Андрей Корф - Сто осколков одного чувства

• Название: Сто осколков одного чувства
• Автор: Андрей Корф
• Жанр: Эротика, Секс

Андрей Корф - автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намеренно скрываемую область человеческой жизни. Он называет свои короткие литературные зарисовки эротическими этюдами. Однако, то, о чем он пишет, к собственно эротической литературе имеет отношение только обращенностью к этой стороне нашего бытия, но не она главное в его творчестве. На наш взгляд мы присутствуем при становлении нового литературного стиля описания «картинок с выставки Жизни» в целом. Характерной чертой этого стиля является мозаичное многообразие в описании от чувственно-возвышенного до грубо-омерзительного - одного предмета - нашей жизни.

Надеюсь, и сейчас мои этюды смогут помочь одинокому, разрываемому внутренними бесами человеку, найти путь из своей камеры наружу.

Напоследок хочу извиниться перед читателем за обилие в этюдах неформальной лексики, натурализма и секса. Категорически запрещаю читать эти рассказы детям до 16 лет - не только из-за мата и секса, но и из-за пессимизма. На самом деле, дорогие дети, в жизни все не так плохо, как описано в этих рассказах. Они - только одна, темная, сторона извечной монеты «ин-янь», которой мы пожизненно расплачиваемся за свое существование.

---

– Знаете, что, дружище. Сейчас я набью вам морду, – Панург поднялся с треском, как истаявшая льдина, и навис над крохотным Пантагрюэлем.

– Ой, – сказал Пантагрюэль и добавил:

– Ой!

– Набью, как пить дать. Встаньте. Я не буду бить сидячего.

– Хотите, поспорим, что не набьете, – вдруг улыбнулся тщедушный Пантагрюэль, – после того, как я скажу одну-единственную фразу...

– Это какую же?

– Так спорим или нет?

– Нет... А впрочем... – Панург от души хлебнул вина из горлышка и уселся обратно на стул. – Спорим. Ставлю бутылку вина против вашего синяка на лбу, который не замедлит появиться, если ваша фраза не сработает.

– Можно говорить?

– Валяйте.

– Извольте. Выйдет так, что вы ударите меня из-за женщины.

– Да? – Панург почесал в затылке. – А ведь правда ваша. И получится, что они снова нас одурачили?

– Точно так.

– Ха! – Панург расхохотался так, что стул под ним с треском рухнул. – Ваша взяла. С меня бутылка. Эй, кто-нибудь! Принесите мне еще вина, да не с прилавка, канальи, а из подвала!

Инцидент был исчерпан, как и весь разговор. Панург сам выпил бутылку, проигранную в споре, и уехал на извозчике к знакомой актрисе. Пантагрюэль вздохнул, посидел в тишине за опустевшим столом, собрал в котомку остатки еды и пошел пешком домой – к толстой красивой жене и четырем чадам, которых так и не сможет никогда назвать детенышами.

Эротический этюд # 33

Я позвонил Крысе и сказал, что выезжаю.

Стоял уже в коридоре, когда ключ заскребся в замке – Папик. Больше некому. Ма дома как всегда сидит. И точно. Зашел, дверь притворил – и смотрит. Странно как-то. И пальто не снимает. Пьяный, что ли, думаю...

Тут Ма из кухни приплелась, тоже смотрит внимательно. Но это – обычное дело, она всегда на Папика так смотрит, сколько себя помню. Даже когда он ест, она тоже так смотрит. Как будто сама с собой поспорила – подавится или не подавится...

А меня будто нет. Стоят и смотрят друг на друга... Тут Папик вдруг всхлипнул как-то, потом улыбнулся и говорит:

– Хорошие новости...

– Неужели, – говорит Ма и напрягается. Прям вижу, как напрягается.

– Да, – говорит Папик. – Взяли.

– На испытательный? На месяц? – уточняет Ма.

