Лебеденко Гервасьевич - Восстание на «Св. Анне»

• Название: Восстание на «Св. Анне»
• Автор: Лебеденко Гервасьевич
• Жанр: Морские приключения

Из предисловия: В его очерках и рассказах, появившихся во второй половине двадцатых годов, он писал не о войне и революционных событиях, а о своих путешествиях: в 1924 году Лебеденко объехал вокруг Европы на пароходе «Франц Меринг», в 1925 году участвовал в знаменитом перелете Москва — Пекин, в 1926 году летал на дирижабле «Норвегия» из Ленинграда на Шпицберген. Что говорить! Читать описания этих путешествий было очень интересно; чувствовалось, что автор очерков — большевик, талантливый человек, но все же главное — то, что составляло суть жизненного опыта Лебеденко, — оставалось еще не рассказанным. В 1930 году в красочной историко-революционной повести «Восстание на «Св. Анне» писатель вплотную подошел к своей главной теме. А в 1932 году вышел в двух томах его роман «Тяжелый дивизион», в котором получило, наконец, свое художественное воплощение многое из того, что испытал и видел Лебеденко. Центральная тема романа — война и революция: фронт, рост революционных настроений, вступление на революционный путь.

---

Это уже была Норвегия. Туманные пустынные берега России остались далеко позади.

Рано утром на другой день «Св. Анна» подошла к деревянным пристаням «северного Парижа» — Тромсе.

Солнце выглянуло из-за скал континента и обласкало на нем маленький островок и маленький город, этот идиллический уголок норвежского севера.

В Тромсе я бывал много раз. «Северный Париж» имеет семь тысяч жителей, триста автомобилей, пять или шесть гостиниц, два кино и универсальные магазины в три этажа. В городке живут преимущественно рыбаки и торговцы рыбой.

В домах на каждом столе — норвежский флаг. Страна все еще радуется своей молодой политической свободе, которая, конечно, ни на йоту не изменила обычный уклад жизни норвежского рабочего, крестьянина и рыбака.

По знакомым скрипучим доскам пристани, мимо амбаров, от которых несет густым запахом приготовленной к вывозу вяленой рыбы, мы прошли на пыльную улицу, упирающуюся в ограду высокой готической церкви, единственной в городе. За церковью, за двумя-тремя рядами домов, над зелеными и красными черепицами крыш встает серый, только что освободившийся от снега склон высокого холма. Поперечная улица, на которой помещаются аптека, банк и десяток прекрасных магазинов, привела нас в «Гранд отель» — трехэтажную деревянную гостиницу, которой по чистоте и уюту позавидовали бы многие наши областные города.

Капитан снял большой номер. Рядом поместился старший. Я и Кованько поселились в небольшой комнате с балконом, откуда открывался вид на море. Крошечная бухта была как на ладони. Несколько юрких катеров и моторных лодок создавали картину оживления и даже некоторой суеты. У противоположного берега фиорда, в шхерах, лавировали яхты спортсменов, напоминая белыми парусами больших птиц, слетевших на воду со снежных вершин скандинавского массива.

В Тромсе мы должны были починить паропроводный клапан, погрузить свежий провиант и решить, что делать дальше. По очереди мы несли вахту на судне и вечерами фланировали в городском саду под перекрестными взглядами высоких, здоровых норвежек, белокурых и розовощеких. Сидели в кино, глядя на игру вездесущих Пикфорд и Де-ла-Марр, а утром на шлюпках уезжали на живописный островок, расположенный прямо против города, на другой стороне фиорда.

Капитан неизменно каждый день отправлялся утром на телеграф, что-то кому-то телеграфировал, от кого-то ждал пост-рестант.

Здесь мы узнали, что две недели назад в Тромсе прибыл «Минин». Пассажиры немедленно покинули перегруженный людьми ледокол и перешли на прекрасные пароходы, обслуживающие линию по фиордам, а сам «Минин» вскоре ушел на юг.

Никаких писем, указаний, распоряжений для нас оставлено не было. Генерал Миллер и его штаб забыли обо всем, что оставили позади.

Теперь «Св. Анна» должна была сама решать свои судьбы. Вернее, их решал единолично наш капитан.

На пятый или шестой день нашего пребывания в Тромсе совершенно неожиданно для нас к борту «Св. Анны» подошли груженные рыбой баркасы и по приказу капитана началась погрузка на судно огромного количества связок и тюков с вяленой рыбой. Принятым грузом был заполнен твиндек, и, кроме того, часть тюков была размещена прямо на палубе. Погрузка началась в мое отсутствие, и, когда я пришел из города, участок деревянной пристани у борта «Св. Анны» кишел портовыми рабочими. Грузили тюки из рогожи, набитые вяленой треской и палтусами, с больших лодок грузили бочонки с сельдями. Гигантские связки рыбы до двух метров длиною ложились одна за другой на палубу. Рыба вялилась на солнце, и толстый шпагат, пропитавшийся рыбьим жиром, словно сросся с жабрами безглазых и крупноголовых рыб. Погрузку производили портовые рабочие и рыбаки. Наши матросы стояли у бортов, поплевывая в воду, и только вахтенные суетились на палубе да дежурный матрос стоял у лебедки, то опуская стрелу за борт так, чтобы в сетку, прикрепленную к концу стрелы, рабочие могли сбросить пять-шесть тюков с рыбой, то вновь поднимая ее кверху. Тяжелые тюки, колыхаясь, проплывали высоко над нашими головами и медленно опускались в широкий зев трюма. Лебедка неистово грохотала и лязгала металлическими частями. Грузчики беспорядочно кричали какие-то интернациональные слова, обозначающие во всех портах слова команды: «вверх», «вниз», «стой!» и т. д.

