Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана

• Название: Сон в начале тумана
• Автор: Юрий Рытхэу
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1981

4 сентября 1910 года взрыв потряс яранги маленького чукотского селения Энмын, расположенного на берегу Ледовитого океана. Канадское торговое судно «Белинда» пыталось освободиться от ледяного плена.

Спустя некоторое время в Анадырь повезли на нартах окровавленного человека, помощника капитана судна Джона Макленнана — зарядом взрывчатки у него оторвало пальцы обеих рук. Но когда Джон Макленнан вернулся на побережье, корабля уже не было — моряки бросили своего товарища.

Так поселился среди чукчей канадец Джон Макленнан. О его нелегкой жизни рассказывается в романе

---

— Хорошо сработано!

Орво и Джон поместились в яранге главы стойбища Ильмоча. Для них поставили второй полог. Среди ночи Джона разбудил шум ветра. Он лежал в темном пологе, и видения прошлого обступали его. Ему казалось, что время повернуло вспять и он снова очутился в том же положении, как два года назад. Ему даже почудилась боль в кистях.

Буря в жилище кочевника слышалась отчетливо — здесь стенки были тоньше и вся яранга меньше. До утра Джону так и не удалось заснуть как следует. Он то засыпал, то просыпался, явь перемешивалась со сновидениями. Услышав легкий шум в чоттагине, он высунул из полога голову и увидел тяжелую фигуру Ильмоча.

— Проснулся? — поздоровался Ильмоч и с сожалением сказал: — Пурга. Плохо.

Из отверстия, которым оканчивался конус яранги, в чоттагин сыпался снежок. Удивительное это сооружение — яранга. Джон заметил, если в стене яранги имеется малюсенькое отверстие — от гвоздя или от чего другого, даже в малюсенькую метель от него наметает в чоттагине целый сугроб снегу. А вот в дымовое отверстие, куда свободно может пролезть человек, сыплется лишь снежная пыль!

Ильмоч откинул оленью шкуру, заменявшую дверь, и скрылся в светящейся полутьме пурги.

Весь этот день Орво и Джон были единственными мужчинами в стойбище — все пастухи ушли к оленям. Ильмоч вернулся только поздно вечером. Он долго отряхивался в чоттагине, выбивая куском оленьего рога снег из кухлянки и торбасов.

— Пурга надолго, — сообщил он. — Тепло. Снег мокрый, липкий.

— Южный ветер? — спросил Орво.

— Он, — ответил Ильмоч.

— Плохой ветер, — Орво тревожно посмотрел на Джона. — Он может оторвать припай. А когда после пурги ударит мороз — снег затвердеет, и оленям трудно будет добывать корм.

— Как только стихнет, — сказал Ильмоч, — откочуем на другие пастбища, на южный склон хребта. Там ветер сдувает снег.

Три дня и три ночи яранга содрогалась от порывов ветра. На исходе третьей ночи ветер ослабел, и мороз стал крепче. В полдень в стойбище принялись сворачивать яранги. Не прошло и часа, как от них остались лишь черные круги и пепелища костров. Все снаряжение и хозяйственные вещи оленеводы уложили в нарты. Пастухи подогнали стадо и поймали ездовых животных — огромных большерогих быков с большими печальными глазами.

К полудню караван медленно двинулся к синеющим вдали горам. Ильмоч, попрощавшись с Орво и Джоном, на легкой, почти ажурной, нарте помчался за кочующим стойбищем.

21

Ветер дул в спину. Он надувал камлейки парусом, закручивал пушистые хвосты ездовых лаек. Отяжелевший снег не поднимался, и ураган полировал его, прижимая к земле. Никогда Джон не мчался с такой скоростью на собачьей нарте. Лишь один раз дали передохнуть собакам, покормили и сами подкрепились слегка подтаявшей олениной. На таком ветру невозможно было разжечь костер, и путники обошлись без чая.

К следующему полудню показались знакомые прибрежные горы. На латунный лед, где ураган оставил длинные заструги затвердевшего снега, нарты въехали в пору ранних сумерек. На ледяной глади ветер достигал такой силы, что гнал нарты быстрее собак, и коренным приходилось отвертываться в сторону от передка.

Селение, казалось, прижалось от ветра к земле, боясь быть унесенным в море. Джон и Орво пристально всматривались в яранги.

Острый глаз Орво сразу же приметил отсутствие покрышек на некоторых жилищах. Стойки для байдар были повалены.

Тревога холодком заползала в сердце. Такой ветер может наделать беды.

Джон нашел глазами свою ярангу и с удовлетворением отметил, что она цела. Лишь труба у пристройки была начисто срезана ветром.

Там, где снежная дорога поднималась от лагуны к ярангам, собирались встречающие. Их было всего трое. Они стояли, пригнувшись под ветром, еле держась на ногах на убитом до каменной твердости снегу.

Это были Тнарат, Армоль и Гуват.

— Беда! — еще издали крикнул Армоль. — Ураганом унесло вельботы и байдары!

