Юлиан Семенов - Бомба для председателя

• Название: Бомба для председателя
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: Политический детектив

В пpоизведении заслуженного деятеля искусств, лауреата Государственной премии РСФСР Юлиана Семенова «Бомба для пpедседателя», разоблачается опасная для дела миpа деятельность монополистических концеpнов. Главный герой романа — дзержинец-интернационалист М. М. Исаев (Штирлиц).

---

— Господин фон Хаффен, это меня никогда не волновало. Для меня всегда было главным духовное в любви, а не грязное, плотское…

Люс почувствовал, как затрясся от сдерживаемого смеха ассистент, — они сидели у камеры, тесно прижавшись друг к другу, и Люс толкнул его локтем.

«Великолепно, — радовался Люс, — было очень ясно видно, как она врала. Это удача».

Следующей на маленькую сцену, где обычно выступал джаз-банд, вышла Ингрид.

— Какой должна быть чистая, высокая любовь? — спросила она старика, сидевшего за столиком в одиночестве.

— Настоящая любовь, — ответил старик, пожевав синими губами, — должна быть доверчивой, нежной и трепетной.

— Простите, ваше имя? Телезрителям интересно узнать ваше имя…

— Освальд Рогге.

— Господин Рогге, что такое доверчивая любовь?

— Как бы вам объяснить получше, — вздохнул старик. — Это когда с первого взгляда… Даже не знаю, как объяснить…

— Ваша жена отсутствует на нашей встрече?

— Да. Она отдыхает с внуками на побережье.

Ингрид нахмурилась, обязательная улыбка сошла с ее лица, и она вдруг спросила:

— Как вы думаете, господин Рогге, возможно ли сохранить любовь после измены? Случайной, глупой… Ненужной…

— Нет, — отрезал Рогге. — Это исключено.

— А что же тогда делать человеку, который любит, но который в силу обстоятельств оказался… падшим…

— Об этом надо было думать раньше.

— Любовь исключает милосердие? — спросила Ингрид.

«Я подонок, — подумал Люс. — Что за манера — сразу составлять впечатление о человеке по первым двум фразам? Это преступление — позволять себе плохо думать о человеке, не узнав его толком. Фашизм какой-то. Разве я допускал, что она задаст такой изумительный вопрос? Впрочем, Нора решит, что я сочинил ей этот вопрос после совместно проведенной ночи».

— Любовь — это само милосердие, — ответил Рогге, — но для того, чтобы сохранить любовь, милосердие и чистоту отношений, следует быть беспощадным по отношению к падшим.

— Я не хочу вам верить, — сказала Ингрид, и в глазах у нее появились слезы, — нет мужчин, которые не изменяют женам! Нет! Я таких не встречала! Все мужчины изменяют, только одни это делают как скоты, а другие ведут себя как честные люди — не сулят рая и не клянутся в вечной любви!

— Я протестую! — сказал высокий, сильный еще, хотя седой как лунь, мужчина и поднялся со своего места. — Мы думали, что киноискусство хочет помочь нам в воспитании молодых германцев, а здесь мы видим попытку опорочить идеалы!

Люс начал грызть ногти: он грыз ногти в горе и в радости. Он знал, что это ужасно. Нора пилила его, утверждая, что ногти грызут только те мужчины, которым суждено быть вдовцами; он знал, как это омерзительно со стороны, но он ничего не мог с собой поделать. Сейчас была радость — нежданная, он даже не мог мечтать о такой удаче: говорил Иоахим Гофмайер, бывший советник Геббельса по работе с молодежью. У Люса были архивные кинокадры, в которых Гофмайер выступал перед активом гитлерюгенда и давал указания, как и от чего следует уберегать германскую молодежь, что надо противопоставлять растленной большевистской и англо-американской пропаганде.

Люс не ждал, что к Гофмайеру подойдет Кристина. А она шла к нему, подтягивая за собой, как шлейф, провод микрофона.

— Неправда! — воскликнула она. — Никто не намерен выступать против идеалов чистой любви! Впрочем, я не понимаю, как можно делить любовь на «чистую» и «нечистую»?!

В зале поднялся шум. Благообразные старушки начали молотить по столикам тяжелыми пивными кружками.

— Самое чистое можно опорочить! — перекрывая шум, продолжала Кристина. — Можно! Напрасно вы так кричите! Значит, вы боитесь меня, если не даете мне говорить!

— Тихо, друзья! — Гофмайер поднял руки, обращаясь к членам своей «ассоциации». — Дадим юной даме возможность высказаться и докажем ей, что нам нечего бояться. Прошу вас, юная дама.

— В ком больше чистоты и нравственности, — спросила Кристина, — в том, кто делает то, что ему хочется, открыто, не скрываясь, или в том, кто делает то же самое — вы знаете, про что я говорю, вы все знаете, и дамы и господа, — таясь, опасаясь, оглядываясь на прописную мораль буржуа?!

— В том чистота, юная дама, кто не оглядывается на прописную мораль, но согласовывает свои поступки с моралью истинной.

— В чем отличие прописной морали от морали истинной?

