Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим

• Название: Колосья под серпом твоим
• Автор: Владимир Короткевич
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Приднепровье, середина XIX века. Готовится отмена крепостного права, меняется традиционный уклад жизни, растёт национальное самосознание белорусов. В такой обстановке растёт и мужает молодой князь Алесь Загорский. Воспитание и врождённое благородство натуры приводят его к пониманию необходимости перемен, к дружбе с людьми готовыми бороться с царским самодержавием. Одним из героев книги является Кастусь Калиновский, который впоследствии станет руководителем восстания 1863-1864 в Беларуси и Литве.

Авторизованный перевод с белорусского В. Щедриной

МИНСК

«МАСТАЦКАЯ ЛIТАРАТУРА» 1977

---

– Голова еловая, – сказал мрачно отец.

Кондрат рванулся было – сжали сильнее. Андрей вдруг начал толкать его назад, в толпу.

– Хватит, – сказал он. – Ты что, не видишь? Западня.

Строгие синие глаза Андрея встретились с его глазами.

– Идем отсюда, – сказал Андрей шепотом. – Подвести хочешь загорскую округу? Брось, брат. Не время. Погоди, выспимся мы еще на их шкуре.

Подкова покраснела на лбу Кондрата. Но родственники крепко прижали его к стене какого-то сарая.

Мусатов стоял немного выше моря огней. Его руки, уцепистые руки в веснушках, нервно ощупывали пояс. Он не чувствовал прежней уверенности. И именно для того, чтоб она вернулась, спросил:

– Еще кто?

– Я, – шагнул из толпы Брона.

Он отдал штуцер соседу и пошел, приминая поршнями снег.

– Кто такой? Откуда?

– А ты не знаешь? Напрасно. Довелось-таки тебе помучиться с нами под Глинищами.

У Мусатова передернулась щека. И этот лесной…

– Т-так, – протянул он и, поскольку уверенность не приходила, приказал: – Солдаты, берите их.

Троих людей схватили за руки.

– Это что же? – спросил Покивач. – А обещание?

– Лесным бандитам не обещают.

– Люди! – крикнул Брона. – Видите?!

– Ты что же это делаешь?! – закричал кто-то из толпы.

Мусатов поднял руку:

– Народ! Эти люди убедятся, что никакого манифеста в церкви нет, и там же будут ждать, пока придет расплата.

Кондрат Когут отбивался у стены. Его держали.

– Пустите! Видите, как они! Пустите!

Отец вдруг обхватил ремнем его заломленные назад руки, стянул их так, что у Кондрата начали наливаться кровью кисти.

– Тащите его, хлопцы, тащите отсюда!

За Кондратовыми ногами потянулись две снежные борозды.

– Советую вам разойтись. – Щетинистые бакенбарды капитана дрожали. – Сюда идут еще две роты. Пожалейте свою жизнь.

Толпа заколебалась. Корчак с отчаянием смотрел, как тех троих тянут к воротам. Деревня молчала, смотрела темными окнами. Наверно, в хатах люди не спали, но никто не вышел на улицу.

– Хлопцы! – крикнул Корчак. – Да что же это они, ироды?! Выгоняйте их из хат. Факел в стреху, если не выйдут!

Мужики начали стучать в окна и двери, выгоняя горипятических на улицу. Их волокли из хат. Толпа была в ярости: прятались за темными окнами, а каждому, кто стоял с факелом, было страшно, и у каждого было сиротливо на сердце. А разве те, что с факелами, злодеи? Они хотели только убедиться во лжи.

– Корчак! – кричал Мусатов. – Не издевайся над людьми!

– Отпусти взятых, зверюга! – кричал Корчак. – Вишь, милосердный волк! Вспомни Пивощи!

Возня вокруг Броны, Марты и Покивача на миг приостановилась.

– Люди! – крикнул Мусатов.

– Мы тебе не люди, а быдло, – ответил Корчак. – И вы нам не люди, а волки.

Повисло молчание.

…На загуменье отец, Андрей и Юрась с трудом удерживали Кондрата.

– Предателя из меня делаете, – сипел тот.

Улицей, пригуменьями, садами медленно, по одному, по трое, отделялись от толпы люди.

– Видишь? – сказал Юрась, и вдруг голос его сорвался. – Видишь? Вот тебе этот бунт. Так ты что – в этой игре хотел голову сложить?

Кондрат крутил головой, как загнанный конь.

– Стыд, перед братьями стыд… – Он снова начал вырываться.

Андрей схватил его за волосы и с силой, так, что Кондрат вскрикнул, повернул его голову к садам:

– Взгляни! А ну, взгляни! Вот они, братья!

От огненного озера отрывались и плыли садами огоньки. То один, то другой из них делал во тьме сверкающий полукруг – сверху вниз, и оттуда долетало шипение сгорающего факела, который сунули в мартовский снег.

У Юрася что-то клокотало в горле.

– Братка… – захлебываясь, говорил он. – Братка, ты не думай. Мы начнем не так. Когда мы начнем, земля под ними всеми закурится. Подожди того часа, братка.

– Когда начнется настоящее, первым пойду с тобой, – сказал и Андрей.

– Мы из-под них землю рванем, – все повторял Юрась. – Это уже скоро. Верь мне, я людей знаю.

