Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим

• Название: Колосья под серпом твоим
• Автор: Владимир Короткевич
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Приднепровье, середина XIX века. Готовится отмена крепостного права, меняется традиционный уклад жизни, растёт национальное самосознание белорусов. В такой обстановке растёт и мужает молодой князь Алесь Загорский. Воспитание и врождённое благородство натуры приводят его к пониманию необходимости перемен, к дружбе с людьми готовыми бороться с царским самодержавием. Одним из героев книги является Кастусь Калиновский, который впоследствии станет руководителем восстания 1863-1864 в Беларуси и Литве.

Авторизованный перевод с белорусского В. Щедриной

МИНСК

«МАСТАЦКАЯ ЛIТАРАТУРА» 1977

---

– Барская охота, – оказал чей-то, словно сквозь дрему, голос. – Вола съедят, а зайцем закусят.

Потом что-то надвинулось с обеих сторон, по грибному аромату прелой листвы можно было догадаться – лес. Влажный здоровый холод пробирал до костей.

Над стежкой висели красные плахты рябин.

Лес стал редеть. Травы, ветви, свежие распростертые кустарники плакали чистой росой. И окраска всего вокруг – мухоморов, пунцовых кленов и багряных молодых осин – была неяркой в тумане, но зато более глубокой от влаги.

А когда они оставили лес и взобрались на вершину гряды, перед их глазами, вся в белом, молочном солнце, открылась земля.

Она была еще неяркая, но понемногу как будто набиралась от солнца цвета, красок, оттенков. Розовой становилась роса, радужным вереск. И в небе, еще белесом, как молоко, все яснел прозрачный голубой цвет.

И тут неожиданно запел Карпов рог:

Солн-це, солн-це,
Вста-вай, ста-вай,
С дон-ца, с дон-ца, с дон-ца
Тум-ман выл-ливай.
Зверей,
Зве-рей давай,
Вол-ков,
Веп-рей
Да-а-вай.

Это был сигнал переставить карабины сворок "на рывок", когда стая освобождается одним движением руки. Зверь мог выскочить из-под самых копыт.

Двинулись дальше, по жесткому жнивью. А день все голубел, и солнце, уже немножко теплое, засверкало на стволах. И Алесю вдруг стало так радостно, что он вполголоса, подражая рогу, пропел:

Гуськом они едут в утренней мгле,

И солнце играет на каждом стволе.

Отец подозрительно взглянул на него.

– Что это такое хорошее? – спросил он.

Алесь застеснялся.

– А ну, дай рог, – сказал отец.

Приложил новый серебряный рог Алеся к губам, опробовал, перебрав несколько тонов, и вдруг словно подарил холодному свету прозрачную трель:

Та-дры-тти-тта!

И уже уверенно пропел белому солнцу всю серебряную мелодию:

Гусько-ом они е-едут в утренней мгле,

И со-олнце игра-ает на ка-аждом стволе.

Та-ти-ти-та, та-та-ти-ти-та-а-а.

– Красиво, – сказал он. – Слова ведь не самое главное. Главное, чтоб ложилось на рог и настроение… Слова – это ты сам?

– Сам, – признался Алесь.

– Ну вот, видишь, ничего трудного. Вот и твоя первая припевка. Это если радостно ехать на охоту.

– На охоту, по-моему, всегда радостно ехать.

– Не скажи, брат, – ответил отец. – Иногда так тяжело – места себе не находишь. Счастье твое, что сегодня едем на хищника и первым в твоем сердце проснется азарт, а не жалость. Азарт этот – душа охоты. Настоящий охотник не пропьется, в карты не проиграется – ему этого не нужно. И вообще картежники достойны сожаления, потому что не знают каков он, настоящий азарт…

День в самом деле был чудесный. Последний туман уполз с бесконечных ржищ и лугов, и мир лежал весь голубой и прозрачный.

Кое-где серебрилась в воздухе летающая паутина. И далеко-далеко стояли на мягких пригорках красные и золотые деревья, на которых можно было рассмотреть каждую ветвь.

Воздуха как будто совсем не было. Вместо него было только что-то печальное и синее, обволакивающее всё, что есть на земле. И грудь радостно чувствовала бодрый и свежий холодок этой синевы и печали.

Ехали жнивьем до Черного рва, глубокого и длинного, версты на три, оврага в поле. Он был такой глубокий, что кустарники и молодые деревья, росшие на его дне, не могли дотянуться до его верха своими верхушками.

Там водились и туда осенью приходили на дневку волки.

Логвина и Кирдуна с оружием и хортами оставили под стогом, осмотрели корбачи с вплетенным на концах свинцом. Потом люди с собаками направились к ближайшему спуску в овраг (там одна свора должна была двигаться дном, а вторая – бровкой), а отец, Карп, Алесь и Кребс поехали к соседнему отрожку, откуда мог выскочить волк.

– Бить знаешь как, – на ходу учил отец Алеся, – одной рукой за луку, наклоняешься, и когда нагонишь, ударь, чтоб попасть по кончику носа. Такой удар убивает сразу. Коня старайся вести легко, не насиловать, потому что волк, если его припереть, может броситься и выпустить животному требуху. А со слабыми поводьями конь спасется сам.

