Андрей Корф - Сто осколков одного чувства

• Название: Сто осколков одного чувства
• Автор: Андрей Корф
• Жанр: Эротика, Секс

Андрей Корф - автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намеренно скрываемую область человеческой жизни. Он называет свои короткие литературные зарисовки эротическими этюдами. Однако, то, о чем он пишет, к собственно эротической литературе имеет отношение только обращенностью к этой стороне нашего бытия, но не она главное в его творчестве. На наш взгляд мы присутствуем при становлении нового литературного стиля описания «картинок с выставки Жизни» в целом. Характерной чертой этого стиля является мозаичное многообразие в описании от чувственно-возвышенного до грубо-омерзительного - одного предмета - нашей жизни.

Надеюсь, и сейчас мои этюды смогут помочь одинокому, разрываемому внутренними бесами человеку, найти путь из своей камеры наружу.

Напоследок хочу извиниться перед читателем за обилие в этюдах неформальной лексики, натурализма и секса. Категорически запрещаю читать эти рассказы детям до 16 лет - не только из-за мата и секса, но и из-за пессимизма. На самом деле, дорогие дети, в жизни все не так плохо, как описано в этих рассказах. Они - только одна, темная, сторона извечной монеты «ин-янь», которой мы пожизненно расплачиваемся за свое существование.

---

Он боялся заглянуть ей в глаза, потому что знал, что все равно не поверит.

«И правильно не поверишь», – думала она. Но не знала, как ей промолчать об этом. Она любила его не меньше, чем прежде, но теперь она любила не только его. После года монашеской верности страсти взяли свое и обернулись лютым, не знающим утоления голодом. Как ни горько ей было, теперь она знала – повторись все сначала, она вела бы себя так же.

Неуместно уютно пахло жареной картошкой. В бокалах выдыхался Мартини. Лучше бы водка, тоскливо подумал он. Надо было купить водки, подумала она. И накрыла картошку крышкой.

Они молча кричали друг другу и не могли докричаться.

Он предложил позвать гостей, она согласилась. Замужние подруги, разумеется, отказались, пришли несколько приятелей с подвыпившей куклой, принесли, наконец, водку и съели проклятую картошку.

В их присутствии скованность начала отступать. Однако, пятилась она явно не в ту сторону, откуда пришла. Оба почувствовали себя пьяными. Когда начались танцы, Она танцевала не только с ним. Он смотрел на это со странным, сквозь боль, возбуждением и сам с удовольствием станцевал с пьяной куклой, бесцеремонно оглаживая ее резиновые ляжки.

Они оба с самого начала держались так, будто впервые встретились два часа назад и еще не решили, быть ли им вместе. Гости, слабо разбиравшиеся в тонкостях, приняли эту версию как само собой разумеющееся и были рады неожиданной возможности приударить за свободной красивой бабой.

Он много пил и быстро, с дороги, опьянел. Прилетел омерзительный вертолет, к горлу подступала тошнота. Временами Он проваливался в черное, откуда выныривал с единственным желанием видеть Ее.

Одно из пробуждений оказалось приторно-сладким. Он увидел себя лежащим, с нелепо спущенными брюками, Его непутевый Ванька-встанька был слегка прикушен Ее зубами. Они будили Его, а подоспевший язычок делал пробуждение сладостным.

Вся Она дрожала, колыхаясь перед Ним, как марево.

И тут в сонном отупении Он сообразил, что Ее тылы не остались без присмотра и находятся в деятельной обработке самого ретивого из ухажеров. Тот, посапывая и шепотом матерясь, явно подходил к концу и, видно было, давно уже мечтал передохнуть.

Его передернуло, как током, пугающей смесью отвращения, ревности, физической боли, горя утраты и еще черт – знает – чем, отчего все тело показалось мешком зловонной жижи. Мешок немедленно прорвался со стоном, залив ядовитой терпкой слизью Ее лицо: глаза, рот.

...Лицо, которое Он рисовал на каждом встреченном окне. Глаза, которые мерещились ему в каждой встреченной женщине. Рот, сказавший однажды простые слова: «Я тебя люблю...»

Протрезвев от горя, Он встал, застегнул брюки. Она оттолкнула второго и, как была, вытирая лицо рукой, поднялась на ноги. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Впервые за все время – прямо и открыто. Теперь было сказано все.

Ненаевшийся фавн возился на полу, боясь встать – он уже начал кое-что понимать, и предчувствовал нешуточную экзекуцию.

Но Он, ни слова не говоря, пошел к двери. Она плакала, жалко мешая на лице слизь и слезы.

Чемодан стоял на прежнем месте. Он все еще просился вон из дома, во двор, на вокзал, к черту на рога. И он знал, что сейчас ему в этом не откажут.

Эротический этюд # 7

Она всегда любила качественные вещи, будь то одежда, мебель, автомобили, еда или табак. Она понимала, что труд сотен мастеров своего дела всегда будет отличаться от мутного потока ширпотреба. И теперь, сидя в отличном, красивом кресле, она с удовольствием пила хороший ликер и курила дорогие вкусные сигареты. Одну за одной. Одну за одной.

Она всегда нервничала перед приходом своего Мальчика. Ей каждый раз казалось, что чуда не повторится, что одна фальшивая нота зачеркнет все, что накопилось в ее памяти горсткой тайных сокровищ. Много ли нужно, чтобы прихлопнуть эту маленькую и беззащитную пичугу – счастье. Достаточно одного неверного слова или взгляда, чтобы позволить уродливой Жизни заполучить маленькую, заботливо выпестованную ложь.