Кондрат видел, как угасали в снегу факелы, как уменьшалось и уменьшалось на глазах число огней. Судорога вдруг пробежала по телу Кондрата, и он, вырываясь, закричал немо и страшно.

– Понесли, – сказал Юрась.

Андрей вскинул на плечо тело брата, и Когуты двинулись зарослями вишняка, а потом взлобком леса подальше от Горипятич. Кондрат покачивался на плечах, неподвижно-тяжелый, словно мертвый.

На пригорке, перед тем как спуститься в овраг, Юрась и Андрей остановились. Огни все еще гасли в ложбине, но шипения уже слышно не было – далеко.

– Ничего, мы им это вспомним, – сказал Андрей.

Брат не ответил ничего, но Андрею стало страшно, когда он увидел сжатые кулаки Юрася.

"Довели, – подумал он. – Волков из людей сделали. И не удивительно…"

Толпа редела. Остались только люди Корчака и вооруженные мужики из деревень Ходанского да еще горипятические, которым не было куда удирать.

Но Мусатов все равно ощущал удивительную слабость.

…Оставшиеся стояли в нерешительности. И солдаты стояли перед ними неподвижно. И на лицах солдат, которые держали Брону, Марту и Покивача, была нерешительность.

Временами в толпе взрывался крик:

– Отпустите их!

– Ироды! Супротив царской воли! Вот он вам…

Опускались багнеты, и как будто вместе с ними на толпу опускалась тишина.

Брона глядел-глядел на это, да и плюнул.

– Мужики-и…

Корчак попытался поднять своих – напрасно.

Еще не начинало светать, но на восходе уже загорелась янтарно-желтая холодная лента зари. Люди переминались с ноги на ногу, скрипел под поршнями снег.

Мужики знали: пока на их стороне ночь и факелы, их табор производит впечатление более страшное и величественное, чем было на самом деле. День, который вот-вот должен был разгореться над деревней, как бы разденет их, покажет солдатам обычных замерзших людей, очень утомленных и голодных.

…И вдруг над толпой, над солдатами взвился неистовый, дрожащий от восторга крик Марты. Она билась в руках солдат, извивалась, показывала рукой куда-то в сторону крутояра. Глаза женщины горели яростью и безумием.

– Глядите! Гля-ди-и-те!

На крутояре, на верхнем его срезе, на желтом фоне зари двигался силуэт.

– Всадник! Всадник! Всадник!

Конь как бы стлался в воздухе, приближаясь с восхода к деревне. Солдаты не видели его за стеной лип. Но всем, кто в нерешительности стоял на деревенской улице, он был хорошо виден.

И каждый, даже тот, кто не верил в сказки, с радостью подумал: вот оно, то единственное, что может снять оцепенение. И надо воспользоваться моментом, иначе день – и еще две роты, которые идут где-то дорогой, и расправа, и каторга. Только отогнать их хотя бы на миг, чтоб потом добыть настоящую волю, и знать, правда ли это, и разойтись, чтоб рассказать всем и чтоб потом восстали все, а не только две деревни.

Крик Марты разбил молчание. Женщина вырвалась из рук солдат, сделала несколько шагов и повалилась на колени в снег, протягивая руки к светлому видению.

Безумный вопль ее вскинул каждого. Это было спасание, возможно – настоящая воля.

И, наливаясь кровью, Корчак крикнул:

– Он с нами, хлопцы! Хлопцы, он явился! Вперед!

Крик опьянил всех. Взметнулись вверх пешни и вилы, косы и топорища вязынических. Поршни начали месить снег.

Всадник уже исчезал, проваливаясь в яр, но теперь мужикам не было в нем нужды.

Раскрытые рты, распахнутые на груди сорочки, белые свитки, блеск стали, огонь факелов, крик – все слилось в одно, в лаву, которая катилась на солдат.

Покивач тоже вырвался из солдатских рук, бросился к Марте, стал поднимать ее. Затем воздел руки вверх:

– Хлопцы! Бей их!

Лава приближалась к схваченным и солдатам с невероятной быстротой.

И в этот момент воздух разорвал беспорядочный, редкий залп. Покивач качнулся и, словно переломившись, упал навзничь в снег. Упал еще кто-то, еще, еще.

Но было поздно. Пешни, острые жала кос, свитки, сталь, ходаки, желтые, как мед и лен, распатланные волосы – вся эта гневная лава надвинулась, смяла, погнала солдатскую цепь.

И не хватало времени солдатам зарядить ружья, и оставалось лишь одно – спасаться, прыгать через ограду, бежать, укрываясь за церковные стены, ощущая спиной горячее дыхание толпы и хрустение кос, когда они впивались в живую плоть, бросать ружья, бежать к речушке, проваливаться на синем льду, исчезать в пуще.

…Алесь стоял на опустевшем поле боя. Он озирался. Ага… вон человеческое лицо в дверях… И еще… И еще одно…

– Идите сюда! – властно приказал он.

Причитая, приблизился старик:

– Боже! Боже! Что же это теперь будет?

– Ничего не будет! Зови людей. Какая тут самая чистая хата?

– Боишься? – грустно сказал Алесь. – Ничего. А ну, идите сюда.

Подошло еще несколько человек горипятических.