— Мораль — это, если хотите, соблюдение норм поведения.

— Значит, любовь — это норма поведения? — наступала Кристина.

— Поначалу любовь — это влечение сердец, а потом, когда влечение освящено церковью, — это, я не боюсь показаться старомодным, соблюдение норм морали и правил поведения.

— Влечение сердец? — переспросила Кристи, — А как быть с телом?

— Разве сердце бестелесно? — спросил Гофмайер и победно засмеялся своему вопросу.

— Ну, так вот о теле и сердце, — став бледной, заговорила Кристина, дождавшись, пока в зале стихнет смех. — Я вам хочу кое-что рассказать о сердце, чистой любви и теле. Я забеременела от господина вашего возраста…

Гофмайер, побагровев, спросил:

— Надеюсь, это был не я? Или вы забыли лицо вашего соблазнителя?

— Он был профессором римского права в нашем университете, — продолжала Кристина. — Он так читал о величии нравов Рима, что казался мне выше всех людей на земле, не говоря уже о тех первокурсниках, которые норовили прижаться ко мне коленкой на лекции. Я поссорилась с моим юношей, глупо поссорилась, а наш профессор ехал со мной в одном вагоне метро, и я, даже не знаю почему, рассказала ему об этом. Ах как красиво он говорил о любви и о подлости молодого поколения! Как он мне рассказывал о своей жене, которая изменила ему, и как она потом стояла перед ним на коленях, а он не простил ей, потому что «нельзя прощать подлость»! Как он говорил о чистоте, сделав меня женщиной! Как он говорил об идеалах, вынуждая меня лгать дома про то, где я провожу ночи! Как он анализировал литературу и театр! Как он был воспитан и добр, как он был нежен, зная, что никогда не женится на мне! А когда я забеременела, он стал просить меня отдаться тому бедному мальчику, чтобы было на кого свалить ребенка! Вы все предатели! Вы изменяли своим женам, а ваши жены изменяли вам, пока вы были молоды, а теперь вам хочется замолить грехи, и вы начинаете учить нас чистоте!

В зале началось что-то невообразимое — крики, шум, свист…

Люс схватил второй микрофон и вышел на середину зала — Кристи убежала куда-то.

— Дамы и господа! — закричал он, чувствуя отчаянную, холодную радость. — Господин Гофмайер! Дамы и господа, я прошу вас успокоиться. Может создаться впечатление, что вы противники демократии, ибо нельзя же, право, лишать человека его точки зрения, даже если вы не согласны с этой точкой зрения! Господин Гофмайер, у меня к вам вопросы. Надеюсь, ваши ответы все поставят на свои места.

— Хорошо, — ответил Гофмайер, — я готов ответить на ваши вопросы.

— Благодарю вас. Скажите, вы недавно пришли к этой великолепной и поистине добродетельной идее борьбы за чистую любовь или же всегда исповедовали те принципы, которым сейчас так самоотверженно служите?

— Я всегда исповедовал эти принципы…

— И до войны, и во время войны, и после нее?

— Да.

— Эти же самые принципы вы исповедовали и в тридцатые, и в сороковые, и в пятидесятые годы?

— Да.

— Значит, вы верили в чистую любовь, состоя в рядах гитлеровской партии и СС?

— Кто вам сказал об этом?

— Вы сами. Вы же сказали, что верили в сороковом году в те же принципы, что и сейчас… Разве нет?

— Кто вам сказал про СС?

— Вы не были членом СС?

— Не шантажируйте меня! Господа, — он обернулся в зал, — здесь собралась банда! Это красные!

— Господин Гофмайер, вы уходите от ответа: вы были в СС?

Зал ревел.

— Панораму по лицам! — крикнул Люс Георгу, сидевшему за камерой. — Крупно!

— Сделал!

— Еще крупней!

— Сволочи! Мерзавцы! Провокаторы! — орали старики, поднявшись со своих мест.

Люс снова обернулся к Георгу и засмеялся — как выдохнул:

— Снимайте звук, ребята, и убирайте свет! Все. Этот балаган мне больше не нужен.

— Какое вы имели право снимать наше собрание?! — надрывалась старуха, подскочив к Люсу. — Мы привлечем вас к суду! Это провокация!

…Вскоре прибыл наряд полиции. Гофмайер обвинил Люса в диффамации и клевете и потребовал засветить отснятую пленку. Пришлось ехать в полицию — объясняться. Люс отказался давать показания до тех пор, пока не приедет адвокат. Он знал, что Гофмайер ничего не добьется, потому что Георг получил у президента «чистых любовников» разрешение на проведение съемок. Однако Люс чувствовал, как колотится сердце и противно холодеют руки. «Рабья душа, — подумал он, — до сих пор я не могу выжать из себя страх».

Полицейский офицер, сняв допрос, сказал, что он не видит противозаконных действий в том, что произошло в баре во время встречи, запланированной руководством «ассоциации по защите чистой любви». Он предложил Гофмайеру обжаловать его решение и пленку арестовывать не стал, поскольку Люс производил съемки в соответствии с разрешением, полученным официальным путем.