Эдуард Макаревич - Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

• Название: Политический сыск (Истории, судьбы, версии)
• Автор: Эдуард Макаревич
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: История
• Год: 2002

Эта книга о выдающихся организаторах политического сыска. По своим убеждениям они были разные: либералы и коммунисты, консерваторы и монархисты. И характеры, и судьбы разные: А.Бенкендорф, В.Штибер, Г.Судейкин, С.Зубатов, А.Герасимов, В.Джунковский и Ф.Дзержинский, Я.Агранов, Н.Кузнецов, Ф.Бобков, Э.Гувер. Их, разъятых временем и мировоззрением, объединил в единую корпорацию сыскной звездный талант. Каждый имел свои открытия на ниве сыска. А общие методы, приемы и технологии они сумели творчески адаптировать к условиям своей страны и выжать максимальный результат. И хотя они действовали в разных странах, каждый защищал свой общественно-политический строй. Они обслуживали власть и контролировали эпохи. Каждый из них — звезда в сыскной технологии.

---

А царя чтил и верил самодержцу. Свидетель Н. Гоголь: «Только по смерти Пушкина обнаружились его истинные отношения к Государю и тайны двух лучших сочинений (»Герой» и «К Н.»)... Пушкин высоко слишком ценил всякое стремление воздвигнуть падшего. Вот отчего так гордо затрепетало его сердце, когда услышал он о приезде Государя в Москву во время ужасов холеры, — черта, которую едва ли показал кто-либо из венценосцев и которая вызвала у него эти замечательные стихи».

В 1834 году Бенкендорф и государь прочитают перлюстрированное письмо Пушкина жене: «Видел я трех царей; первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут». Узнав, что его частное письмо стало известным, гневается Пушкин, но царя не топчет. «Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».

Да что уж письмо к жене — Николай благодаря агентам Бенкендорфа знал каждый шаг великого сочинителя. Тем более удивительна дуэль с Дантесом 27 января 1837 года.

История сия завертелась, когда нашел поэта анонимный пасквиль, покушающийся на честь его жены. Сын голландского посланника Геккерна Дантес, по наущению отца-распутника, возжелал ухаживать за Натали. А «верные друзья» раздули пламя пересудов. И Пушкин рванулся на дуэль. Николай знал все. Люди Бенкендорфа ситуацию доносили исправно. И Жуковский тогда же сообщает Бенкендорфу о «ветреном и злонамеренном разврате» этой «другой стороны». Дуэль в то время остановили женитьбой Дантеса на сестре Натальи Николаевны — Кате Гончаровой. Не Бенкендорф ли старался по указанию государя, отводя женитьбой кровавую развязку? Тем более что к браку самого Пушкина с Натальей Гончаровой он имел самое прямое отношение уговорил-таки в свое время графиню Загряжскую отдать дочь за Александра Сергеевича. Переживал за его душевное самочувствие.

После свадьбы Дантеса все повторилось сызнова. Опять наглая привязчивость голландца к Натали, опять загудело общество. К концу января 1837 года клубок клеветы и ненависти полыхал отчаянно. Решение пришло вечером 26-го. До часу другого дня Пушкин писал. Потом явился Данзас, который был его секундантом, и они поехали на Черную речку, где все и случилось. Спокойно и весело шел Пушкин под пулю авантюриста. А служба Бенкендорфа спала, усыпленная долго тянувшейся болью поэта.

Потом Петр Вяземский откроет тайну кровавой драмы: «После женитьбы Дантеса Государь, встретив где-то Пушкина, взял с него слово, что, если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав ему знать наперед. Так как сношения Пушкина с Государем происходили через гр. Бенкендорфа, то перед поединком Пушкин написал известное письмо свое на имя гр. Бенкендорфа, собственно назначенное для Государя. Но письмо это Пушкин не решился послать, и оно найдено было у него в кармане сюртука, в котором он дрался... князь Петр Волконский сообщил печальную весть государю (а не Бенкендорф, узнавший о дуэли позднее). Когда Бенкендорф явился во дворец, государь его очень плохо принял и сказал: «Я знаю все — полиция не исполнила своего долга». Бенкендорф ответил: «Я посылал в Екатерингоф, мне сказали, что дуэль там». Государь пожал плечами: «Дуэль состоялась на островах, вы должны были это знать и послать всюду». Бенкендорф был поражен его гневом, когда государь прибавил: «Для чего тогда существует тайная полиция, если она занимается только бессмысленными глупостями!»

Служба Бенкендорфа не уберегла великого поэта для России. И это был второй провал генерала после Польши. Очень переживал Александр Христофорович упреки Николая. Больше всего саднило сказанное царем о политической полиции: детище Бенкендорфа «занимается бессмысленными глупостями».

