Андрей Меркулов - В путь за косым дождём

• Название: В путь за косым дождём
• Автор: Андрей Меркулов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Документальная повесть Андрея Меркулова — автора известных рассказов о летчиках, фильма «Цель его жизни», книг о романтике моря и дальних краев — целиком посвящена людям авиации, самоотверженной работе испытателей современных самолетов. Писатель говорит о вечном стремлении человека к творчеству, которое проявляется особенно ярко на трудной и опасной тропе за облаками. В повести предстанут те, кто первым овладел тайнами полетов с реактивным двигателем, преодолел звуковой барьер, впервые испытал на себе катапульту и высотные скафандры, подготовил бросок на орбиту и подготовку космонавтов, заранее испытал турболет, прообраз техники будущего, — аппарат, лишенный крыльев... Славные имена этих летчиков — Коккинаки, Анохин, Перелет, Шиянов, Гарнаев и другие — образец мужества и отношения к своему делу. Повесть Меркулова рассказывает об их стойкой преданности авиации, которая в своем стремительном развитии стала подлинным символом нашего космического века.

---

Его безупречное мастерство вызывает общее восхищение. Товарищи любовно зовут его «летчиком номер один». И если он промолчит, то другие расскажут о его беспредельной смелости, выдержке, высоком искусстве, человеческой простоте и скромности.

Таков невыдуманный Герой Нашего Времени, один из первых летчиков страны — Герой Советского Союза лауреат Государственной премии полковник Сергей Николаевич Анохин.

* * *

До самого предельного возраста, 53 лет, он упорно не хотел уходить на пенсию, по-прежнему летая на всем, что летать может, и когда, наконец, ему все же пришлось покинуть испытательный аэродром, он оставил за собой воспоминания друзей о многих и многих образцах своей работы — то, что служит теперь примером для молодых, кому старшее поколение передает штурвал.

И летчики еще долго будут рассказывать друг другу, как он попал во флаттер — внезапную, нарастающую вибрацию, способную вдруг разрушить самолет. Он только успел передать на аэродром, в чем дело, с трудом удерживая управление. Машину трясло так, что приборы вышли из своих гнезд и в оборванных проводах замелькали электрические искры. Каждую секунду она могла развалиться или взорваться. Надо было уходить. Перед ним висело кольцо: если потянуть его наполовину, то слетит фонарь из плексигласа и откроется дорога в воздух; выдернув кольцо до конца, он должен был включить катапульту. Он потянул кольцо, но фонарь не слетел, а только на одну треть открылся. От вибрации его заело в пазах. И нельзя было катапультироваться, пробивая его головой. Он решил отказаться от катапульты, по возможности убавил скорость, расстегнул на себе ремни и попробовал вылезти из кабины, но щель, открытая фонарем, оказалась слишком узкой. Он был заперт в самолете, который терял высоту и должен был вот-вот развалиться. Когда я спросил его: «Как же вы выбрались тогда?», он ответил: «Я сел и подумал. У меня еще было три секунды. Решил снова взяться за кольцо — выдернуть его еще раз до половины». Теперь это было труднее потому, что машину трясло все больше и при неверном движении могла сразу выстрелить катапульта под креслом и убить его о фонарь. Все же он добился своего. Фонарь вдруг сорвался и улетел. Путь из машины был открыт. Он стал переваливаться через борт, зная, что в определенном положении его вытащит из кабины встречным потоком, а остальное будет просто. Но просто не было. Он все же «несколько заторопился», как говорит он сам, и зацепился парашютом за сиденье. Потоком воздуха его сложило пополам, как перочинный нож, прижав руки и верхнюю половину тела к наружному борту злополучной машины. И землю он видел уже достаточно близко, но, не теряя хладнокровия, завел руку за спину и отцепился. После этого его вырвало потоком из кабины, а дальше действительно для него было просто...

В тот раз, когда он сумел проползти по фюзеляжу большой машины, пока не миновал ее крыльев с двигателями, его товарищей поразило даже не это, а то, как он помог сначала второму пилоту покинуть без ошибок самолет, а затем, оставшись один, не забыл отцепить карабин тросика, прикрепленного к кольцу парашюта, чтобы кольцо само выдернулось при катапультировании. Катапульта у Анохина отказала, и тросик выдернул бы парашют не вовремя, едва испытатель выбрался бы на фюзеляж. Но он и об этом не забыл и не заторопился в этот раз, хотя счет шел на секунды. А потом, на аэродроме, он рассказывал не столько о себе и своих переживаниях, сколько о поразившем его странном положении, создавшемся в те годы в рязанской деревне, около которой он приземлился после аварии... Земля волновала его всегда — он любит ее сильно и сдержанно, не признаваясь в этом посторонним.

Врачи заставили его покинуть, наконец, испытательный аэродром, но не могли воспретить его давнюю страсть к планерному и парашютному спорту. Заслуженный мастер-парашютист, он имеет на счету более двухсот прыжков, из них только несколько аварийных... Когда совсем больному Качалову врачи окончательно запретили выступать на сцене, он их спросил: «Ну, а вспоминать об этом можно?» Если спросить Анохина, о чем он теперь мечтает, он ответит, что не верит в предел возможностей парашютного и планерного спорта, потому что предвидит то время, когда с парашютом будут приземляться из стратосферы и с высоких орбит, а планеры будут буксировать за ракетой.

