Юлиан Семенов - Экспансия – I

• Название: Экспансия – I
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: Политический детектив

Действие нового романа заслуженного деятеля искусств, лауреата Государственной премии РСФСР писателя Юлиана Семенова развертывается в конце 40-х годов, когда начал оформляться союз нацистских преступников СД и гестапо с ЦРУ. Автор рассказывает о пребывании главного героя книги Максима Максимовича Исаева (Штирлица) во франкистской Испании.

---

— Слушайте, джентльмены, не знаю, как вы, а я просидел за рулем шесть часов, голова разваливается, — сказал Роумэн. — Как бы насчет кофе?

— Тут за углом есть прекрасное место, — откликнулся Штирлиц. — Хозяина, кажется, звали Дионисио.

— Его посадили, — сказал Харрис. — Он рассказал смешной анекдот про каудильо, и его отправили в концентрационный лагерь. Я был там полчаса назад.

— А его сын?

— Мне было неудобно расспрашивать, вы же знаете, теперь здесь все доносят друг на друга, страшная подозрительность, испанцев трудно узнать…

Пол хмыкнул:

— Трудно им будет, беднягам, когда кто-нибудь шлепнет их Гитлера.

— Его не шлепнут, — возразил Штирлиц. — Великого каудильо, отца нации, охраняют как зеницу ока. Эту охрану ему наладил СС бригаденфюрер Ратенхубер, а он знал свою работу, лично отвечал за безопасность Гитлера, а это не шутки.

— Какова его судьба? — поинтересовался Харрис. — Ему воздали должное?

Пол усмехнулся:

— Как понимать ваш вопрос? Вас интересует, чем его наградили? Нашей медалью «За заслуги»? Или сделали кавалером вашего ордена Бани?

— Я бы не отзывался так пренебрежительно об ордене Бани, — певуче заметил Харрис. — Я не встречал людей, которых бы им награждали без достаточных к тому оснований.

Пол вопрошающе посмотрел на Штирлица; тот улыбнулся.

— Это Роберт шутит, Пол. Он славился тем, что шутил так, как герои Джером К. Джерома.

— Пошли к Дионисио, джентльмены, — сказал Харрис, — я приглашаю. Выпьем кофе.

Но они не успели выпить кофе, потому что вернулась Клаудиа.

Она вошла в гостиную стремительно, замерла возле двери; мужчины поднялись; боже мой, подумал Штирлиц, а ведь она совсем не изменилась, чудо какое-то; да здравствуют прекрасные женщины, они — наше спасение, у Пола несколько отвисла челюсть, моя поездка в Бургос вполне оправдана, к такой женщине нельзя не стремиться, я — выскочил!

— Макс, — сказала женщина очень тихо; она словно бы не видела ни Харриса, ни тем более Пола; ее зеленые глаза наполнились слезами; она подошла к Штирлицу, провела рукою по его щекам, тихо повторила: — Макс, как странно…

Только после этого она обернулась к Харрису, улыбнулась ему, протянув руку; в лице ее не было растерянности, одна жалость и сострадание.

— Как хорошо, что вы ко мне заглянули, Роберт, — сказала она, — я не чаяла, что вы когда-нибудь вернетесь в этот дом.

— Это мой друг, — сказал Штирлиц, — его зовут Пол, он американец.

Здравствуйте, — так же отрешенно сказала женщина и снова посмотрела на Штирлица. — Я думала, что те… вас больше нет

— Почему? — улыбнулся Штирлиц. — Я живучий.

— Мне гадали на вас. В Толедо живет старуха, ее зовут Эсперанса, она гадает по картам и на кофейной гуще. На вас все время выпадала огненная лошадь, это к смерти… Пойдемте пить кофе, сеньоры, я сама заварю кофе в честь таких прекрасных гостей.

В столовой, окна в которой были, по испанскому обычаю, закрыты жалюзи и шторами, было темно; «в лесу клубился кафедральный мрак» — Штирлиц невольно вспомнил стихи Пастернака; он купил эту подборку его стихов в Париже, на набережной, именно в тот раз, когда возвращался из Бургоса в треклятый рейх, возвращался, как его заверило московское командование, ровно на полгода, а уж десять лет прошло с той поры, нет, восемь, ах, какая разница, десять или восемь, так и эдак четвертая часть сознательной жизни…

Клаудиа распахнула шторы, открыла деревянные жалюзи; осеннее солнце было ослепительным и жарким, но если всмотреться в спектр, можно было заметить приближение холода; более других чувствовался зеркальный голубой цвет, некое ощущение первого льда на ручьях.

Пол оглядел комнату; все стены были завешаны яркой, но в то же время какой-то нутряной, сокрытой, сине-зелено-красной живописью.

— Похоже на Эль Греко, — заметил Пол. — Кто художник, сеньора?

— Отгадайте, — сказала Клаудиа. — Подумайте и отгадайте.

— Да я не очень-то силен в живописи. Знаю только тех, кого включили в хрестоматию.