Но он всегда поступал и говорил правильно. В этом мальчишке интуитивно жил умница-актер, способный вытащить любую провалившуюся сцену. Он всегда умел распознать Ее настроение и подыграть в безошибочно найденном тоне...

Было время, когда она не боялась этих встреч. Все начиналось так просто и предсказуемо, что у нее не болела голова над тем, что следует говорить и делать. Мальчик был другом ее сына, и в первый раз она увидела его, смешного и неловкого, когда они репетировали какую-то песню в студии, громыхающей динамиками. Эту студию она, не скупясь, соорудила для своего прыщавого, некрасивого, неродного отпрыска. Деньги, которые она тратила на него, помогали ей забыть о том, какая она плохая мать.

Они сидели, обложившись пивом, громко обсуждая какую-то ерунду. В динамике надрывался безголосый придурок, но им было по кайфу слушать его крики, и она ничего не имела против. Сын смотрел на Мальчика с почтением. Он всегда выбирал друзей, перед которыми преклонялся, и, если кто-то из них давал слабину, он всегда обрушивался на вчерашнего кумира со всей спесью богатого избалованного ребенка, способного ленивой фразой поставить на место нищего выскочку.

Новый кумир выглядел не слишком уверенно, и это Ее позабавило. «Долго не продержится», – подумала она, оглядывая его безвкусный прикид и руки, не знающие, куда себя девать. Но потом Мальчик посмотрел на нее, вскользь, как на мебель – и она вздрогнула, как от удара хлыстом. За телячьей поволокой проволочно блеснула острая, мгновенная вспышка. Она фотографически осветила ее изнутри. На мгновенно засвеченном фото она увидела себя – стареющую суку, жалкую, никому не нужную, трижды проданную и продавшую, красотку с обложки в пивном кабаке, в пятнах от воблы и мокрых кружек.

...Звонок в дверь. Это он. Всегда так – под его пальцами звонок как будто тише, чем у остальных. Позвонит – и скребется, как кот, своими длинными гитарными коготками. Она бросилась в прихожую и сумела замедлить шаг только у двери. Ледяной замок охладил ее руку, она прижалась к нему лбом и только после этого отворила дверь...

Заполучить его было для нее привычной бабьей игрой. Сначала она выведала у сына телефон, потом подстроила его приход в гости в отсутствие отпрыска. Потом поила чаем, разговорами, намеками, взглядами. Он не отстранялся, но и не помогал ей в ее осадных мероприятиях, наблюдая за ними с откровенной скукой. Так продолжалось несколько дней, и с каждым днем она запутывалась все больше, чувствуя, что привычная игра с Ним не проходит.

Возможно, впрочем, он просто набивал себе цену.

Во всяком случае, потом, когда эта цена прозвучала, она поняла, что доход от одной из небольших фирм придется пускать в новое русло. И, увы, она совершенно, то есть абсолютно, не могла торговаться. Этот загадочный мальчишка не был блядью в штанах, профессиональным жиголо. Он жил в мире своих фантазий, и Ей нашлось там странное место в виде безобразной драконши, чахнущей над златом. Медяками здесь было не откупиться.

...Он чертовски безвкусен, этот гений притворства. Вот и сейчас, не взглянув на дорогой ликер, он откупоривает отвратительное пиво и закуривает этот свой «Житан». Он сидит в кресле, не сняв куртки, с поднятым воротником, глядя на нее раздраженным взглядом бродяжки, которому налили супа в столовке для бомжей. Смешной, родной до отвращения стиль. А ведь за последние полгода этот мальчик стал богат, даже по взрослым меркам. Почему он плюет на все, что для нее является символом Настоящей Жизни?... Он даже не купил себе машину, хотя об этом, вроде бы, должен мечтать каждый мальчишка.

Он тискает ее, как девку на дискотеке. Ее, перед которой трепещут начальники в больших кабинетах, где даже мухи жужжат на полтона ниже. Ей это нравится, нравится его грубый напор, его не по-детски сильные руки. Ей нравится, когда он валит ее на ковер, и там, в луже опрокинутого пива, она принимает его горькие поцелуи, пахнущие французской махоркой.

Мир ее красивых вещей оказывается смят, растоптан, уничтожен. Этому мальчику удается сделать то, что никогда не удавалось ей самой – сорвать покровы, плюнуть на фальшь, скомкать и выбросить упаковку жизни, принимая ее содержимое таким, какое оно есть – не радуясь и не морщась. Они барахтаются среди тонущего мусора, пол бродит под ногами, как палуба, их объятия из любовных становятся отчаянными. Спасательные круги его глаз оказываются близко-близко перед ее барахтающимся одиночеством.

И вот она замирает – миг наступил. Шестнадцатилетней девчонкой, живущей во власти книг и фильмов, она падает без движения в долгую секунду. Слышна улыбка Фауста, звучит странное танго, в мире нет больше грязи и лжи.

Он принимает ее остановившееся тело и вступает во владением им. Сначала он настраивает его, как инструмент (ох уж эти музыканты!), касаясь по очереди всех струн и чутко исправляя звук тех, что фальшивят. Его язычок, который кроме умения и ловкости обладает третьим ценнейшим свойством – терпением – проникает в святая святых и поселяется там, обустраиваясь и наводя порядок. Как дирижер собирает музыкантов, грозя тем, что зазевались и, улыбаясь тем, что поспешили раскрыть ноты, он приводит к слитному звучанию всю гамму ее ощущений, заставляя ее после тихой настройки отозваться мощным и согласным аккордом.