Василий Гроссман - За правое дело (Книга 1)

• Название: За правое дело (Книга 1)
• Автор: Василий Гроссман
• Жанр: Русская классическая проза

Роман «За правое дело» — выдающееся произведение о войне по силе правды и таланта, по мощи авторской мысли. В. Гроссман описывает великое «чудо» Сталинграда.

Роман В. Гроссмана - «За правое дело» - первая часть дилогии. Автор постигает закономерности войны и неизбежность победы над фашизмом, истоки и последствия культа личности, глубинные противоречия жизни. Роман принадлежит к лучшим произведениям нашей литературы о войне с фашизмом. Человек на войне, смертельно тяжелая жизнь в окопах, самоотверженная солдатская стойкость - обо всем этом рассказывается в романе. Книга вбирает в себя много людей и событий - от советского солдата и рабочего до полководцев, от первых боев на границе до великой битвы на Волге, от мелкой рукопашной схватки до генеральной стратегии войны.

Роман «Жизнь и судьба» стал второй книгой Сталинградской дилогии.

---

Колонны машин, конные обозы тянулись на восток Раненые шли в запыленных бинтах, некоторые в гимнастёрках без пояса, ремни у них были перекинуты через шею и поддерживали забинтованные руки. Одни шли, опираясь на палочку, другие несли в руке кружечку или пустую консервную баночку. На этой дороге не нужны были личные вещи, даже самые ценные и дорогие; человек нуждался в хлебе, кружке воды, табаке и спичках, а всё остальное, будь то даже новые хромовые сапоги, не годилось.

Раненые шли, лишь изредка поглядывая по сторонам, где бы, не сворачивая далеко с дороги, черпнуть кружечкой воды. Шагали они молча, не разговаривая друг с другом, не окликая тех, кто их обгонял, ни тех, кого они обгоняли...

В стороне от дороги велись оборонные работы. Под большим степным небом женщины в белых платочках копали окопы. Они то и дело поглядывали вверх: «не летит ли паразит».

Солдаты, уходившие с запада на восток, смотрели на противотанковые рвы, на проволоку, на огневые точки, окопы, блиндажи — и шли мимо.

На восток шли штабы, их легко было отличить: в грузовиках среди столов, пёстрых матрацев и чёрных футляров пишущих машинок сидели озиравшие небо, припудренные пылью писаря и грустные девочки в пилотках, державшие в руках папки с документами и керосиновые лампы.

Ехали моторизованные походные мастерские, рембазы, военторговские полуторки с обмундированием и обеденной посудой, тяжёлые машины батальонов аэродромного обслуживания: рации, движки, трёхтонные грузовики с авиационными бомбами в тесовых футлярах, бензозаправщики; тягач тащил гружёный на прицеп подбитый истребитель, крылья самолёта подрагивали — казалось, то чёрный деловитый жук волочит полумёртвую стрекозу.

На восток шла артиллерия. Красноармейцы сидели на пушках, обнимая на ухабах пыльные, зелёные стволы. Тягачи тащили автоплатформы с металлическими бочками. Высоко в небе прошли на запад советские скоростные бомбардировщики должно быть, на бомбёжку немецких аэродромов.

Казалось, эта степь уже никогда не узнает покоя...

«Но ведь придёт день, — подумал Крымов, — и пыль, поднятая войной, вновь ляжет на землю, вновь настанет тишина, погаснут пожары, осядет пепел, рассеется дым, и весь мир войны, в дыму, в пламени, в грохоте, в слезах, станет прошлым — историей...»

Минувшей зимой, в избе, где-то за Корочей, его ординарец Рогов, погибший впоследствии при бомбёжке, сказал: с удивлением:

— Товарищ комиссар, посмотрите, стены обклеены чем — газеты мирного времени! Крымов ему ответил:

— Ну что же, Рогов, а потом хозяин обклеит стены сегодняшними газетами, мы приедем после войны, и вы скажете:

«Комиссар, посмотрите, — сводки Информбюро, газеты военного времени...»

Рогов с сомнением покачал головой, и правда — для него мир не пришёл. И всё же все это станет прошлым, и люди будут вспоминать, писатели станут описывать великую войну.

Семёнов уложил под пыльное сидение домкрат, ключ, чёрную, в красных заплатах камеру и прислушался к раскатистому грохоту, шедшему не от неба к земле, а от охваченной грозой земли в безоблачное небо.

Семёнов, Сожалея, Посмотрел на тихие, Поседевшие деревца — он уже успел привыкнуть к месту, где за долгие двадцать минут ничего худого с ним не случилось.

— Переправу долбает, — сказал: он, — подождать — спокойней бы проехали. И, не дожидаясь ответа комиссара, за ранее ему известного, включил мотор.

Все напряжённей становилось вокруг.

— Горят на переправе машины, товарищ комиссар, — сказал: Семёнов и, указывая пальцем, ста! считать немецкие самолёты. — Вот они один, два, три!

Блеснула вода, освещённая солнцем, и сверкание её было, как недобрый, серый блеск ножа Прошедшие через пере праву машины, буксуя, въезжали на песчаный восточный берег. Люди подталкивали их руками, плечами, грудью, вкладывая в эту работу все своё желание жить. Шофёры, переключив скорость, с остановившимися, напряженными глазами, вытянув шеи, прислушивались к звуку мотора, возьмет или не возьмёт, ведь застрять на выезде — значило вновь отдать только что выигранный у судьбы шанс.