– Нет. Сразу на год. Контракт.

– Поздравляю, – говорит Ма и улыбается. Хорошая такая улыбка, нежная, всех шуб в доме не хватит, чтобы от такой согреться. Да и шуб-то у нас нет. В общем, стоим, мерзнем.

– Ах, милая моя... – говорит Папик и открывает портфель. Там – банка икры, кусок вырезки, бутылка вина и бутылка водки.

Я звоню Крысе и говорю, что приеду через часок. Давно с предками не выпивал. А тут чувствую – назревает. Крыса говорит, что потерпит, только, мол, не напивайся там без меня...

Ма – на кухню, я – к себе в закуток. Папик переоделся в домашнее – и ко мне. Давно не заходил, я даже обрадовался, но виду не подаю.

Он сел на кровать, глаза блестят. «Чего слушаешь?» – спрашивает. «Депеш мод», – говорю. Он покривился, но лекцию про своих «зепеллинов» читать не стал. Прилег ко мне на кровать, смотрит в потолок.

– Как Крыса? – спрашивает.

– Крыса как Крыса, – говорю. – А ты, правда, работу нашел? Теперь бабки будут?

Это у нас – больной вопрос. Из-за Ма. Мне – по барабану, Папику тоже. Но Ма у нас просто зверь по этому делу. Когда неделю на гречневой каше просидели, она Папику такого наговорила, что я потом заснуть не мог. А ему что? Всплакнул, в сортире бутылкой звякнул – и поехал на «жигуленке» бомбить. А Ма, как всегда, смотрит на него и непонятно, то ли убить хочет, то ли обнять. Такой у нее хуевый характер.

– Будут, – говорит Папик. Потом вдруг добавляет:

– Бабки – говно.

– Да, – говорю. И наушники снимаю. Я, честно, всегда рад с ним по душам поговорить.

– А что делать? – говорит он.

– Да ничего не делать, – говорю. – Прожили семнадцать лет без них, и еще сто проживем...

Тут он встает с кровати, ко мне подходит и кладет руку на голову. Гладит, типа. Странный у меня Папик, так посмотришь, вроде – дурак дураком, а друзья у него – крутые мужики, интересные. А у Ма друзей нет. Она такая, без друзей живет. Иногда и на меня так смотрит, будто жалеет, что аборт не сделала. Хотя – заботится, по врачам водит, сколько себя помню. Добрая она. Однажды бомжиху какую-то в дом притащила, дала отлежаться, накормила, денег сунула. Кто ее поймет, мою Ма... Люблю ее, конечно, хотя крута она с Папиком, ох, как крута...

– Сто не проживем, – продолжает Папик. – А сорок-пятьдесят отмотаем еще... А с бабками, может, и все двадцать...

Это он, типа, пошутил. Я показываю, что понял, улыбаюсь. А он все гладит меня по голове, странно это как-то, приятно, что ли. Все-таки, Папик ведь, помню его таким большим, как приход от афганской травы, когда он надо мной нависает и будто со всех сторон защитить норовит. Это когда мне было лет пять, раньше ничего не помню. А позже еще много чего помню.

Поплакать, что ли, думаю... И ком глотаю... Я рад, что Папик работу нашел. И Ма, наверное, рада... Еще бы. Она только об этом и думает. Только сам он, похоже, не больно рад... Ну да ладно. Такой он у меня, Папик. Несчастный по жизни... Ма зовет с кухни, говорит, еда уже на столе. Мы поднимаемся и идем, по дороге звоню Крысе и говорю, что задержусь еще на часок.

Давно мы так не сидели. Стол ломится, ну и бутылки, ясное дело, его не портят. Папик наливает Ма вина, а нам с ним – водочки. Кристалловскую принес, молодец. Мясо дымится со сковороды, красота. Ма и салатик какой-то сотворить успела, в общем, сидим, как в ресторане.