Голос его дрожал и прерывался, и в потемневших глазах застыло горе.

Орво притормозил нарту:

— Как же это так случилось?

— Мы сделали все, чтобы спасти суда, — принялся рассказывать Тнарат. — Вморозили якоря в лед, обложили вельботы снегом, но не помогло. Ветер расшвырял снег и оборвал толстые ремни, словно это нитки матерчатые.

— Вельботы летели по воздуху, будто у них крылья выросли, — перебил его Армоль. — Все сразу снялись с места, словно решили улететь к себе на родину, а потом ударились о торосы и разлетелись на щепки… Ох, горе!

Джон направил упряжку к своей яранге. В жилище было печально, словно после смерти кого-то очень близкого и дорогого. Даже дети вели себя тихо и сдержанно, а маленькая Тынэвиринэу-Мери молча прижалась к мягкой курчавой бороде отца, будто понимала всю безмерность горя.

Пришедший к вечеру Орво сказал:

— Никто не мог предотвратить этой беды. Такой ураган бывает раза два за сто лет…

Ветер продолжал бушевать. Яранга содрогалась и скрипела, как корабль, застигнутый бурей в океане. Шальные воздушные струи неведомыми путями проникали в полог и колебали пламя жирников.

Пыльмау тихо баюкала Тынэвиринэу-Мери, и ее пение сливалось с пением урагана.

Джон прислушивался и дивился, как естественно вплетался голос жены в гудение ветра. Мелодии песни и урагана были одинаковы.

Орво долго сидел в задумчивости, вслушиваясь вместе с Джоном в пение женщины и урагана.

— Загордились мы, — тихо и медленно произнес Орво, — перестали чтить Наргинена.[39] Проучили нас Внешние Силы…

Джон хотел было разуверить старика, объяснить ему, что это стихийное бедствие, от которого никто не застрахован, но какое-то странное чувство беспомощности удерживало его. А в словах Орво угадывалось объяснение и утешение.

— Захотели мы жить не так, как велено природой, — продолжал Орво. — И у меня перед глазами словно радужный туман вырос. Перестал я правильно видеть. Все ведь было хорошо — зверя у берегов словно прибавилось против прошлых лет, море часто дарило нам ритлю, погода в меру была устойчива, везло нам и на промысле, и в общении с белыми людьми… Даже болезни нас обходили стороной несколько лет… И вот наказание за наши грехи… На моей памяти это бывало не раз. Поначалу все идет хорошо, и такая жизнь начиналась, что даже дряхлые старики, которых давным-давно ждут в заоблачном мире, не торопятся уйти с земли. Яранги полны радости, а хранилища — мяса и жира. Люди чаще собираются на веселые сборища, чем на священные жертвенные обряды, и человек начинает верить, что он самый сильный и самый умный и что он единственный хозяин на земле. До поры до времени все так и бывает. А потом природа, Наргинен, Внешние Силы, убирают все лишнее — людей, которые народились не по нужде, а от похоти. Они насылают болезни, голод, уничтожают запасы еды, рождающие лень у человека. Вот таким ураганом Внешние Силы уносят все, что может поставить человека выше их… Наргинен как бы напоминает: я здесь хозяин, и только по моей милости человек живет здесь…

В сознание Джона западали тяжелые, мрачные слова Орво, и в душе росло беспокойство.

— Как же жить дальше? — вырвалось у Джона.

— Наргинен сам укажет, как жить дальше, — отозвался Орво. — Пусть боги вернутся на свои места, а человек туда, где он был всегда.

Ураган бушевал еще несколько дней. Ветер отогнал лед далеко за горизонт. Странным и непривычным казалось зимнее открытое море. Это так же дико и невозможно, как если вдруг бы в пургу среди снега разгуливал обнаженный человек.

В воде отражалось синее небо и редкие, мчавшиеся под ветром облака. Люди с нетерпением ждали дня, когда утихнет ветер и можно будет выйти на промысел.

Раньше Джон не замечал, как много едят собаки. И хотя их достаточно было покормить раз в сутки, на двенадцать клыкастых пастей уходило столько же копальхена, сколько съедали три человека за два-три дня.

Когда Джон сам кормил собак, он старался урезать обычную норму.

— Ничего страшного не случится, если теперь собаки будут есть поменьше, — сказал он однажды жене.

Пыльмау удивленно посмотрела на мужа и заметила:

— Они и так полуголодные…

— Все равно теперь они ничего не делают, не добывают никакой еды…

— Теперь в Энмыне нет ни одного человека, который бы добывал еду, и все равно все хотят есть и едят, чтобы уцелеть, — возразила Пыльмау.

— Так то люди, а это — собаки, — сказал Джон.

— Какая разница? — пожала плечами Пыльмау. — Они и так едят что похуже.

Во всех ярангах, несмотря на катастрофически уменьшающиеся запасы, продолжали кормить собак, и такое расточительство повергало в изумление Джона. Однажды он даже предложил Орво сократить число собак в селении до необходимого.

— Может быть, ты сам начнешь? — иронически предложил Орво.