Лебеденко Гервасьевич - Восстание на «Св. Анне»

• Название: Восстание на «Св. Анне»
• Автор: Лебеденко Гервасьевич
• Жанр: Морские приключения

Из предисловия: В его очерках и рассказах, появившихся во второй половине двадцатых годов, он писал не о войне и революционных событиях, а о своих путешествиях: в 1924 году Лебеденко объехал вокруг Европы на пароходе «Франц Меринг», в 1925 году участвовал в знаменитом перелете Москва — Пекин, в 1926 году летал на дирижабле «Норвегия» из Ленинграда на Шпицберген. Что говорить! Читать описания этих путешествий было очень интересно; чувствовалось, что автор очерков — большевик, талантливый человек, но все же главное — то, что составляло суть жизненного опыта Лебеденко, — оставалось еще не рассказанным. В 1930 году в красочной историко-революционной повести «Восстание на «Св. Анне» писатель вплотную подошел к своей главной теме. А в 1932 году вышел в двух томах его роман «Тяжелый дивизион», в котором получило, наконец, свое художественное воплощение многое из того, что испытал и видел Лебеденко. Центральная тема романа — война и революция: фронт, рост революционных настроений, вступление на революционный путь.

---

Он крякнул, утер рыжие усы широким волосатым тылом руки и сплюнул. Тут же виновато посмотрел на меня, не сержусь ли я за плевок.

— А в Мурманске долго был ? — спросил я.

— Третий месяц пошел. По осени на ледоколе привезли из Архангельска через студеное море.

— А дома кто остался?

— Браток да невестка. Жены нету. Померла, как в солдатах был. И дите малое, шестой годок был — мальчонка, — за нею помер. Али сам, али виноват кто — не знаю. На фронте в Румынии был. Война вот она какая, горе! Куда же своей охотой?... — закончил он и усталыми глазами посмотрел в сторону, в марево горизонта.

Мы помолчали.

— А эти?.. Арестованные... что за люди? — спросил я осторожно, словно нехотя, равнодушно. Ответишь, мол, ладно, не ответишь — не надо. И сам стал смотреть в другую сторону, где уходила вдаль блестящая снеговая гладь.

Кашин оглянулся кругом, пересел удобнее и прошептал:

— Чудной народ, барин. Особливо тот, главный. Молчит больше, а как говорит — так ласково и спокойно. Да все о чем-то другим рассказывает, а те слушают, словно деньги им платят. А о чем говорит, не слышно. А то поют вместе хором. Про себя. Все хорошие песни — северные, наши, а то солдатские с фронта.

— А ты с ними говорил?

Кашин внезапно насторожился.

— Я? Нипочем! Что вы, разве полагается?

— А почему ты говоришь — главный? Разве он комиссар или из центра?

— Не знаю. В Мурманске, как на судно идти, впервой их увидел, а только слушают его все. Щуплый, дохлый, а сила в ем, как в кошке, — упадет — не разобьется.

— А откуда они, не знаешь?

— А с Еханги-каторги. На суд везли. Старшой, бают, приезжий из Москвы, а те архангельские. Один мастеровой с лесопилки, другой студент — на дохтура учился...

— А твои ребята, значит, разговаривают с ними?

Этот вопрос испортил все дело. Кашин встал, поправил шапку, откозырнул и деловито и торопливо заявил:

— Пора караул сменить. Будьте здоровы, ваше благородие!

Два дня и ночь идем вслед за «Мининым» и «Ярославной». Тяжелые массы плавучего снега шуршат. Короткий день по-прежнему зажигает снежную пустыню россыпью серебра и опалов. Глаза устали от блеска и отдыхают только на черной дороге, проделанной ледоколом во льдах. Вечерами туманится и мреет северная даль.

Ночи — черные с голубыми звездами. «Св. Анна» медленно плывет во тьме вслед за зеленым огнем «Ярославны». Ночью еще сильней плещутся, шуршат и стучат льдины. Ночью во льдах вахта требует напряженности и спокойствия. Нужно зорко держать курс. Каждую минуту того и жди, что нос судна врежется в ледяную, не тронутую ледоколом массу.

К утру третьего дня мы подошли к горлу Белого моря. Сейчас это почти непроходимое место. Ветры Северного моря, бушующие на тысячеверстных пространствах от Америки до Сибири, гонят льды к Кольским и Вайгачским берегам, и глыбы развороченных толстых льдин, вместе с острыми осколками ледяных гор, стаями сбиваются в узком горле Белого моря. Льдина на льдину, гора на гору, тесно сбитые, скованные друг с другом в одну сплошную массу, льды скрипят на морозе под давлением новых ледяных полей, и могучий ледокол, попавший сюда, кажется, маленькой, беспомощной игрушкой.

Трубы «Минина» шлют густые тяжелые клубы дыма на снега, окружившие небольшой караван судов. «Ярославна», «Русанов» и мы ползем черепашьим шагом, так что вода в фарватере между ледоколами и нами успевает прикрыться тонкой зеленоватой коркой льда.

Днем в бинокль мы опять наблюдаем, как перегруженный людьми и кладью «Минин» бешено атакует ледяные торосы.

В 10 часов утра я поднялся на командный мостик.