Па говорит тост за то, чтобы все получилось. Он у меня такой, никогда без тостов не пьет. Они чокаются с Ма и со мной, потом мы едим, и Ма спрашивает у Папика, как прошли переговоры. Он какую-то пургу гонит про директора, как они там поладили, ну, не сразу, конечно, но нашлись какие-то общие знакомые, туда-сюда, в общем, работу получил.

Ма радуется. На нее вино всегда так действует, один глоток – и готова. Разрумянилась, глаза блестят, смотрит на Папика по-хорошему, так, что шубы уже не нужны. Давно так не смотрела. Да я на месте Папика по пять раз в месяц на работу устраивался бы, чтобы Крыса на меня так смотрела. Правда, она и так меня любит. По крайней мере, говорит... Позвать ее, что ли, думаю... Потом смотрю на предков и понимаю, что им не то, что Крыса, а и сам я – помеха.

Ну, нет, думаю. Еще по одной мы все-таки накатим. Только потом я вас, голубки, оставлю.

Папик разливает. Очередь тоста – за Ма. Она тосты говорить не умеет, тушуется, как корова в голубятне, бормочет что-то про деньги, конечно. Они выпивают, а мне приходится тянуться к ним, чтобы чокнуться. Забыли, сукины дети... Как по врачам водить – не забывают, а как посидеть по-человечески – так им, вроде, никто и не нужен, начиная с меня...

И опять Папик начинает петь песню про своего директора, и как они там поладили. Ма ушки развесила, сидит румяная, видно – боится счастью поверить. Тоже мне, счастье, бля... Лучше бы со мной чокнулись нормально, по-взрослому.

Папик наливает по третьей, моя очередь тост говорить... Ну, думаю, сейчас я вам загну, голубки... И вспоминаю про все сразу. Тут тебе и первая ангина, и книжка на ночь, и песенка поутру, и зоопарк, и цирк, и планетарий, и то, как я потерялся в Сочи среди чьих-то ног, и первая двойка, и ночное страшилище, и Крыса, будь она неладна... Сейчас я им скажу...

– За твою работу... – зачем-то говорю я, подняв рюмку.

Ма улыбается мне, и я понимаю, что угадал. Папик сутулится, вздыхает и выпивает. В конце концов, тост как тост, само вырвалось. Волосы на голове поднимаются дыбом в том месте, где Папик их гладил, я понимаю, что водка начала действовать. Начинаю злиться, сам не понимаю на что, встаю и ухожу. У меня под диваном – еще бутылка такой же «кристалловской», ну их на фиг, этих предков.

По дороге звоню Крысе и говорю, чтобы приезжала сама. Она отказывается, потому что боится Ма. Тогда я говорю, что задержусь еще на часок и иду в свой закуток пить водку. Втыкаю наушники на полную, наливаю полстакана и начинаю тащиться. Делаю вид, что мне и дела нет до всех этих раскладов. Они там на кухне сидят, едят что-то, выпивают. Разговаривают, наверное. Понятно, о чем.

Выпиваю полстакана, потом еще полстакана, в общем, вертолет уже на подходе, понимаю, что пора закусить, чтобы потом было чем блевать... Иду на кухню, надеюсь еще по тосту пропустить заодно с ними... Куда там! На кухне пусто, только моя тарелка полна еды. Мясо еще дымится, как бычок в пепельнице. Понимаю вдруг, что есть не хочу. Вертолет уже рядом с головой, скоро начнет стрелять по наземным целям...

Возвращаюсь к себе, по дороге заглядываю в комнату. Так и есть – продолжают о чем-то пиздеть мои ненаглядные, хоть бы кто в сторону двери посмотрел. О чем? А то непонятно...

У себя наливаю еще полстакана, ставлю папиковских «зепеллинов» и врубаю на полную в наушниках... Наливаю еще полстакана... Позвонил бы Крысе, но жаль останавливать кассету – хорошо пошла...