Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов

• Название: Дневники 1941-1946 годов
• Автор: Владимир Гельфанд
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вечер. Темнеет. Сейчас уходим.

23.01.1944

Гавриловка. Круглое село. Дома расположены кругообразно.

Шли всю ночь, с вечера прошли не менее 40 километров.

2-ая польская дивизия имени Генриха Домбровского под командованием полковника Войцех Бевзюк.

Отдельная югославская добровольческая часть в СССР под командованием подполковника Месич Марко.

02.02.1944

Ночью в хату набилось полно людей - она точно проходной двор. Хозяева всех приветливо встречают и зазывают к себе. Дело в том, что живут они богато по сравнению с мало-лепетихскими: имеют корову, барашек, картошку и, главное, молоденьких девушек, которые могут говорить и нравиться.

При немцах они, очевидно, с неменьшим азартом гонялись за молодыми фрицами. И многие замечают, входя сюда, что там, где есть девушки, немец не разграбил хозяйство.

Павел торопится - боится потерять свою часть. Мне некуда торопиться должность моя уже, очевидно, занята и кроме того - необходимо позавтракать прежде чем уходить, ибо по аттестату продуктов мне не получить: проел еще вчера.

03.02.1944

Партсобрание. Капитан Пичугин зачитывает нам секретный приказ о наступлении.

04.02.1944

Константиновка. Стоим в одном километре. После "отдыха", уставших и обессиленных двинули на фронт. Дорогой грязь, слякоть, дождь взялись совсем доконать нас. Идти невообразимо тяжело, стоять невообразимо холодно. В деревнях, избранных для нас, нас даже на чердаки не пускали. Промокли насквозь, к тому же изголодались.

В квартиры-чердаки полезли насильно, невзирая на плач хозяек. С пищей кое-как перебились, выменяв одеяла.

Три дня мы не видели хлеба во рту. На второй - убили подстреленную немцами лошадку, добили умирающую кобылу, тоже раненую снарядом. Весь день ели конину и перебивались сырой кукурузой, а потом нашли в одном доме спрятанную картошку и тоже перекусили.

Сегодня хлеб Руднев принес.

Снаряды неистовствуют - ранило Гореленко, Иващенко, минометчиков Соловьева и других.

Землянка никудышная. Холодно. Условия безобразные. Грустно и темно. Но не писать не могу - пишу на ощупь. Руднев и Засыпко со мной. Снаряды ложатся по бокам, и я мысленно прошу рваться их подальше.

Писем не получал и не писал.

05.02.1944

Константиновку немцы оставили вчера ночью. Мы узнали об этом, когда они не стали отвечать на выстрелы нашей артиллерии и пулеметов.

Всю ночь не спал из-за зубной боли, которая просто таки невыносима. Все нервы передергивает и болит голова.

Вчера нам утром подвезли кашу, вторично за эти пять дней. И хлеб.

Из батальона вышло из строя 7 человек, 2 ранено.

На рассвете вошли в село. Пехота - еще ночью, и к нашему приходу успела напечь пышек и наварить картошки. Мы опоздали, и нам досталась одна картошка, но вдоволь - от пуза. Запил грязной, желтой от мути водой. В животе урчит.

Отсюда, из-за безбрежных равнин степи, вдали виден Днепр.

В селе ни одного человека, кроме собак ничего живого немцы не оставили. Это впервые, ни одному человеку не удалось скрыться и остаться в селе, не говоря уже о скоте и птице. Хаты целые. Поле кукурузное за селом.

Окопались, дали несколько выстрелов по впереди лежащему хуторку. Немцы стреляют по Константиновке через наши головы. Только что упал снаряд совсем близко, а я еще не окопался. И зуб терзает так, что места себе не нахожу.

Не так далеко разорвалась шрапнель, свистят пули, а поле чистое-чистое - ни бугорка, ни единой неровности, за которой можно бы было укрыться.

06.02.1944

Подошли еще ближе к противнику. Ночью. Соколов еще до этого пошел на КП батальона узнать задачу, но был ранен шальной пулей в руку. Теперь Запрягайло командует. Мне он передал свой взвод и половину моего. У Савостина остался его взвод полностью и расчет Лопатина я отдал ему.

Местность совершенно открытая, что и голову высунуть нельзя. Противник обороняется одними пулеметами и винтовками. Ночью особенно рьяно обстреливает. Я как раз пошел за лесоматериалом для землянки. Пошел с Горбатько. Близко ничего не нашли, решили идти в деревню. Я зашел с ним слишком далеко и, боясь заблудиться, если остаться самому - пошел с ним.

Пришли в село. Попросил его сходить со мной в хозвзвод, где мои вещи остались, но он не согласился, и сказав, что ему там нечего делать, взял необходимый дрючок и стал собираться уходить. Меня он ждать не хотел. Пришлось, схватив первые попавшиеся палки от уборной, вонючие, черные и промозглые, догонять.

Подошел к колодцу. Боец один набирал воды в котелки.

- Дайте, пожалуйста, напиться - говорю ему.

- Сам набери, буду я для тебя еще воду таскать - отвечает.

- Но, товарищ боец, ведь из-за глотка воды вы мне советуете целое ведро вытаскивать. Неужели для вас составляет большую ценность глоток воды?

