Сидони-Габриель Колетт - Ангел мой

• Название: Ангел мой
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: Орлов и сын
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-317-2

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1920 по 1929 годы, в том числе широко известная дилогия об ангеле (Chéri), а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– Возьмите себя в руки, госпожа Пелу, – время от времени увещевал её Ангел. – Кого вы будете сжирать следующей зимой, если я вас теперь не остановлю?

Эдме поднимала на мужа глаза, полные страха и благодарности, и старалась поменьше думать о госпоже Пелу и пореже смотреть на неё. Однажды вечером Шарлотта, переговариваясь с Эдме поверх вазы с хризантемами, как бы по ошибке трижды назвала её Леа. Ангел нахмурил свои сатанинские брови:

– По-моему, у вас совсем плохо с головкой, госпожа Пелу. Боюсь, вам требуется лечение в полной изоляции.

После этого Шарлотта Пелу молчала целую неделю, но Эдме так и не решилась спросить у своего мужа: «Это из-за меня ты рассердился? Это меня ты защищал? Или ту женщину, которая была до меня?»

В детстве и юности она научилась терпеть, молчать и надеяться, а также виртуозно использовать эти приобретённые в неволе навыки в качестве оружия. Красавица Мари-Лор никогда не ругала свою дочь: она лишь наказывала её. Ни одного резкого слова, но и ни одного ласкового. Одиночество, потом интернат, потом опять одиночество на каникулах, частые домашние аресты в красиво обставленной комнате и, наконец, угроза замужества: как только чересчур красивая мать заметила расцветающую красоту дочери, красоту иную, чем её собственная, – робкую, словно подавленную, но тем более трогательную – она тут же вознамерилась выдать её замуж, всё равно за кого.

По сравнению с бесчувственностью матери, холодной, как изваяние из золота и слоновой кости, откровенное злопыхательство Шарлотты Пелу казалось просто цветочками.

– Ты боишься моей уважаемой матушки? – спросил её как-то вечером Ангел.

Эдме улыбнулась и состроила беззаботную гримаску.

– Боюсь? Нет. Чего бояться хлопающей двери? От этого вздрогнешь, да и только. А вот когда прямо по твоему телу проползает змея…

– Мари-Лор – змея настоящая, да?

– Настоящая!

Он ожидал исповеди, но Эдме молчала, и он по-дружески обнял жену за худые плечи.

– Мы с тобой в некотором роде сироты, не так ли?

– Да, сироты! Но очень милые!

Она прижалась к нему. Они были одни на веранде. Госпожа Пелу, как выражался Ангел, готовила у себя наверху яды на завтра. За окнами была холодная ночь, в ней, точно в пруду, отражались мебель и лампы. Эдме чувствовала себя в тепле и под защитой, руки стоящего рядом с ней мужчины вызывали в ней доверие. Но вдруг она подняла голову и вскрикнула от изумления: Ангел запрокинул вверх своё удивительное, полное отчаяния лицо, закрыл глаза, и между сомкнутыми ресницами поблёскивали с трудом сдерживаемые слёзы…

– Ангел, мой Ангел! Что с тобой?

Она невольно назвала его этим именем, которое дала себе зарок никогда не произносить. Ангел, словно очнувшись, перевёл на неё взгляд.

– Ангел! Господи, мне страшно… Что с тобой?

Он немножко отстранил её и, держа за руки, посмотрел ей в глаза.

– Что ты, малышка! Чего ты испугалась?

Он широко распахнул свои бархатные глаза, спокойные, загадочные, похорошевшие от слёз. Эдме готова была молить его не говорить ни слова, но он опередил её:

– Какие мы с тобой глупые! И всё из-за того, что почувствовали себя сиротами. Чушь какая! Но ведь это правда…

Он снова принял насмешливо-важный вид, и она вздохнула с облегчением, уверенная, что больше он ничего не скажет. Он начал тушить канделябры, а потом вдруг снова повернулся к Эдме.

– Видишь, может, и у меня тоже есть сердце… – сказал он не без хвастовства, то ли наивного, то ли хитроумно разыгранного.

– Что ты здесь делаешь?

И хотя он окликнул её совсем тихо, звук его голоса настолько поразил Эдме, что она качнулась вперёд, словно её кто-то толкнул. Застыв как вкопанная перед раскрытым секретером, она уронила обе руки на разбросанные бумаги.

– Я разбираюсь, – сказала она слабым голосом.

Эдме подняла руку, которая, словно онемев, застыла в воздухе. Потом она опомнилась и решила говорить правду.

– Понимаешь, Фред… ты же говорил мне, что с ужасом думаешь о том, сколько тебе придётся разбирать к нашему будущему переезду и в комнате, и в секретере, и в шкафах. Вот я и подумала, что могу помочь тебе разобрать, рассортировать… поверь, у меня и в мыслях не было ничего плохого, ну а потом я всё же не удержалась, соблазн был слишком велик, появились нехорошие мысли – вернее, нехорошая мысль… Я прошу у тебя прощения. Я трогала вещи, которые мне не принадлежат.