Вахты стали двухчасовыми, — дольше из-за мороза не простоять. Я не успел выспаться и чувствовал себя усталым. Но на этот раз Чеховской, к моему удивлению, не спешил покинуть мостик. Он не обратил на меня никакого внимания и упорно продолжал смотреть в бинокль, но не туда, где с тупым упорством дробил льды тяжелый «Минин», а назад, где на много десятков километров раскинулись льды Белого моря. Я невольно посмотрел в ту же сторону, но не увидел ничего примечательного. Вздыбленные торосистые льды на большом отдалении сливались в однообразную белую массу, и косые лучи утреннего солнца играли в кристаллах сухого морозного снега. Я взглянул на компас, перекинулся несколькими словами со стоявшим у руля Сычевым и стал набивать трубку, не обращая внимания на Чеховского. Так продолжалось минут пять. Чеховской упорно не отрывался от бинокля.

Наконец он опустил руку с биноклем и, продолжая смотреть в ту же сторону, сказал:

— Что же это может быть, Николай Львович? Ваше мнение?

Я посмотрел еще раз назад и опять не увидел ничего достойного внимания.

— Вам труба заслоняет. Идите на мое место, — сказал Чеховской и протянул мне бинокль.

Я перевел стекла на свою шкалу и приложил бинокль к глазам. Белое поле, пересеченное узкой полоской нашего фарватера, запрыгало перед глазами. Я медленно поднимал бинокль, идя вдоль черной ленты, прорезавшей снега и льды, и, наконец, с трудом уловил небольшую точку и около нее черточку, которые все же были достаточно велики, чтобы признать в них пароход и идущую от него струю дыма. Больше ничего не было видно.

Я вернул Чеховскому бинокль и сказал, что это, повидимому, пароход из Архангельска, который идет по нашему пути и, наверное, догонит нас к вечеру.

— Но кто же еще мог уйти оттуда? На «Чесме» нет угля, ледоколы идти отказались. Кто же?

— Да, пожалуй, будто и некому. Ну, поживем — увидим.

— Увидеть-то увидим, а поживем ли и как — неизвестно.

— Что вы хотите сказать?

— А то, что, может быть, это красные шлют за нами погоню.

— Сквозь льды?

— Да, по льдам! Нам ведь здесь никуда не податься. По льдам лягушкой не запрыгаешь. Прижмут к ледяной стене и расстреляют.

— Да кто расстреляет-то? Что вы нервничаете, Андрей Николаевич?!

— На ледоколах, батенька, имеется по пушке, а пулеметы вообще недолго поставить. Кушанье мы лакомое. Дураки будут красные, если этого не сделают. И ведь ничего поделать нельзя, никуда не податься!

Нескрываемая тревога светилась в его глазах, и обычное наигранное хладнокровие начинало изменять этому самовлюбленному человеку.

— Да может быть, это все и не так?

— Нет, так. Иначе быть не может. Я давно думаю об этом. Давно смотрю. — И с этими словами он сбежал с командного мостика.

Через несколько минут он вернулся в сопровождении капитана. Оба долго смотрели в бинокль туда, где медленно, но заметно росла черная точка. Капитан молчал, но чувствовалось, что и у него на душе неспокойно. Мало-помалу я и сам пришел к мысли, что погоня за нами со стороны красных вполне возможна. Лестно захватить корабль с убегающим штабом, генералами, деньгами, секретной перепиской и прочими материалами и политическими ценностями. Заняв Архангельск, красные должны были снарядить за нами погоню. Ледокол идет быстрее нас по пробитому во льдах фарватеру, и нам от него никуда не уйти. Но тогда здесь, в горле Белого моря, среди льдов и снегов, разыгрывается оригинальнейшая битва. Последний бой архангельских белых с красными! А мы будем наблюдать эту битву, не будучи в силах что-либо предпринять. На «Св. Анне» только пять винтовок!.. А как поведет себя команда? Сколько тайных сторонников у Андрея? Что предпримут они, увидев красный флаг на мачте догоняющего нас ледокола?

И вот опять почувствовал я с большой силой, как далек был до сих пор от нашей команды.

Что знал я об окружающих меня людях, кроме того, что Сычев — силач, Оська Слепнев — балагур и рубаха-парень, а Фомин — ханжа? Теперь сама судьба моя, может быть, зависит от воли этих людей. А я даже догадываться не могу о том, куда повернется настроение команды в критический момент. Я знаю, что Андрей «красный», что какой-то механик или кочегар соорудил уже красный флаг и только ждет момента, чтобы поднять его на грот-мачту или прицепить к флагштоку на корме, вместо белого с голубыми разводами. Я знаю также, что Кашин будет верен присяге до конца, что Фомин ненавидит большевиков, что Шатов бьет по зубам матросов за неподчинение власти, что команда безоружна, тогда как штурмана и караул вооружены. Если команда «Св. Анны» расколется, значит, мы будем сражаться между собой. Тогда и я должен буду примкнуть к какой-то стороне. Но к какой? Могу ли я стать на сторону капитана и стрелять в Андрея или Слепнева? От этой мысли мне стало не по себе, и я заставил себя не думать о будущем.

Между тем точка росла и приближалась. К концу моей вахты можно было уже разглядеть высокие, крашенные в желтый цвет трубы парохода. Это не мог быть грузовой пароход. Пароходов-двухтрубок в Белом море не было. Военные суда окрашены в серо-стальной цвет. Это мог быть только ледокол.

Теперь уже и на «Ярославне» и на «Минине» заметили приближающееся судно. В бинокль я увидел на корме и на мостиках обоих пароходов группы людей с биноклями и трубами в руках. Но тревоги покуда не было. Может быть, неопытные пассажиры ледокола и яхты предполагали, что это идет судно, не успевшее покинуть Архангельск вместе с ними? Но штабные, разумеется, не могли ошибаться. Очевидно, они скрывали смысл происходящего от штатских пассажиров и женщин.