Харрис усмехнулся:

— Это пристало говорить Максу. Только в его стране в хрестоматию не включали Матисса, Дега и Ренуара, не говоря уж о Пикассо и Дали. Фюрер считал всех их малярами и недоносками, а их живопись приказал называть низкопробной халтурой, призванной одурачивать мир по наущению проклятых евреев…

— Бедный Макс, — хмыкнул Пол. — Так кто же этот мастер, сеньора? Я бы купил один холст, если только вы не потребуете миллион.

— Песет? — спросила Клаудиа. — Или долларов?

— Миллион долларов мне не грозит. Увы. Неужели этот мастер так высоко ценится?

— Выше не бывает, — ответила Клаудиа. — Это картины Макса, Они нравятся вам по-прежнему, Роберт?

— Да, — ответил Харрис. — По-прежнему.

Пол изумленно посмотрел на Штирлица.

— Слушайте, какого черта вы вообще сунулись в… Почему вы не занимались живописью и только живописью?!

— А кто бы меня кормил? Покупал краски? Снимал ателье? — спросил Штирлиц. — Становитесь поскорее миллионером, я брошу службу на ИТТ и предамся любимому занятию.

— Буду стараться, — пообещал Пол и отошел к картине, которая выделялась изо всех остальных: цвета на ней были более сдержанные, красный соседствовал с розовыми тонами, небо было легкое, прозрачное, в нем ощущалась осень, но не здешняя, испанская, очень конкретная, как и все в этой стране, а какая-то совершенно особая, умиротворенная, что ли.

Вот так можно провалиться, понял Штирлиц, наблюдая за тем, с каким интересом рассматривал Пол именно эту его картину; этот парень играет роль свинопаса, но он отнюдь не так прост, как кажется; никто из немцев, приходивших сюда, не втыкался в эту работу так, как он; впрочем, тогда она висела не здесь, сюда ее перенесла Клаудиа после того, как я уехал, раздав перед этим краски и кисти соседским ребятишкам; можно быть дилетантом в политике, такое случается довольно часто, нельзя быть дилетантом в искусстве. Проявление гениальности можно ждать в человеке, который равно распределен между эмоциями и логикой, это редкостное сочетание; один характер на десяток миллионов; при этом ни одна из двух ипостасей не имеет права на то, чтобы превалировать в человеке; эмоция порождает мысль, логика контролирует содеянное, постоянная саморегуляция, куда уж мне было до этого…

— Похоже на Север, — сказал Пол, обернувшись к Штирлицу. — Но это не Германия. Это совершенно не те цвета, которые характерны для Германии. Скорее Швеция, Эстония, север России… Где вы это писали?

— Здесь.

— Да, — подтвердила Клаудиа, — я сидела в кресле, а Макс писал. Я еще спросила, где такое раздолье и такие холодные небеса, а он ответил: «Там, где нас с тобою нет». Правда, Макс?

— Думаешь, я помню?

— Я помню все, что связано с ва… с тобою, — она теперь говорила, казалось, с ним одним, и Штирлиц подумал о Харрисе: «Бедный человек, не хотел бы я оказаться на его месте; вообще-то ситуация невероятная, если вдуматься; в доме женщины, которая была нужна мне как прикрытие — и тогда и сейчас, — увидать соперника, необходимого мне сегодня как воздух, как спасение, как надежда, ибо он действительно из клана „Бэлл“, а этот клан очень не любит ИТТ, и если я поспрошаю самого себя на досуге про те данные, которые проходили через меня в ту, десятилетней давности, пору, я могу построить точный макет беседы с ним в Мадриде, а побеседовав, я получу тот канал связи с миром, который мне так сейчас нужен».

Клаудиа поставила на стол маленькие чашки; кофейник у нее был здесь же, в столовой, старинный, но подключен к электричеству.

— Ты плохо выглядишь, — сказала Клаудиа, положив свою сухую ладонь на руку Штирлица.

— Роберт смотрится лучше? — спросил Штирлиц.

Клаудиа словно бы не слышала его, даже не взглянула на Харриса; тот старательно изображал наслаждение, которое испытывал от кофе, заваренного женщиной.

— Ты, видимо, болел? — продолжала Клаудиа. — Ты потом все мне расскажешь, у меня есть старуха в Севилье, которая лечит болезни. Травами. Ее зовут Пепита, и ей девяносто три года. Мне кажется, она хитана.[36] Если каждое утро пить набор трав — зверобой, тысячелистник, календулу и алоэ, — человек обретает вторую молодость. Я пью этот сбор семь лет.

— Продайте патент, — сказал Пол, отодвигая чашку. — Я разбогатею на этом пойле. Спасибо, Клаудиа, мне было чертовски приятно познакомиться с вами.

Он поднялся; вместе с ним поднялся Харрис. Он достал из кармана маленькую коробочку и протянул ее Клаудии:

— Это вам.

— Спасибо, — ответила женщина, с трудом оторвав свои прекрасные зеленые глаза от лица Штирлица. — Спасибо, Роберт, это так любезно.

Она не стала раскрывать коробочку; поднялась, протянула руку Роберту; он, низко склонившись, поцеловал ее.

— Могу я на один миг похитить у вас Макса? — спросил Пол. — Мне надо сказать ему два слова.

— Да, да, конечно, — ответила женщина. — Я пока сварю еще кофе, да. Макс?