Юлиан Семенов - Экспансия – I

• Название: Экспансия – I
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: Политический детектив

Действие нового романа заслуженного деятеля искусств, лауреата Государственной премии РСФСР писателя Юлиана Семенова развертывается в конце 40-х годов, когда начал оформляться союз нацистских преступников СД и гестапо с ЦРУ. Автор рассказывает о пребывании главного героя книги Максима Максимовича Исаева (Штирлица) во франкистской Испании.

---

— Густав Гаузнер.

Роумэн достал из кармана блокнотик — точная копия того, что была у Бласа (подарил ему во время последней встречи в Мадриде; Бласа спасало то, что мать была американка, жила в Майами, поддерживала сына финансово), — и глянул в свои записи, касавшиеся совершенно другого дела, но сделал это так, что Гаузнер не мог видеть того, что у него написано, а Снайдерс был обязан увидеть эту записную книжечку и соответственно сделать вывод, что у Пола разработан план, иначе зачем же туда заглядывать?

— Ваше звание? — спросил Роумэн.

— Майор.

— В каком году вступили в абвер?

— В абвер не вступали, это не партия, — сухо ответил Гаузнер. — Я был приглашен туда адмиралом Канарисом в тридцать пятом.

— Вас использовали только на скандинавском направлении?

— В основном — да.

— Ваша штатская профессия?

— Преподаватель Берлинского университета.

— Специальность?

— Филолог.

— Это я знаю. Меня интересует конкретика. У кого учились? Где проходили практику?

— Моя специальность норвежский и шведский языки. Заканчивал семинар профессора Баренбойма. Работал переводчиком в торговой миссии Германии в Осло. Затем был корреспондентом «Франкфуртер цайтунг» в Стокгольме.

— До Гитлера?

— Да.

— Кому подчинялись в абвере?

— Майору Гаазе. Затем полковнику Пикенброку.

— Меня интересуют живые, а не покойники.

— Гаазе жив.

— Разве он жив? — Роумэн обратился к Снайдерсу. — У вас есть на него материалы?

— Сейчас проверим, — ответил тот. — Рихард Гаазе? Или Вернер?

— Не надо считать меня ребенком, — ответил Гаузнер. — Я в ваших руках, поэтому спрашивайте, а не играйте во всезнание. Гаазе зовут Ганс, он живет в Гамбурге, работает в прессе.

— Это крыша? — спросил Роумэн. — Его откомандировал туда ваш Верен?

— На такого рода вопросы я стану отвечать только в присутствии генерала. Я готов рассказывать о себе, но о работе — вы должны меня понять — я вправе говорить только с санкции генерала.

— Вы будете отвечать на те вопросы, которые я вам ставлю, — отрезал Роумэн. — И не вам диктовать, что я могу спрашивать, а что нет.

— Вы меня неверно поняли, полковник, — ответил Гаузнер. — Я отнюдь не диктую вам. Я говорю о себе. Не о вас, а о себе. Вы можете спрашивать о чем угодно, но я буду отвечать лишь на то, что не входит в противоречие с моим пониманием офицерской чести.

— Чтите кодекс офицерской чести? — спросил Роумэн.

— Как и вы.

— Кодекс нашей офицерской чести не позволял убивать детей, сжигать в камерах евреев и вешать на площадях людей за то лишь, что они придерживались иных идейных убеждений, — врезал Снайдерс. — Так что не надо о чести, Гаузнер. Мы про вашу честь знаем не понаслышке…

— Не смешивайте СС с армией, — сказал Гаузнер.

— А какая разница? — Роумэн пожал плечами. — Такая же преступная организация, читайте материалы Нюрнбергского трибунала.

— Не премину прочесть еще раз, — сказал Гаузнер. — Хотя я не очень-то подвержен ревизии собственной точки зрения на историю.

Они въехали на территорию казармы, караульные взяли под козырек, вопросительно глянув при этом на Гаузнера.

— Этот со мной, — ответил Снайдерс, кивнув на Гаузнера. — Полковник хочет с ним поговорить.

Караульные козырнули еще раз, подняв шлагбаум, и только в этот миг лицо Гаузнера дрогнуло, перестав быть лепной маской.

— Теперь я готов к разговору, — сказал он. — Я допускал возможность похищения противником, поэтому был столь сдержан. Надеюсь, вы понимаете меня.

Противником, повторил Роумэн; он выразился однозначно, а Снайдерс не спросил его, «каким именно».

В маленьком кабинетике Снайдерса горела яркая лампа, от чего обстановка казалась лазаретной, словно в ординаторской, откуда хирурги идут в операционную.

Роумэн устроился в кресле, что стояло в простенке между окнами, выходившими на плац, и спросил:

— Скажите, пожалуйста, кто и когда дал вам санкцию на командирование Кристиансен в Испанию?

— Кого? — Лицо Гаузнера дрогнуло, вопрос был неожиданным. — Как вы сказали?

— Я оперирую именем Кристины Кристиансен, а хочу знать об этой женщине все. Кто санкционировал ее командирование в Мадрид на связь с Кемпом? Кто утверждал ее задание? Сколько времени ушло на подготовку? Какими вы пользовались источниками, ориентируя ее на работу с интересующим вас объектом?

