Интересно, что сказал бы на это твой друг Шевченко?

Зигмунт вздрогнул.

– Чем ты отличаешься от белых с их гнусной идеей "единой и неделимой"?

– Кастусь…

– Я давно Кастусь. И я знаю, что при словах "неделимый", "нерушимый", "единый", когда их говорит сильнейший, настоящих людей тянет разбить неделимость, разрушить нерушимость. Потому что это замаскированная цепь рабства.

Лицо у Кастуся пылало.

– Это не нож в спину. Просто лучше заранее договориться обо всем, чтоб твердо знать, на что надеяться. Потому что если вам второстепенное положение – это большая или меньшая неприятность, то у нас вопрос стоит иначе. Или свобода, или не жить.

– Я не протестовал, – сказал Сераковский, – я воздержался. Но ты убедил меня. Значит, мы должны этот взгляд, принятый теперь большинством рады, распространить среди умеренных и вести за него спор с белыми.