Сапёры с тёмными лицами подкладывали под колёса выезжающих машин доски и зелёные ветки, и когда грузовик, взяв песчаный подъем, выходил на дорогу, хмурые лица сапёров светлели, точно им самим предстояло на этом грузовике уехать от переправы.

Грузовики, выехав на дорогу, набирали скорость. Пассажиры, те, что половчей, цеплялись за борта и, болтая ногам, подтягивались, переваливали в кузов, другие бежали, тяжело вихляя сапогами по песку, и кричали «Давай, давай!» — точно в самом деле водитель собирался ради них тормозить, а они его уговаривали не делать этого.

Потом уже, добежав до остановившейся далеко за пере правой машины, они, задыхаясь, лезли на свои места в кузове, смеялись, оглядываясь на реку, рассыпая табак, сворачивали цыгарки и говорили:

— Ну, теперь всё, поехали...

А спустя недолгое время радостное возбуждение исчезало, потому что на левом, вожделенном берегу реки была та же степь, те же сумрачные лица, светлело голубоватое крыло разбитого самолёта среди пыльного ковыля, стояли разбитые машины.

Крымов остановил машину и, неловко шаркая длинными ногами, побрёл к переправе Он шёл медленно, спотыкаясь: грубые, крепкие, как шпагат, стебли степной травы цеплялись за ноги Он шёл не ускоряя шага, не глядя вверх и по сторонам, все смотрел на серые от пыли носки своих сапог.

Тараторила зенитная пушка, высоко в небе подвывал немецкий мотор. Вдруг в воздухе заскрипело, завыло, немыслимо пронзительно, немыслимо громко — это «юнкерс-87» включил пищуху, перешёл в пике. Ухнула земля, огромный колун ударил по сырому полену, ударил раз, и два, и три.

А Крымов всё шёл и смотрел на серую землю под ногами.

Жёлтая медленная пыль и чёрный быстрый дым закрыли толпу, грузовики, подводы на правом берегу, и по ставшему вдруг пустым мосту согнувшись пробежал человек без пилотки.

Когда Крымов подошёл к мосту, щупленький юноша лейтенант, комендант переправы, с красной перевязью на рукаве, держа в руке пистолет, бежал к машинам и кричал:

— Вот видишь это, кто без моего приказа выедет на мост! Все назад!

Судя по голосу, кричал он так не первый день.

Водители, не отряхивая песка и пыли, вылезали из щелей, садились в кабины, торопливо заводили моторы, и машины, стоя на месте с заведёнными моторами, дрожали.

Водители оглядывались на коменданта, который мог и в самом деле пристрелить, поглядывали, не летят ли обратно немцы, и едва комендант отворачивался, тихонько нажимали, продвигались к мосту — деревянные кладки через реку гипнотизировали, притягивали их.

Когда какая-нибудь машина выезжала на полметра вперёд, то и соседняя тотчас рывком подавала вперёд. И за второй третья, за третьей четвёртая, за четвёртой пятая... Это напоминало игру: захоти первый подать назад, он не смог бы — задние подпирали впритирку.

— Пока не подадите назад, ни одного не пущу, — в бешенстве крикнул комендант и в знак святости своих слов поднял вверх пистолет.

Крымов взошёл на мост, нога после песка зашагали по доскам легко и свободно, сырая свежесть реки коснулась его лица.

Крымов медленно шёл по мосту, и спешившие навстречу пехотинцы, глядя на него, сдерживали шаг, оправляли гимнастёрки и отдавали ему честь. Отдача приветствия по форме в такие минуты значила не мало. Крымов хорошо понимал это. Он видел, как на такой же переправе два дня назад генерал, открыв дверцу легковой машины, крикнул в толпу, шагавшую по мосту:

— Куда вы? Посторонитесь! Дайте проехать! И пожилой крестьянин, положив руку на крыло машины, сказал: необычайно добродушно, лишь с лёгкой укоризной, как крестьянин говорит крестьянину:

— Куда, куда, сами ведь видите, туда, куда и вы — жить-то всем хочется.

И в этом простодушии крестьянина-беженца было нечто такое, что заставило генерала молча и поспешно захлопнуть дверцу.

Здесь на переправе Крымов сразу же ощутил свою силу, силу человека, который медленно шёл по мосту на запад, навстречу уходившим на восток

Крымов подошёл к коменданту переправы. Лицо лейтенанта выражало ту крайнюю усталость, когда измучившийся человек знает: осталось лишь доводить дело до конца, а отдохнуть не придётся.

Он посмотрел на Крымова с недобрым выражением, уже готовый ответить отказом на все его просьбы, заранее зная, о чём поведёт речь батальонный комиссар: как бы пропустить машину без очереди, то ли в ней раненый полковник, то ли нужно доставить в тыл необычайно важный документ, то ли сам командующий фронтом генерал-полковник ждёт батальонного комиссара, часа не может без него обойтись.

— Мне туда, — сказал: Крымов и указал рукой на запад, — как бы проехать?

Лейтенант вложил пистолет в кобуру и сказал:

— Туда — это я сейчас сделаю, пропустим. Через минуту два регулировщика, махая флажками, стали расчищать проход для машины, водители грузовиков, выглядывая из кабин, передавали друг другу: