Сидони-Габриель Колетт - Конец Ангела

• Название: Конец Ангела
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: Орлов и сын
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-317-2

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1920 по 1929 годы, в том числе широко известная дилогия об ангеле (Chéri), а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– Слушаю, – сказал он. – И даже знаю заранее, что вы скажете дальше. Знаю я все ваши дела. Они называются махинации, спекуляции, взятки, учредительские паи, американские одеяла, сушёные бобы и тому подобное… Что я, по-вашему, глухой, слепой? Вы обе противные и гадкие. Но я на вас не сержусь.

Он замолчал, сел и принялся по привычке потирать два маленьких одинаковых шрама над правой грудью. Он смотрел на листья за окном, по которым хлестал дождь, и на его спокойном лице боролись усталость и молодость: усталость проступала во впалых щеках, в тёмных кругах под глазами, молодость оставалась непобеждённой в восхитительном изгибе упругих губ, в крыльях носа над пушистыми усами, в буйной чёрной шевелюре.

– Что ж, – произнесла наконец Шарлотта Пелу, – очень приятно! Мораль гнездится где только возможно. Я произвела на свет блюстителя нравственности. Он не пошевелился и не сказал ни слова.

– С каких же высот ты судишь этот бедный прошивший мир? Уж не с высоты ли собственной честности?

Затянутая, как воин, в кожаное пальто, она была верна себе и готова к бою. Но Ангел, казалось, навсегда покончил с боями.

– Честности?.. Возможно. Если бы я подыскивал слово сам, я бы так не выразился. Это ваше слово. Хорошо, пусть будет честность.

Шарлотта не ответила, решив отложить наступление. Она вдруг заметила, что сын её выглядит как-то необычно. Он сидел расставив ноги, упираясь локтями в колени и крепко скрестив руки. Взгляд его был по-прежнему устремлён на прибитый дождём сад. Через некоторое время он вздохнул и сказал, не поворачивая головы:

– По-вашему, это жизнь?

Она не преминула спросить:

– Какая жизнь?

Он разогнул и опустил одну руку.

– Моя. Ваша. Всё это. Всё, что происходит.

Госпожа Пелу на миг растерялась, потом, после минутного колебания, сбросила кожаное пальто, закурила сигарету и села.

– Тебе скучно?

Непривычная нежность в её голосе, ставшем вдруг ангельским и заботливым, подкупила его, и он заговорил естественно, почти доверчиво.

– Скучно? Нет, мне не скучно. С чего бы мне скучать? Я просто немного… как бы это сказать… озабочен, вот и всё.

– Что тебя заботит?

– Всё. Я сам и даже вы.

– Ты меня удивляешь.

– Я сам удивляюсь… эти типы… весь этот год… эта мирная жизнь…

Он встряхнул руками, как будто они были липкие или к ним пристал волос.

– Ты говоришь так, как раньше говорили «эта война». Она положила ему руку на плечо и понимающе понизила тон:

– Что с тобой?

Он не мог вынести этого доверительного жеста, вскочил и заметался по комнате.

– Со мной то, что все кругом подонки. Нет, – взмолился он, заметив на лице матери жеманное высокомерие, – оставьте это! Нет, присутствующие не исключаются. Нет, я не считаю, что мы переживаем прекрасную эпоху, какую-то там зарю или возрождение. Нет, я не сержусь на вас, я не стал любить вас меньше, у меня не болит печень. Но, по-моему, я дошёл до предела.

Он, хрустя пальцами, зашагал по комнате, подышал тяжеловатой сыростью брызг от стучавшего по балкону дождя. Шарлотта Пелу сбросила шапочку и красные перчатки в надежде настроить сына на более спокойный лад.

– Объяснись, малыш. Мы ведь с тобой одни.

Она пригладила на затылке рыжие старческие волосы, подстриженные «под мальчишку». Бежевое платье обтягивало её, как чехол обтягивает бочонок. «Женщина… Она ведь была женщиной… Пятьдесят восемь… шестьдесят…» – думал Ангел. Она с материнским кокетством устремила на него свои бархатные глаза, чью женскую власть он давно успел позабыть. Он вдруг почуял опасность в этом манящем взгляде, увидел всю трудность объяснения, на которое мать пыталась вызвать его. Но он чувствовал себя безвольным и опустошённым, у него не было сил устоять против того, чего ему так не хватало. Подхлестнула его и возможность причинить боль.

– Да, – ответил он как бы самому себе. – У вас одеяла, макароны, ордена Почётного легиона. Вас забавляют заседания палаты депутатов и несчастный случай с юным Ленуаром. Вы увлекаетесь мадам Кайо и термами в Пасси. У Эдме есть эта богадельня и главный врач. Десмон шурует с дансингами, винами и девочками. Филипеско ворует американские сигары, предназначенные для госпиталей, и перепродаёт их в ночных заведениях. Жан де Тузак ворочает ценными бумагами – этим всё сказано… Ну и шайка!..