Беда не приходит одна. Михаил Лермонтов, который уже был в поле зрения Третьего отделения, бросает раскаленные строки во взбудораженное общество: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, // Свободы, Гения, и Славы палачи...» Само сочинение, что называлось «Смерть поэта», ходило по рукам. И в царские попало тоже. Больше всех усердствовал в распространении Святослав Раевский, литератор и этнограф, друг Лермонтова.

Все переживания последних дней, надорвавшие душу, выплеснулись в одном слове, темном и мертвом в устах Бенкендорфа: «Арестовать!»

Следственное дело называлось «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермонтовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским». Суд был скорый. И месяца не прошло после гибели Пушкина, как по высочайшему повелению вынесли приговор: корнета Лермонтова перевести тем же чином в Нижегородский драгунский полк, а губернского секретаря Раевского... выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию.

В марте Лермонтов уже был на Кавказе, в Нижегородском полку, что сражался с чеченцами. А спустя четыре года, в апреле 1841-го, явились миру режущие до глубины слова:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Несколько вариантов перебрал Лермонтов в поисках прилагательного к слову «народ»: послушный, покорный... Остановился на «преданный». Им, мундирам голубым, преданный. Горько-удовлетворенное чувство накатилось на Бенкендорфа при чтении этих строк.

Интеллигентское сословие глазами Бенкендорфа

Бенкендорф не строил иллюзий в отношении тех людей, которых потом, спустя десятилетия, назовут интеллигенцией. И смотрел на них глазами своего ведомства. Картина была далеко не святочной.

Вольнодумец Чаадаев, благодаря усилиям Третьего отделения объявленный сумасшедшим, соглашается с этим. Утверждает, что никак не предполагал, будто его философическое письмо на страницах «Телескопа» могла пропустить цензура. И что его чуть ли не бес попутал, когда он давал согласие редактору напечатать оное в журнале. Чаадаев объявил, что статья напечатана вопреки его желанию. А Бенкендорф знал: его упрашивали не печатать, а он не соглашался.

Большим путаником оказался Петр Яковлевич, думал Бенкендорф. Это Чаадаев, о котором говорили «человек благородных свойств и высокого духа». А духа не везде хватало. Самолюбив, тщеславен и с обществом, где всегда в обожании, расставаться не хочет. Соперничает здесь с Вигелем за звание властителя дум.

Да, с Вигелем, чиновником из министерства просвещения, они разделяли в Москве интеллектуальную вершину, но никак не соглашались с этим разделом. Вигель страшно завидовал Чаадаеву и видел в нем того, кто мешал ему в борьбе за пьедестал первенства в московских салонах. Бенкендорф знал, как переживал Петр Яковлевич, когда являлся к Дмитриеву и видел там уже Вигеля на диване, на почетном месте. С досады Петр Яковлевич садился на дальний стул и страдал целый вечер... Эх, вот оно, тщеславие интеллектуалов! Чего ради него не выкинешь.

И выкидывали. Сколько их из дворянско-интеллигентского круга, из светского общества, из журналистов оказывали услуги Третьему отделению! Многие бескорыстно. В литературном мире знали, что издатели газеты «Северная пчела» Николай Греч и Фаддей Булгарин сотрудничали со службой Бенкендорфа. А началось с того, что Александр Христофорович, прочитав книгу маркиза де Кюстина о путешествии по николаевской России, сделал однозначный вывод: клевета. Но общество бурлило — пересказывали, обсуждали, возмущались, соглашались. Зная это, Бенкендорф задумал тогда акцию противоположного свойства — издать книгу-опровержение. Служба начала искать автора. Поизучав возможных кандидатов, остановились на Грече. И он согласился. Потом даже проболтался, что опровержение готовилось по заказу правительства. Как ни сладко слыть независимым от власти, а близость к ней дает куда больше выгод — неважно, что не вечных.

А услужливый Фаддей Булгарин? Он с некоторых пор доверием у Бенкендорфа не пользовался. Настырная, пакостная душа. Проверили один из доносов на издателя «Отечественных записок» А. Краевского — конкурента булгаринского в издательском деле. Нечист оказался на перо Фаддей Венедиктович. Специалисты из Третьего отделения узрели, что документ Булгарина построен на недобросовестно подобранных цитатах, и ткнули нелицеприятным выводом: «Г-н Булгарин хорошо знает, что нет книги в свете, не исключая и самого Евангелия, из которых нельзя было бы извлечь отдельных фраз и мыслей, которые отдельно должны казаться предосудительными». Неплохие все же профессионалы трудились в Третьем отделении — через столетия смотрели. Но и о днях текущих пеклись: мало ли что нечистоплотен Булгарин, зато, если на него нажать, — на все согласен.