Прежде чем принять дежурство, я вошел к себе в каюту и переоделся. Я уже снял куртку и выходные сапоги, как в каюту постучались и сейчас же, стараясь не скрипеть дверью, вошел Андрей.

— Простите, Николай Львович, что так, без спросу. Не хотел, чтобы кто видел. Поговорить бы надо.

Я сел на койку и предложил сесть и Андрею.

— Что же это, Николай Львович? Рыбкой пулеметы покрываем?

— Почему покрываем? — ответил я. — Нам не приходится скрывать свой груз. Это не так. А рыбу капитан грузит, видимо, чтобы подработать.

— Для кого подработать?

— Для компании. Для того, чтобы было чем жалованье платить.

— На жалованье у него и так хватит. Это нам известно. А вот платить — уже три месяца не платит, все «завтраками» кормит. И теперь не заплатит.

— Теперь, наверное, заплатит.

— Платить надо, Николай Львович. Ребята пообносились. Без табаку сидят. На берег не с чем съехать. Да дело не в этом. Пришел я спросить вас, Николай Львович, не знаете ли, куда теперь пойдем, что с нами делать будут. Держат нас в темноте, как детей несмышленых. Что будет завтра, — не знаем. От России уходим, куда идем, — черт его знает. Наверно, у вас были разговоры промеж себя.

— Нет, Андрей. Капитан с нами своими планами не делится. «Святая Анна» мобилизована для военных нужд, и капитан смотрит на себя, как на военного командира. Может быть, с Чеховским он откровеннее, но при мне ничего о своих намерениях не говорит.

— А сами вы, Николай Львович, не хотите домой, в Россию?

— Видишь ли, дом мой сейчас не в России. Жена и сын в Ревеле, а Ревель — это теперь Эстония, самостоятельная республика. Да мне-то что? Все равно надо служить на каком-нибудь пароходе. Так я могу и на «Святой Анне» остаться.

— Ну, не все так, как вы, Николай Львович. У иных вот как под сердцем горит: домой бы добраться.

— Ну, а что же вы у Мурманска так мирно себя вели? Бузили, бузили, а тут вдруг и сдали, — неожиданно для самого себя спросил я Андрея.

— Смеетесь, Николай Львович? Что ж, не поднялся народ, не почувствовал. Кто и вовсе против нас, а кого и капитан сбил с толку. Хитрый черт: там, дескать, в Совдепии голод — а тут разносолы; там безработица — а тут фрахты с неба сыплются, знай перевози груз в любом количестве. Вот и не вышло. Злобы у них нету. Еще не растормошило. Мало жили, да мало их били.

— А тебя, Андрей, били?

— Меня били. Хватало! А еще больше при мне били. В участках били, на войне били, в строю били. Всех били: дядьку били, брата били, а не били — так в морду харкали, за людей не считали. Не у всех, Николай Львович, дух одинаковый. Иному плюнут, а он утрется и доволен. А у других все это в душе по капелькам накапливается — злоба растет. Думаешь — вот бы по барской морде всей пятерней садануть! А потом умные люди научили меня, что из злобы такой может и толк выйти, могут битые силы власть взять и на настоящее дело ту власть употребить. Стало быть, злоба-то правильная! Не знаю, как вам по-хорошему это все сказать, а вот так я думаю... Народ у нас мягкий, — прибавил он в раздумье. — Все забыли да простили. Вот и теперь. Ведет нас куда-то к черту на рога наш капитан, а мы пальцем ударить не хотим. И голода боимся, и начальства трусим. Ну да все одно, — скоро прочухаются. Капитан еще всем покажет просвещение.

— Ты на что надеешься, Андрей?

— Жулик ваш капитан, вот что! Врет он всем — и нам, и вам. Чувствую я это... А кое-что и знаю. Придет время — и вам скажу. Пока будьте здоровы!

Стоянка наша вТромсе затягивалась. Правда, у меня сохранились кое-какие деньги от жалованья, но будущее было темно. Расходовать последние гроши, хотя бы и в «северном Париже», было бессмысленно. Я оставил гостиницу и переехал на корабль. Вслед за мною перебрались на воду и Кованько и Чеховской. В «Гранд отеле» остался один капитан. Он был, по-видимому, очень доволен этим обстоятельством. К нему ежедневно приходили какие-то тучные, краснолицые норвежцы в тугих черных котелках и тупых, как корма буксира, ботинках. Капитан запирался с ними на час-полтора; вечером они сидели в кафе или в ресторане. А утром капитан опять мчался на телеграф. По-видимому, его не устраивала передача депеш обычным путем через портье гостиницы.

На десятый день нашего пребывания в Тромсе капитан явился внезапно со всеми своими вещами на пароход и заявил, что на рассвете мы уходим на юг. Куда именно, он не сказал никому, даже Чеховскому.

На палубе закипела работа. Тюки с рыбой и ящики, оставшиеся наверху, накрепко привязали тросами к металлическим кнехтам, уткам и обухам, погрузили уголь, приняли на борт запас пресной воды и развели пары. Вечером, когда на черном небе проступили первые тусклые северные звезды, мы собрались в кают-компанию.