Она дрожала, но смело ждала приговора. Он стоял, опустив голову, сжав кулаки, с грозным видом, но, казалось, не видел её. У него был такой затуманенный взгляд, что, когда она впоследствии вспоминала об этой минуте, перед её глазами сразу вставал мужчина с бесцветными глазами.

– А-а, понимаю, – сказал он наконец. – Ты искала… Ты искала любовные письма.

Он засмеялся неловким, принуждённым смехом, и Эдме покраснела, задетая за живое.

– Ты, конечно, считаешь меня дурой. Такой человек, как ты, обязательно спрятал бы их в надёжном месте или сжёг. Да и вообще не моё это дело. Я получила по заслугам. Прошу тебя, не злись на меня слишком долго.

Она просила прощения как бы через силу и всем своим видом – надутыми губками, пышными волосами, упавшими на лоб, – старалась растрогать его. Ангел стоял всё в той же позе, и она впервые заметила, что его лицо красивого ровного цвета стало почти прозрачным, как белая зимняя роза, а щёки совсем исхудали.

– Любовные письма… – повторил он. – Умора!

Он сделал шаг, сгрёб в охапку бумаги и стал просматривать их. Открытки, счета из ресторанов, письма от поставщиков, телеграммы от случайных ночных подружек, короткие пневматические письма от друзей-прихлебателей, несколько листков, исписанных мелким, торопливым, острым почерком госпожи Пелу.

Ангел повернулся к жене:

– У меня нет любовных писем.

– Ну уж! – запротестовала она. – Не надо…

– Да нет их у меня, – прервал он её. – Тебе не понять. Я и сам только что это понял. У меня не может быть любовных писем, потому что… – он остановился. – Впрочем, погоди-ка! Всё же однажды, помню, я не захотел поехать в Бурбуль, и вот тогда… Погоди-ка…

Он открывал ящики, лихорадочно выбрасывал бумаги на ковёр.

– Это уж слишком! Что же я с ним сделал? Я был уверен, что оно в верхнем ящике слева… Но я не могу его найти…

Он резко закрыл пустые ящики и посмотрел на Эдме тяжёлым взглядом.

– Значит, ты так ничего и не нашла? А ты случайно не брала письма, которое начиналось словами: «Нет, я не скучаю. Всё же надо расставаться хотя бы на неделю в месяц…» – продолжение я не очень хорошо помню, там было что-то о жимолости, которая доросла до самого окна…

Он остановился только потому, что память подвела его, и нетерпеливо махнул рукой. Эдме, словно окаменев, стояла перед ним, натянутая как струна, но не сдавалась.

– Нет, нет, я ничего у тебя не брала, – с глухим раздражением сказала она, сделав акцент на последнем слове. – Неужели ты считаешь, что я вообще на это способна? Значит, столь дорогое для тебя письмо валяется у тебя неизвестно где? Мне нет необходимости спрашивать у тебя, чьё это письмо: я и так знаю, что это письмо Леа.

Он едва заметно вздрогнул, но не так, как ожидала Эдме. На его красивом замкнутом лице промелькнуло подобие улыбки, голову он склонил набок, глаза вдруг сделались внимательными, прелестно очерченный рот был спокоен – возможно, он вслушивался в отзвуки имени… Она вложила всю силу своей молодой необузданной любви в вопль отчаяния, в слёзы, в беспорядочные движения рук, которые она то заламывала, то протягивала к нему, словно собираясь поцарапать ему лицо:

– Уходи! Ненавижу тебя! Ты никогда меня не любил! Ты не обращаешь на меня никакого внимания, словно я вообще не существую… Ты обижаешь меня, презираешь, ты груб, ты… ты… Ты думаешь только об этой старухе! Ты больной, у тебя извращённые пристрастия… Ты не любишь меня! Тогда почему, я тебя спрашиваю, почему ты женился на мне?.. Ты… Ты…

Эдме трясла головой, словно зверь, которого схватили за загривок, и, когда она, задыхаясь, откидывала голову назад, чтобы набрать воздуху, на её шее поблёскивали молочно-белые маленькие жемчужины. Ангел ошеломленно смотрел на эту прелестную шею, извивающуюся в судорогах, на судорожно сплетённые руки, но главное – слёзы, эти слёзы… Он никогда не видел такого количества слёз… Кто когда-нибудь плакал при нём, из-за него? Никто… Госпожа Пелу? «Но её слёзы не в счёт, – подумал он. – Леа!.. Нет». В самых сокровенных уголках памяти он хранил воспоминание о глазах Леа – но эти глаза честного голубого цвета светились лишь наслаждением, лукавством и чуть насмешливой нежностью… Сколько же слёз может быть у этой молодой женщины, которая бьётся в истерике вот тут, перед ним? Что делать, если она сейчас же не остановится? Ангел не знал. На всякий случай он протянул к Эдме руку, но она отпрянула назад, опасаясь, возможно, какой-нибудь грубости, тогда он положил свою красивую нежную, пропитанную одеколоном руку ей на голову и стал гладить по растрепавшимся волосам, стараясь подражать голосу и словам, силу которых он не раз испытывал на себе: