Игорь Ефимов - Седьмая жена

• Название: Седьмая жена
• Автор: Игорь Ефимов
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

«Седьмая жена» – пожалуй, самый увлекательный роман Ефимова. Это удивительный сплав жанров – философского и приключенческого. Темп, и событийная насыщенность боевика соединены с точным и мудро-ироничным пониманием психологии отношений Мужчины с Женщинами. Американцы и русские, миллионеры и люмпены, интеллигенты и террористы, и в центре герой – муж семи жен, гений страхового бизнеса Антон Себеж, отправляющийся в смертельно опасное путешествие за своей дочерью.

---

Антирадарный ящичек пискнул последний раз и умолк.

Антон крутанул штурвал направо так резко, что ликующих пассажиров на палубе прижало к поручням. Где-то за кормой ослепшая канонерка пронеслась вперед по прямой, исчезла в электронно-фольговой пурге. Угрозы и приказы в приемнике превратились в слабый хрип.

Страусовый бурун на носу «Вавилонии», укрывшись под осыпающимся серебряным крылом, несся все ближе и ближе к границе нейтральных вод.

И вот – снова тишина.

Неяркое солнышко проглядывает сквозь краны Хельсинкского порта.

Слабенькая волна стукает апельсиновой коркой то в борт «Вавилонии», то в стенку причала.

Хочется спать. Невозможно заснуть. Нервная дрожь продолжает звенеть в пальцах, в глазах, в пересохшем рту.

Один лишь Козулин-старший кажется ничуть не измотанным, радостно-возбужденным. Он разглагольствует о чем-то, стоя на носу яхты. Он разматывает один из свертков с картинами. Часто мелькает слово «неповторимость».

– …за нее сейчас платят огромные деньги. Представьте себе богача, у которого все есть. Дворец, яхта, реактивный самолет, любовница в Голливуде, любовница в Европе, фотография в обнимку с президентом. Но все то же самое есть и у других богачей из его клуба. Что же делать? Он жаждет обрести неповторимость. Любой ценой. Он готов выложить за неповторимость любые деньги. Миллион, пятьдесят миллионов. Его страшит мысль навеки оказаться затерянным в неразличимой толпе богачей. И тогда он покупает себе картину Гогена. Теперь он спасен. Он обрел неповторимость. Он – тот, у кого есть «Купанье в розовом ручье». И вы уже не спутаете его с тем, у которого есть всего лишь «Остановка на пути в Египет» школы Рембрандта. Имеется у вас на продажу что-нибудь неповторимое? Призовой скакун, египетский сфинкс, бейсбольный игрок, поздний Ренуар? Запрашивайте любую цену – покупатель найдется.

Антону хочется собраться с силами, вылезти из шезлонга и подойти к стоящей у перил Меладе. Его тревожит выражение ее лица. Ему хочется обнять ее при всех и громко сказать, что все будет хорошо. Что все опасное, чужое было на самом деле там, позади, в мире молотобойных бригадиров, тонущих водолазов, невиноватых предателей, самогонных тракторов. Что впереди ее ждет незнакомое, но не чужое. Что она вскоре почувствует новую страну близкой, родной и понятной – дома, людей, цветы, дороги, а слова она знает уже и так, пропетые и напечатанные, раскатанные на стенах домов и светящиеся в небе, летящие из репродукторов и скользящие по экранам. Но холст с изображением двух чемоданов возникает перед ним и заслоняет Меладу.

– Вот мой обещанный подарок, капитан.

У Антона хватает сил сесть, опустить нога на палубу. Он вежливо рассматривает глухие коричневые тона, кожаный блеск нарисованных ремней, хвалит, благодарит.

– Мы повесим его в гостиной нового дома, правда, Мелада?

Та недоверчиво кивает.

– Минуточку, – говорит Козулин. – Вы еще не всё видели. Теперь прошу всех смотреть внимательно.

Он взмахивает оберточной клеенкой, как фокусник – плащом. Потом что-то делает с подрамником и одним движением снимает с него холст. Под ним открывается другой. На нем зеленый человек идет по заснеженной улице, несет желтый самовар, в сияющем нутре которого плавает баранья голова. Над покосившейся церковью пролетает рыба с букетом во рту. Сверкающая розовая телега везет двух обнявшихся влюбленных по морю, яко по суху, без всяких Вермонтских мостов.

– …Не было у моего отца никаких миллионов, – объяснял Козулин. – Но неповторимость жила в его душе. Поэтому он умел узнавать ее, находить, ценить и покупать, когда она еще называлась придурью, мазней и никем не ценилась. Он собирал свою коллекцию, путешествуя от одного сумасшедшего чудака к другому, взбираясь по шатким лестницам на их чердаки, отдавал им свои трудовые рубли, марки, талеры и возвращался домой с добычей, как настоящий варяг из заморского плавания. Вся жизнь его была в этой коллекции. Любоваться ею приходил иногда наш знаменитый сосед – большой мастер рисования бурлаков и запорожцев, неповторимость которого разворовали потом подражатели. И для меня это тоже стало смыслом жизни. Спрятать, не дать чуди захватить в свои руки. Я рисовал свои маскировочные тюки и чемоданы с такой страстью, что думаю – и в них есть что-то от подлинного искусства. Как мог я уехать без них? Оставить нашим врагам сокровища, накопленные отцом? Да за это бог Один вышвырнул бы меня из своего зала в пещеру омерзительной Хел. И правильно сделал бы.