Всадники остановились, чтоб не испугать зверя, и стали ждать.

Алесь напряженно смотрел на выход из отрожка – круглый лаз в ежевичнике и дубняке. Долгое время ничего не было слышно, но вот далеко тявкнула, словно пробуя голос, собака. За ней – вторая, уже более уверенно. А ей тонко, как будто прося извинения, ответила Змейка.

И вот уже залилась, перекликаясь, вся свора.

– Подняли, – сказал отец.

– Дух учуяли, – мрачно бросил Карп.

Лай, все еще неровный, усилился.

– Вот теперь подняли, – сказал Карп. – Впереди Змейка, лает с осторожностью.

– А-я-яй! А-я-яй! А-я-яй!

Свора заливалась лаем на все голоса. И все это – в синем воздухе, в желтом кустарнике, в серебряной паутине – сливалось в диковатую, далекую, неповторимую музыку.

Волк выскочил неожиданно, и не из лаза, а из высокой глухой травы. Никто не ожидал его оттуда, и потому в первые две-три минуты хищника не заметили. А он шел размашистой трусцой, так, что взлетала на ляжках свалявшаяся шерсть.

– … пай! – первым крикнул Карп и припустился за зверем.

Отец резко повернул своего Дуба и так рванул с места, что только из-под копыт в стороны брызнул вереск. Алесь спохватился поздно, всадники были уже далеко.

Урга стлался над землей. Ветер свистел в ушах.

– А-я-яй! А-я-яй! – звенели за спиной собаки.

Первая свора выгнала из оврага второго волка, за ним погнался Кребс и два псаря. Но Карпу, князю Юрию и Алесю не было до этого никакого дела. Даже если б сейчас выскочила из ежевичника целая стая волков, они не обратили б на нее внимания. Они гнались только за тем, одним.

– А-я-яй! А-я-яй! – отдаляясь, звенело за спиной.

– Гам-гам! Гам-гам! – с перепадами и тоже далеко гудело, разносилось на две оврага.

А они летели бешено, и белый конь все догонял и не мог догнать огненного и чалого. Расстояние между ними сокращалось, но Алесь с отчаянием видел, что они нагонят волка раньше, чем он доскачет до них.

Отец скакал левее, Карп – правее. Они неуклонно приближались, и корбачи парили в их поднятых руках тяжело и угрожающе.

Каждый из них невольно уступил другому: пан Юрий потому, что Карпу неудобно было бить с левой руки, Карп потому, что он был слугой.

Кони почти столкнулись, и в этот момент случилось неожиданное – зверь отсел. Он неожиданно взрыл всеми четырьмя лапами землю и повалился на зад и немножко на бок. Мгновение он сидел так, ощетинившись, а потом – от Алеся до него было не более трех саженей – мелькнул в отрожек оврага, маленький, совсем незаметный, который Карп видел, но считал, что должен не допустить туда волка князь, потому что он скакал с той стороны, а князь считал, что не пустить должен доезжачий.

Алесь чуть не рвал на себе волосы.

А всадники с ходу пролетели над зверем, и их тяжелые корбачи скрестились там, где должен был быть волк. Скрестились, свились, дернулись и начали раскручиваться.

Наконец всадники осмотрелись. Волка не было. На их лицах было отчаяние и ярость. Кто уступил, кто не закрыл отрожка, кто задержал корбач?

– А-ах! – простонал князь Юрий.

И неожиданно изо всех сил огрел Карпа корбачом по спине. А тот отца-а! А тот ег-го!

Несколько минут они сопели и дико вращали глазами.

Первым опомнился князь.

– Хорошо, – сказал он и смущенно оглянулся.

Никто не видел стычки, кроме сына, и князь вдруг налился краской:

– Ко второму отрожку!… Карп, ходу!… Алесь, за мной!… Не жалей головы!

Это уже было не к месту. Алесь пустил Ургу вскачь.

Ровно, корпус к корпусу, глотали простор Дуб и Урга. Потом Алесь начал наддавать, обгоняя отца… Через вымоины, ямы, бревна.

"Нет, не здесь… Нет, не здесь… Все еще впереди…"

Над буераками Алесь лишь привставал еще выше на стременах, как будто совсем отрываясь, когда конь пролетал над канавой.

Деревья кончились. Снова потянулась бесконечная бровка оврага, снова отрожки и седая молодая полынь между сухими стеблями старой.

…Волк выскочил из оврага далеко впереди, тот самый, сомнения быть не могло, и той же трусцой, казалось бы неспешной, начал пожирать расстояние до большого острова кустарников. Это был мудрый, матерый волчище. Один раз он даже на неуловимое мгновение остановился и повернулся всем туловищем к всадникам, чтоб посмотреть, стоит ли бежать.

Бежать стоило: они приближались, особенно тот, на белом. И зверь снова ринулся в свой извечный горделивый бег, со звериной яростью спасая для себя этот синий день, паутинки, которые он рвал грудью, и последнюю свалявшуюся шерсть, которую он сегодня собрался отодрать в глухой чащобе, на лежке.

Урга летел так, что ветром захлестывало рот. И зверь приближался – Алесь видел это с безумной радостью. Ближе, ближе, вот он почти у самых копыт. И он отбросил свое ставшее невесомым тело и со свистом опустил корбач.