- Не составляет, а хочу, чтоб ты сам потаскал, как я.

- А что если я вас заставлю вытащить? Ведь я могу это сделать!

- Смотри! А то я заставлю, кажется, - проговорил он угрожающе.

Но тут Горбатько сам взялся вытащить воду.

- Конечно, может он тебя заставить, ведь он лейтенант, - попугал Горбатько грубияна-бойца.

Такое обращение здесь сейчас сплошь и рядом. Даже у нас в роте вчера я подошел к красноармейцу Ковалевскому, попросил у него котелок, но тот дерзко и нахально ответил мне: "Уходите ради бога от меня, не морочьте мне головы!"

Вчера этого бойца передали мне во взвод. Теперь его следовало бы проучить, но я не могу мстить и придираться к человеку беспомощному против меня.

Хороший человек у меня Засыпко. Спокойный, добрый, исполнительный. Пожилой и усатый. Он тракторист, комбайнер. С большим увлечением может часами рассказывать мне о своей работе в колхозе, о процессе работы на тракторе, о хорошей, зажиточной жизни своей до войны, о сале, масле и сливках, сам делал которые; яйцах, домашнем хлебе, борще с перцем, курятиной и чесноком. Обо всем том, что мы сейчас не видим. И даже не всегда представляем себе ясно. Это было давно.

Сейчас небольшая земляночка на двоих сырая и холодная, сидеть в которой можно только согнувшись, покусываемыми вшами да блохами. На шинели, сапогах, руках, на всем теле и обмундировании - грязь, въевшаяся, кажется, навсегда, неискоренимая в наших условиях. Грязь, набранная за весь десяти, или еще больше дневный период времени в походах и продвижениях, в боях и преследовании противника. На дворе и сейчас грязь, впитаем которую после мы, упрочим существующую. Воду пьем из луж - мутную и невкусную - на губах песок оседает и на зубах хрустит.

Орудия почти бездействуют с обеих сторон. Маленькие пушки наши, частично и 76-мм., действуют, ведут огонь по врагу, но каких усилий стоило подвезти их сюда... Два ящика с минами 82 мм. нам везла одна бричка, запряженная двумя парами лошадей всю ночь, доставив груз только к рассвету. А пушки... - и говорить не стоит, как сложно было их сюда доставить. Немцы свои давно повывозили, чтобы не бросить в случае нажима с нашей стороны. Строчат одними пулеметами. Даже минометы отсутствуют у них сейчас, но держатся, гады.

А Днепра не видно отсюда. Это мне показалось с первого взгляда.

Всю ночь вдали горели села. Немцы, очевидно, отчаялись удержать этот свой плацдарм и собираются сматываться.

07.02.1944

Несколько раз вчера просил Запрягайло отпустить меня днем в хозвзвод за вещами, но тот отказал, мотивируя отказ подготовкой к наступлению.

Ночью привезли суп с галушками, и хотя галушек было мало и суп оказался жидким, я и мои товарищи по оружию впервые за несколько дней почувствовали себя наевшимися. Посреди ночи привезли перловый суп, но он оказался невкусным и я его поел с большим отвращением, хотя чувствовал голод. Съел, правда, все, что выдали.

Еще было темно через час после завтрака, как нас подняли по тревоге. Я не спал, и что немец ушел, догадывался еще ранее. Так оно и получилось. Мы шли часа два, по бокам слышалась пулеметная трескотня; где-то совсем недалеко слева - орудийные раскаты. Я радовался и мечтал втайне увидеть Днепр. О, тогда я сумею записать в дневнике свои впечатления, и мне будет отрадно, что вчерашнее предположение теперь окажется явью на деле.

Вдруг засвистали трассирующие светящиеся пули, захлопали разрывные, загремели дальнобойные. Все положились на землю. Дальнейший путь проходил под непрерывным обстрелом неприятеля: много раз приходилось ложиться, спасаясь от режущего и косящего потока пуль. Но идти оставалось недолго. Наступил рассвет, когда наша пехота остановилась, а вслед за ней и мы.

Немцы окопались совсем близко на буграх, что влево от выдающихся над местностью курганов. Им очень хорошо было видно все, что делалось на нашей стороне. Было, правда, еще слегка серовато вокруг, когда мы стали окапываться, и противник ощупью преследовал нас своим огнем. Но мы успели все же окопаться, и достаточно глубоко, чтобы защитить себя от пуль и осколков в кукурузе. Однако "немец" - очень подозрительная штука. Вскоре он стал щупать все поле вокруг, и особенно кукурузное, своим надоедливым минометным огнем. Особенно он давал жизни, когда по полю мимо нас проходили отдельные группки людей. Он, видимо, решил, что здесь есть люди и стал долго и аккуратно прочесывать местность. Одна мина попала в центр нашей позиции и вывела из строя миномет, пробив двуногу и плиту. Другая ранила в палец Дьяченко и разбила в щепы котелок, ведро, сумки и прочее. Тогда мы не стали пускать через наши позиции людей, но это, конечно, не помогло. Людям военным все на войне нипочем - и ругань, и угрозы, и предупреждение, и простой человеческий язык. Стали отгонять, приземляющихся возле нас, проходимцев. Немного помогло, но не все подчинялись, и немцы продолжали стрельбу.