Словом…

– Ты забыл Ландрю,[4] – съязвила Шарлотта.

Он искоса стрельнул в неё лукавым взглядом, посылая ей безмолвный комплимент за злой юмор, молодивший увядшую воительницу.

– Ландрю не в счёт, это дело пахнет довоенными временами. Это нормально. Но всё остальное… В общем… Короче говоря, все кругом – мерзавцы, и… мне это не нравится. Вот и всё.

– Сказано и вправду коротко, но неясно, – помолчав, отозвалась Шарлотта. – Ты неплохо нас разделал. Заметь, я вовсе не говорю, что ты не прав. У моих недостатков есть свои достоинства, и меня ничем не испугаешь. Только я так и не поняла, какой вывод из всего этого.

Ангел смущённо покачивался взад и вперёд в кресле. Он сдвинул брови и наморщил лоб, словно силился удержать шляпу, которую срывает ветер.

– Какой вывод?.. Сам не знаю. Мне хочется, чтобы люди не были мерзавцами, то есть чтобы были не только мерзавцы… Или я хотел бы просто не замечать этого.

Он говорил застенчиво и так старался совладать со своим смущением, что Шарлотту это развеселило.

– А почему ты вдруг стал это замечать?

– Вот именно… Вот именно, почему?

Он простодушно улыбнулся ей, и она заметила, как старит её сына улыбка. «Ему надо всё время рассказывать о каких-нибудь несчастьях, – подумала она, – или выводить из себя. Весёлость ему не идёт». Выпуская изо рта дым, она обронила фразу тоже якобы простодушную:

– А ведь раньше ты этого не замечал.

Он резко вскинул голову:

– Когда это «раньше»?

– Ну, до войны.

– Ах, до войны… – протянул он разочарованно. – До войны – конечно… Но до войны я смотрел на всё другими глазами.

– Почему?

На этот простой вопрос у него ответа не было.

– Я же говорю, – усмехнулась Шарлотта, – что ты стал честным.

– А вам не приходит в голову, что я им попросту остался?

– Нет, нет. Не будем заблуждаться!

Щёки у неё раскраснелись, она спорила с неистовством прорицательницы.

– Твой образ жизни до войны – я встаю сейчас на точку зрения людей ограниченных, которые не умеют смотреть на вещи широко, пойми меня правильно, – этот образ жизни имеет своё название!

– Если угодно, – согласился Ангел. – Ну и что?

– А то, что это влечёт за собой… некий определённый взгляд на вещи. Ты воспринимал жизнь с точки зрения альфонса.

– Очень может быть, – равнодушно проговорил Ангел. – Дальше что? По-вашему, это дурно?

– Конечно, нет, – с детской непосредственностью запротестовала Шарлотта. – Но ведь всему своё время.

– Да…

Он глубоко вздохнул, глядя на небо, серое от туч и дождя.

– Время быть молодым и время делаться старше. Время быть счастливым… Думаете, своим умом я бы до этого не дошёл?

Она вдруг разволновалась, заходила по комнате, тучная и подвижная, с обтянутым круглым задом, как разжиревшая собачонка, потом вернулась и решительно остановилась перед сыном.

– Ну вот что, милый мой, боюсь, ты близок к тому, чтобы сделать какую-нибудь глупость.

– Какую?

– О, выбор не так уж велик. Монастырь. Необитаемый остров. Любовь.

Ангел удивлённо улыбнулся.

– Любовь… Вы хотите сказать… Любовь с…

Он кивнул в сторону будуара Эдме, и в глазах у Шарлотты сверкнули искорки.

– При чём тут она?

Он засмеялся и снова стал грубым, инстинктивно переходя к самообороне.

– Ещё немного, и вы преподнесёте мне американку. Она театрально содрогнулась и начала оправдываться.

– Американку? Ещё не хватало! Почему бы тогда не каучуковую женщину для моряков?

Он кивком поддержал это шовинистическое высокомерие профессионалки. Ему было известно с детства, что ни одна француженка не опустится до связи с иностранцем, если только она его не эксплуатирует или он её не разоряет. Он помнил весь набор обидных прозвищ, которыми награждает в Париже куртизанка-француженка попавшую в полусвет иностранку. Но он отверг идею Шарлотты, даже не улыбнувшись, и та только развела своими короткими ручками и выпятила губу, как врач, признающийся в собственном бессилии.

– Я не предлагаю тебе работать… – робко заикнулась она.

Ангел передёрнул плечами, отметая докучливый совет.

– Работать… – повторил он. – Работать – значит иметь дело с этими типами… Ведь человек не может работать в одиночку, разве что рисовать открытки или шить на дому… Милая матушка, вы никак не поймёте, что женщины вызывают у меня ничуть не меньшее отвращение, чем мужчины. Попросту говоря, с ними я тоже больше не могу иметь дела, – храбро закончил он.

– О Господи! – простонала Шарлотта.