Конечно, Антон видел и раньше картины этого художника. У него еще такое странное имя, похожее на русский глагол, обозначающий ходьбу. Ступал? Топал? Ходил? Кажется, года два назад одна его картина продавалась в Лондоне за несколько миллионов. И если под каждым изображением тюков, ящиков и чемоданов у старика спрятано что-то подобное, то, пожалуй, неизвестно, кто из двух братьев Козулиных окажется богаче.

Его усталый, истощенный мозг пытается охватить невероятность происходящего. Еще сутки назад у него не было ничего. Неудачник, провалившийся во всем, упустивший последний шанс, давший рухнуть всем мостам и надеждам, своим и чужим, способный привезти домой только горсть земли и склянку воды. И вот двадцать четыре часа спустя ему возвращено, подарено все: спасенная дочь, любимая жена, нежданное богатство.

За что? Почему? Сделал он что-то в трюме своего бытия, чтобы получить такие награды на палубе быта? Или действительно, как верит Феоктист, безразличное время лишь подносит нам по очереди назначенные чаши, то с горечью, то с медом, и лишь требует, чтобы мы пили их до дна, взахлеб, с благодарностью?

И, пытаясь удержать разбегающиеся мысли, не дать им забрести туда, где залегли змеиные сомнения и тревоги бытия, пытаясь остаться на игле сиюминутного ликования, входящей ему в сердце, он в то же время с недоумением замечает, что огромность обрушенных на него даров рождает в нем такой же парализующий ужас перед Дарящим, какой он испытал два года назад перед Отнимающим, Горемыкала насылающим.

Такой же, если не больший.

Конец третьей части

Эпилог Прощание

Радиорассказ о тетради, оставленной непрошеным защитником творца

Недавно я снова побывал в своем любимом курортном городке на берегу океана, в штате Мэйн. Дом одинокого островитянина все так же грустно торчал за проливом. Но знакомый бармен рассказал мне, что старый чудак умер год назад. Мэрия пытается разыскать наследников, прежде чем выставить дом на аукцион.

В один из последних приездов старик оставил бармену толстую тетрадь и попросил отправить ее в какое-нибудь издательство после его смерти. Но бармен ничего не понимал в литературном бизнесе и не знал, как приступить к этому делу. С другой стороны, рука не поднималась выбросить тетрадь в мусорный бак. Все же это была последняя память о человеке. И потом, кто знает? Может, в ней спрятан бестселлер, стоящий миллионы? Не соглашусь ли я полистать ее на ночь? По тому, как я гладко составляю слова, он чувствует, что я знаю, где и как можно продать их за сходную цену. Будет очень признателен за совет.

Перед сном в отеле я полистал тетрадь. Старик оставался верен своей теме. Но теперь восхваления Творца приобрели несколько двусмысленный, я бы даже сказал, кощунственно ироничный оттенок. Похоже, что писавший проводил часы у телевизора, переходя от одной программы новостей к другой, и потом заносил впечатления от увиденного в тетрадь.

«Славься Ты, без воли которого ни один самолет не упадет на спящий городок, не превратится в огненный шар, уносящий к Тебе наверх сотни неготовых душ…

И стена школьного кафетерия не рухнет под налетевшим смерчем на пьющих молоко детишек без ведома и согласия Твоего…

Может быть, однажды нам повезет, и у очередной жертвы землетрясения, засыпанной заживо в своем доме, окажется в руке магнитофон. Тогда мы узнаем наконец, о чем говорит с Тобой человек, медленно умирающий от голода и жажды, слышащий только боль в раздробленной, прижатой глыбами ступне…

Но не всегда следует полагаться на случайности. Ведь почти все современные банки оборудованы автоматически снимающими телекамерами. Не пора ли установить подобные камеры на всех кораблях, чтобы мы – когда какой-нибудь очередной корабль отправится на дно – смогли увидеть лица тех, кому суждено встретиться с Тобою под водой?

О, как наивны родственники туристов, погибших в автобусе, изрешеченном пулями разбойников! Разве не понимают они, что без воли Твоей ни один боек не коснется капсюля, не вспыхнет гремучая ртуть, не загорится порох, не сгустятся всемогущие газы, не выплюнут пулю из ствола…

А как темна, как несведуща мать, завывающая у горящего дома, в котором остался ее двухлетний сын, колотящая кулаками по асфальту, шлющая проклятия всем вокруг и ни одного – наверх…»