Глядя на ожившее лицо Гаузнера, на его острые скулы, Роумэн вдруг испугался того, что Снайдерс сейчас брякнет его имя, а ведь он, именно этот Гаузнер, называл его имя Кристине, рассказывал о нем что-то такое, что получил в конверте, запечатанном сургучом, с грифом «совершенно секретно»; а что, если там была и моя фотография, подумал он. Что, если он уже догадался, что я и есть тот самый Пол Роумэн, к которому его агент так ловко подошла в Мадриде, разломав бампер своего арендованного «шевроле» о задок моей машины?

Роумэн поднялся, кивнул Снайдерсу:

— На одну минуту, пожалуйста, — и вышел из комнаты.

Снайдерс оглядел сейф, стол, все ли заперто, нет ли каких папок, вышел следом за Роумэном, не прикрыв дверь, посмотрел на него вопросительно, тот прижал палец к губам, взял его под руку и шепнул:

— Оставь нас двоих. И не вздумай произнести мое имя. Меня зовут Чарли, понял? Чарли Спарк, запомнил?

— Хорошо, — так же шепотом ответил Снайдерс. — Ты долго будешь с ним говорить?

— Как пойдет.

— Я буду к вам заглядывать, — сказал Снайдерс. — Я тебе подыграю.

— Как?

— Я знаю как, поверь.

— Хорошо, только не брякни мое имя, понял?

— Понял.

Роумэн вернулся в комнату, тщательно прикрыл дверь и только после этого посмотрел на Гаузнера, подумав, что он сделал ошибку, прервав разговор, ибо немец получил ту паузу на раздумье, которая была ему, видимо, крайне необходима…

— Итак, — сказал Роумэн, — я слушаю вас…

— Я продумал ваш вопрос… Простите, я не имею чести знать, кто вы и как вас зовут?

— Меня зовут Чарльз Рихард Спарк, я полковник американской разведки… Итак…

— Все-таки на этот ваш развернутый вопрос, мистер Спарк, я бы хотел ответить в присутствии Верена…

— Вас следует понимать так, что именно он санкционировал эту комбинацию?

— Я сказал то, что счел возможным сказать, мистер Спарк… Кстати, у вас нет в родстве мистера Грегори Спарка?

— Кого? — спросил Роумэн, чувствуя, как в груди сразу же захолодело. — Какого Грегори?

— Этот человек работал в Португалии под другой фамилией. Он интересовал абвер, поэтому я и спросил вас о нем.

— У меня нет в родстве никаких Грегори, — ответил Роумэн. — Я попрошу вас подробно рассказать о Кристиансен. Вы имеете право это сделать, никак не нарушая нормы офицерского кодекса…

— Да, пожалуй, — согласился Гаузнер. — Все относящееся к поре войны вы вправе знать досконально…

— А к нынешней поре? Я не имею права знать этого?

— Вы меня неверно поняли, мистер Спарк. Вы обязаны знать все и о сегодняшнем дне, но я готов помогать вам в этом деле лишь в присутствии генерала.

— Принято, — кивнул Роумэн. — Я слушаю.

— Фрейлейн Кристина Кристиансен на самом деле Кристина Эрнансен. Ее привлекли к сотрудничеству в сорок третьем, после ареста отца, профессора Эрика Эрнансена и матери, достойнейшей фру Гретты… Ее привлек Гаазе, затем ее работой руководил я… Она хороший человек, мистер Спарк. Мне было ее очень жаль. Я делал все, что мог, только бы помочь ей вызволить родителей из гестапо…

— К кому именно вы ее подводили?

— Нас интересовали группы террористов, которые блокировали порты… Они взрывали суда…

— Термин «террористы» к ним вряд ли приложим. Это были диверсанты, вас так надо понимать?

— В общем-то да, вы правы. Сейчас бы я назвал их именно так, но в те годы к ним относились, как к террористам… Они взрывали суда, на которых находились не только солдаты, выполнявшие свой долг, но и мирные жители…

— Понимаю, — Роумэн снова кивнул. — Я понимаю вас… Она, эта Эрнансен, работала по принуждению?

— Нет, нет… Гаазе влюбил ее в себя, он значительно моложе нас с вами, ну, а потом началась профессиональная деятельность фрейлейн Кристины… Я бы не сказал, что она работала по принуждению… Конечно, она норвежка, ей был горек выпавший на долю их страны удел оккупированной державы, но она делала все, чтобы спасти отца… Поначалу она не очень-то понимала свою работу… Так мне, во всяком случае, кажется…

— Она знала, что ей придется спать с теми, кого ей называли, во имя спасения отца?

— Да, это был главный рычаг…

— Понятно, — сказал Роумэн и снова закурил; пальцы его были ледяными и чуть дрожали; дрожь была мелкой, судорожной, практически неконтролируемой. — Понятно, господин Гаузнер. А теперь я нарисую вам маленькую сценку. Я, возможно, буду говорить коряво и несвязно, но вы потом поймете, отчего я говорю так. Мы с вами работаем в сфере жестокой профессии… Ничего не поделаешь, все надо называть своими именами… Итак, представьте, что если вы сейчас не ответите мне, не изложите в письменном виде правду о мадридской комбинации, то сегодня вечером, когда в вашем подъезде все уснут, мой человек отправится к вашей дочери и скажет, что ее отец арестован, ему грозит смерть за то, что он делал во время войны, и что из создавшейся ситуации есть только один выход. Он уложит девушку в кровать, а наутро назовет ей того человека, к которому ей надо будет подойти, стать его любовницей, а затем докладывать ему, то бишь моему парню, все то, что его будет интересовать.