По той тропе, которую проложил Анохин, теперь стремительно взлетают его ученики, летчики и космонавты.

Ясным весенним днем в безоблачном небе мы вдруг замечаем с улиц Москвы белый, как бы пенистый, след «инверсии» — бегучее длинное облачко, рожденное от соприкосновения холодного воздуха высот с горячим двигателем... Оно быстро вытягивается вперед, вот чуть блеснула на солнце металлическая точка и пропала в бездонной голубизне. Многим, наверное, вспомнится:

Все выше,
и выше,
и выше,
стремим мы полет наших птиц...

Голубой дорогой в новый, еще неведомый океан уходит испытатель — один из колумбов века... Расплывется, растает в небе белая тропа, проложенная самолетом. И, глядя вслед, мы скажем, как говорили в старину вслед отплывающим в таинственную даль кораблям:

— Счастливого плавания!

ПРОСТЫЕ КРЫЛЬЯ

Мы с ним из одного гнезда.

Нас буря с домом разлучила...

Симон Чиковани

Когда все уже проверено, надо, взглянув на часы, оставить кабину и броситься в черный провал с высоты в 25 километров под тонкой защитой скафандра, без которого человек погибает в несколько секунд; броситься без возможности отступить, — но что-то оказалось непредусмотренным, и два парашюта новой, им самим созданной системы бережно опустили на землю тело Долгова, испытателя высотных парашютов...

Когда бушует пурга, поднимая с жесткой, прибитой ветром поверхности снежную пыль, не так легко, отпустив надежную твердую притолоку двери, сделать этот последний шаг, от дома в темноту. За этим шагом остаешься один среди ветра, который иногда срывает и гонит в тундру даже закрепленные самолеты и может, подняв тяжелый вельбот, бросить его за сто метров в высокую мачту радиостанции, как это было однажды в одном из занесенных снегом поселков, где ходят из дома в дом, держась за путеводную веревку, — последняя слабая связь с человечеством.

Когда я думаю об этом, мне кажется, что я снова слышу голос друга. Как будто ничего не случилось, и я могу, хотя бы через все расстояния и сроки, послать ему письмо.

Если бы мне действительно довелось тебе писать, я начал бы с тишины вокруг телескопов.

Нам с тобой тогда казалось, что вокруг телескопов обязательно должна стоять особенная тишина, именно стоять, как темная вода в больших глубинах, как преддверие вечной тишины огромного черного мира вокруг Земли. Много позже я убедился, что в обсерваториях действительно как бы присутствует торжественная тишина космического мира, нарушаемая только вступлением мощных моторов, обслуживающих современный телескоп.

Нам казалось тогда, в те далекие дни, когда оба мы увлекались небом и астрономией, что мы почти бессмертны. Как боги. В юности не ощущается время, пока годы еще в запасе.

Проходят годы. Много или мало — смотря как их мерить. Вот уже четверть века, как я не могу дослать тебе письма. У тебя нет адреса. Но мы одинаково относились к жизни, а это не забывается. Ты был настоящим разведчиком ненайденных островов, и тебя тянуло в небо. На травяном аэродроме аэроклуба ты был навсегда отравлен чувством полета, и тебе не надо было ни наград, ни славы — лишь бы летать. Твоему упоению высотой я обязан тем, что рано понял: небо — это новое поле надежды нашего века.

Для беспокойных, таких, каким я всегда буду помнить тебя, Коля Федоров, — светлая память надежд и увлечений моей юности, — пишу я эту книгу. «Покоя нет... Не могут раз навсегда прибыть все почтовые самолеты», — это слова из повести «Ночной полет» писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери. Мне только жаль, что ты этих слов уже не услышишь и не прочтешь его прекрасной книги.

У каждого века своя романтика. Было время, когда на пристанях Испании и Португалии толпы народа встречали потрепанные в бурях каравеллы с изодранными парусами, казалось сохранившими на суровом своем полотне отблеск солнца далеких, еще неведомых стран. Европу будоражили вести о новых открытиях — то было время, когда мир раздвигался, как занавес на подмостках, заманчивые силуэты новых континентов вставали за горизонтом, и люди не жалели жизни, чтобы проникнуть в их тайны, изведать опасности нехоженых троп, вдохнуть полной грудью пленительный ветер дальних странствий. Но чаще всего их манило золото... Историки воспевали их доблесть и мужество. Но нет достойной борьбы и полного мужества, пока не поднят над ними чистый флаг бескорыстия. У каждого века своя романтика...

Неверно думать, что теперь, в наше время, земля уже сплошь исхожена. В зарослях южноамериканской сельвы, во влажных зеленых колодцах африканских лесов Итури, в джунглях Мадагаскара и Австралии, у горных вершин Памира и Гималаев, среди песков пустыни Гоби, быть может, еще таятся даже неведомые нам существа, сохранившиеся с доисторических времен, родичи тех, чьи реконструкции создают палеонтологи; в темных глубинах океана нас ждет огромный, больше земного, таинственный и странный мир, а над нами, полный загадок, простерся космос, которому нет предела... И нет предела дорогам нашей страны. Когда видишь ее, такую разную, то в благодатной весенней пахоте, то в резких изломах обрывистых берегов океана, то в самоцветном разнотравье короткого полярного лета, вдруг особенно остро чувствуешь все ее великое притяжение.