Дмитрий Савочкин - Марк Шейдер

• Название: Марк Шейдер
• Автор: Дмитрий Савочкин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-059210-4, 978-5-9725-1445-8

Реальность маленького шахтерского городка, где день изо дня кто-то умирает и рождается – спускаясь в забой и возвращаясь на землю, а кто-то – решает, жить или умереть тем, на кого в очередной раз обрушилось двадцать тонн породы…

Мифы маленького шахтерского городка, где легенды о шахтере, живущем одновременно в двух телах, обретают реальность.

Реальность настолько неправдоподобную, что она очень похожа на правду…

---

– А я хотел бы работать испытателем новых моделей презервативов.

– А я хотел бы жить в Японии и быть борцом сумо.

К тому моменту, как мы выезжаем на поверхность, каждый из нас успевает ответить на этот вопрос, каждый успевает рассказать, кем бы он хотел быть. Каждый, кроме меня.

Клеть уже почти наполовину выехала, когда операторы машинного зала выключили мотор, и все замерло. Наши головы только-только появились над поверхностью, и мы смотрим на ноги следующей смены, ожидая, пока клеть вручную дотянут до нужного уровня и поставят на кулаки. Мы смотрим с уровня муравьев или тараканов, на которых мы были похожи, ползая в забое на карачках. И тогда я говорю:

– Я хотел бы быть папой римским. Наместником Бога на Земле.

Мы закончили с пивом, и я достаю из загашника бутыль самогона. У меня осталось еще две, но последнюю я не могу сегодня выпить – мне еще надо будет проставляться за будущий отпуск. Наша бригада привыкла к тому, что перед уходом каждый выставляет три литра самогона. Бутыль. Именно этой тарой у нас меряют самогон, не бутылками, не стаканами – трехлитровыми бутыльками. Парни из Мукачево немного смущены объемом тары, но готовы допить ее до дна, тем более что пивом мы только разогрелись.

А потом, когда самогон закончится, мы бахнем еще пива. Это называется «отполировать». Если у меня будет настроение, я сделаю «чпок» – отличный коктейль из самогона и пива. Ты наливаешь в стакан две трети пива и треть самогона – осторожно, стараясь, чтобы они не смешались. Затем закрываешь стакан ладонью, резким движением поднимаешь его и бьешь донышком об стол.

Это и называется «чпок».

Можно делать точно такой же из пива и водки, но эффект немного не тот. Если ты сделал все правильно, то после того, как пена немного осядет и ты залпом осушишь стакан, ты увидишь зеленую фею – безо всех этих е*нутых и безумно дорогих абсентов. Я надеюсь, что сегодня это будет добрая фея, потому что сегодня мне нужно кое о чем забыть. Мне нужно забыть кое о чем особенном. И я обязательно сегодня об этом забуду.

Пока я делаю себе «чпок», парни из Мукачево что-то тихо говорят друг другу. Может быть, они говорят о Ханне или о ценах на бензин или даже обсуждают президента, но по их глазам я понимаю – вряд ли.

Мне кажется, я знаю, о чем они говорят.

7

Однажды утром, проснувшись после очередной пьянки с шахтерами, я обнаружил, что мои руки покрыты тонким слоем желтого порошка.

Когда ты регулярно перепиваешь, жить становится интересно. День превращается в выяснение того, где ты вчера был и что делал. Ты находишь людей, с которыми вчера пил, и по обрывочным сведениям восстанавливаешь картину пьянки. Вечером ты снова перепиваешь, и все повторяется сначала. Я перебираю в уме все возможности испачкать пальцы желтым порошком.

Это может быть мел, и, поскольку я не работаю школьным учителем, мог запачкаться, играя в бильярд. Жаль только, я точно знаю, какие пальцы пачкаются мелом за бильярдом. Прежде всего – ложбинка между большим и указательным на левой руке. Именно в этом месте порошка нет.

Интересно, если бы бильярдные шары были живыми, когда они уходили бы на пенсию? Получали бы молоко за вредность? Как бы обстояло у них дело с техникой безопасности?

Мы, члены профсоюза бильярдных шаров, объявляем забастовку.

Оглядываюсь по сторонам – я узнаю это место. Задняя комната придорожной забегаловки, в которой я вчера забухал по дороге домой. Я возвращался с очередной аварии на шахте и заскочил сюда перекусить и собрать последние слухи. Похоже, до дома я не доехал.

Шахтерские поселки, особенно поздней осенью и зимой, представляют собой зрелище жалкое. Здесь не пьют только те, у кого нет рта, но даже они уж наверняка колются или хотя бы хапают. В поселке ничего не работает – здесь давно не проводился капитальный ремонт водопровода, с ноября по апрель будет поломана канализация, нет отопления. Если у тебя дома есть свет – ты можешь быть доволен.

Единственное, что есть всегда, – это покрытие трех разных операторов мобильной связи.

Жители давно уже перестали задумываться о том, что они здесь делают и кому вообще все это нужно. Их волнует только выпивка.

Nothing personal.

Население поселка даже не уменьшается – оно стремительно вымирает. Вчера я побывал на кладбище – единственной местной достопримечательности. Здесь нет больницы или хотя бы травмпункта, здесь нет даже пожарной станции – зато имеется собственное кладбище.

Хоронить людей проще, чем лечить.

Мне показали яму, заготовленную на зиму, – тридцатиметровая траншея, два метра в ширину и столько же в глубину. Во всем этом чувствуется какая-то пугающая основательность. Траншея была вырыта специально подогнанным шахтой экскаватором несколько дней назад, а сегодня здесь уже лежит первый жмурик. Мне объяснили, что твердую донбасскую землю тяжело расковырять даже летом, а зимой, когда она, открытая всем ветрам, промерзает на метр вглубь, ее берет только отбойный молоток. Поэтому заготовку делают до первых морозов, а чтобы не заморачиваться с отдельными могилами, берут пример с мусульман и роют одну траншею на всех. Чтобы похоронить человека, надо поставить деревянную перегородку, положить его на дно и засыпать землей. Затем перегородка убирается и ждет следующего. Если ее не пропьют до этого момента. Шахта редко раскошеливается на что-нибудь для своих сотрудников, но экскаватор прислали по первой просьбе. Нельзя отказывать людям, которые просят вырыть им могилу.

– А зачем такая длинная? – спрашиваю я, имея в виду траншею.

Мне объясняют, что за зиму сюда положат 30–50 человек, но на всякий случай делают с запасом. Мало ли что?

Да, соглашаюсь я, запас нужен.

А то мало ли что?

Придорожная забегаловка расположена напротив входа на кладбище. Это обычный генделык[2] для дальнобойщиков, сменившихся гроз и проезжих ментов. Покосившееся кирпичное здание, покрытое грязной бежевой штукатуркой, с зарешеченными окнами. Соседний дом попросту развалился, потому что где-то как раз под этим местом проходит осевший квершла[3] или даже штрек, и теперь все постояльцы генделыка будто бы должны ощущать, что сидят на пороховой бочке. Но они не ощущают.

Над входной дверью висит старая деревянная табличка с надписью: «Lasst alle Hoffnung fahren, wenn ihr hier eintrete». Это что-то вроде достопримечательности номер два. Табличка давно покоробилась и выгорела, но надпись исправно подрисовывают.

Она должна означать что-то вроде: «Здесь лучше, чем напротив».

Это образец поселкового юмора. Никто из местных не может прочитать надпись, но каждый знает, как она переводится. Для меня остается загадкой, кто подправляет надпись с такой регулярностью, что ее до сих пор можно прочесть, – ведь для этого, как мне кажется, надо хотя бы знать немецкий. А кто и когда ее сделал – этого не помнит уже ни один человек.

Голова раскалывается на части, а я все еще не могу вспомнить, что это за порошок и как он попал ко мне на руки. Я вроде бы собирался выпить с Рустамом… Нет, ерунда, я давно с ним не виделся и вообще ни с кем не встречался – просто пил со случайными шахтерами, как обычно. На какую-то секунду все вокруг становится нереальным, будто бы я сплю и вдруг начинаю просыпаться. Но это чувство тут же проходит. Я медленно поднимаюсь и выхожу из комнаты.

В забегаловке уже сидят шахтеры, пришедшие то ли с утренней, то ли с ночной смены. Они улыбаются мне так, будто я задолжал им минет. Конечно, эту улыбку можно было бы обозвать и по-другому, но впечатление чертовски усиливается из-за подведенных глаз.

Из-под земли добычная смена всегда поднимается с черными, как у негров, рожами, только складки вокруг глаз или рта выдают в них белых людей. Это символично. Они моются в душе иногда по часу, чтобы отдраить свое тело, придать ему естественный первоначальный цвет, но это получается не всегда. Вернее, не до конца. Отдельные участки кожи, в основном те, что были влажными и к которым поэтому особенно сильно пристала угольная пыль, не отмываются почти никогда. Например, полоска под ресницами.

Когда ты видишь группу шахтеров, сидящих, как сейчас, в забегаловке после смены, ты никак не можешь избавиться от ощущения, что перед тобой – компания гомосексуалистов. Их улыбка всегда будет казаться тебе такой, словно ты задолжал им минет.

Это чертовски странное видение – группа здоровых, крепких мужиков, со вполне шахтерскими повадками и подведенными глазами.

– Присаживайся, – говорит кто-то из них, и, как только моя задница касается стула, передо мной оказывается одноразовый стаканчик, наполненный водкой. Я смутно припоминаю, что вчера мы пили самогон.

– Знаешь, – говорит мне кто-то из них, – я подумал о том, что ты вчера рассказывал об этом… Марке Шейдере. Мне кажется, что ты немного приврал.

Когда ты опрокидываешь в горло сто грамм водки, некоторые звуки в окружающем мире начинают искажаться. Я не уверен, что правильно расслышал его, но, когда переспрашиваю, шахтер, имени которого я не знаю или не помню, подтверждает, что да, я рассказывал вчера что-то о Марке Шейдере, и даже спорил о нем, пытаясь их в чем-то убедить.