Харро фон Зенгер - Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2

• Название: Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2
• Автор: Харро фон Зенгер
• Издательство: Изд-во Эксмо
• Жанр: Политика
• Год: 2004

Понятие «стратагема» (по-китайски: чжимоу, моулюе, цэлюе, фанлюе) означает стратегический план, в котором для противника заключена какая-либо ловушка или хитрость. «Чжимоу», например, одновременно означает и сообразительность, и изобретательность, и находчивость.

Стратагемность зародилась в глубокой древности и была связана с приемами военной и дипломатической борьбы. Стратагемы составляли не только полководцы. Политические учителя и наставники царей были искусны и в управлении гражданским обществом, и в дипломатии. Все, что требовало выигрыша в политической борьбе, нуждалось, по их убеждению, в стратагемном оснащении.

Дипломатические стратагемы представляли собой нацеленные на решение крупной внешнеполитической задачи планы, рассчитанные на длительный период и отвечающие национальным и государственным интересам. Стратагемная дипломатия черпала средства и методы не в принципах, нормах и обычаях международного права, а в теории военного искусства, носящей тотальный характер и утверждающей, что цель оправдывает средства

---

Высказывания должны быть ясными и сопровождаться разъяснениями. Кто выражается неопределенно, расплывчато или двусмысленно, подталкивает к тому, что его мысли будут превратно истолкованы, извращены, подправлены или как-то иначе использованы к чужой выгоде. Если ваши слова извратили, то или иное высказывание превратно истолковали, например, вырвав отдельные слова из контекста, нужно постараться тотчас исправить положение и воспрепятствовать дальнейшему распространению ошибочного истолкования. Даже ясность высказываний не всегда убережет от проводника стратагемы 25, как показывает, например, судопроизводство, когда адвокаты порой ничтоже сумняшеся «вырывают слова и лишают их стоящего за ними смысла» [ «дуань чжан цюй и»], даже предъявляя противной стороне вещи, которые та не говорила. Такого рода использование стратагемы 25 более подробно разбирает Эдвард Э. Отт (Ott) в своей книге Juristische Dialektik («Юридическая диалектика», 2-е изд. Базель, 1995, с. 66–77, 79–84).

20 сентября 1996 г. на площади Мюнстерхоф в Цюрихе по случаю праздника Европы, в проведении которого принимал участие Цюрих и кантон Женева, отмечали пятидесятилетие речи Уинстона Черчилля (1874–1965) в стенах Цюрихского университета («The Tragedy of Europe», September 19, 1946 («Трагедия Европы», сентябрь 19, 1946): Роберт Роудз Рид (Rede) [Ред. ]: Winston Churchill: His Complete Speeches 1897–1963 («Уинстон С. Черчилль: полное собрание его выступлений 1897–1963 гг.»), т. VII (1943–1949), Нью-Йорк / Лондон 1974, с. 7379 и след.). При этом собравшимся внушали мысль, что видение будущего Черчиллем в его речи воплотилось в Евросоюзе. Но то, что в рамках подобного истолкования из его речи были удалены «балки» и «опоры», вряд ли было замечено — кто возьмет на себя труд прочитать оригинал (см. также 24.3 и особенно 25.11)?

Как только сообщается о вещах, которые невозможно или трудно перепроверить, следует особо опасаться, не пущена ли здесь в ход стратагема 25. Иначе говоря, к сообщениям, к источнику которых у вас нет доступа, нужно относиться настороженно и никогда не верить им на слово. Ведь в наше время при наличии свыше 800 миллионов свободных интернетовских сайтов (Шпигель. Гамбург, № 28, 1999, с. 152) и при вызванном «огромным потоком информации невообразимом хаосе» (Gdi impuis.[336] Цюрих, № 1, 1998, с. 27; см. также стратагему 20) стало крайне легко вводить в заблуждение.

Подобно статагеме 11 при стратагеме 25 тоже происходит замена. Но если в стратагеме 11 речь идет о сохранении и защите человека, над которым нависла беда, то в стратагеме 25 — об изменении на первый взгляд непонятно какой личности, какой вещи или какого понятия с целым рядом связанных с этим шагом целей. В этом отношении стратагема 25 отличается и от стратагемы лишения силы 19, озабоченной исключительно ослаблением противника.

25.4. Свадьба без брачной ночи

Драгоценная Яшма (Баоюй) [из рода Цзя] был единственным сыном [если не считать умершего старшего, оставившего внука] Цзя Чжэна, дяди, женатого на Ван Сифэн (иначе «сестрица Фэн (Фэнцзе)») племянника Цзя Ляня. «Появился он на свет с яшмой во рту. Яшма эта излучала радужное сияние, а на поверхности виднелись следы иероглифов… Все говорили, что у этого мальчика необыкновенная судьба и потому бабушка [матушка Цзя] холит его и лелеет» [гл. 2: «Сон в красном тереме». Пер. с кит. В. Панасюка. М.: Худ. лит., 1995, с. 39]. Пурпурная Жемчужина (Дайюй) [из рода Линь] была дочерью [Цзя Минь, ] сестры Цзя Чжэна. Так как мать девочки умерла, когда той было шесть лет, то матушка Цзя взяла внучку в [Жунго, столичный] дворец рода Цзя. В ту пору ей исполнилось девять, и она была на год младше Баоюя. Вскоре после переезда умер и ее отец. Драгоценная Шпилька (Баочай) [из рода Сюэ], на год старше Баоюя, приходившаяся племянницей [госпоже Ван] супруге Цзя Чжэна, тоже въехала в дом Цзя. Баоюй весьма благоволил к женщинам, в том числе и к Баочай. Но сердце его целиком принадлежало Дайюй. Это было крайне чувствительное и мечтательное создание. Люди вокруг представлялись ей очень легкомысленными. Чем больше им нравилось общество, тем неуютнее они ощущали себя при виде ее отчужденности. Поэтому они сторонились ее, и она предавалась своим думам. Она размышляла о цветах, чье увядание видеть тем тягостней, чем больше радуешься их благоуханию, так что лучше бы те вообще не цвели. Поэтому неудивительно печальное выражение у нее на лице, когда у других оно озаряется улыбкой. Ее доброе сердце проявилось осенним днем, когда она сгребла метелкой опавшие лепестки персика в шелковый мешочек и вместе с Баоюем зарыла в могилку [гл. 23: там же, т. 1, с. 332]. Они легко ссорились, но и быстро мирились. Однажды Баоюй пришел к ней в расположенный в саду павильон [Реки Сяосян]. Та только что проснулась и поправляла волосы. «Глаза у нее были совсем еще сонные, на щеках играл румянец. Что-то дрогнуло в душе Баоюя» [гл. 26: там же, т. 1, с. 373]. Однажды он признался ей [но эти слова довелось услышать не ей, а его служанке Сижэнь]: «Даже во сне мысли о тебе не покидают меня!» [гл. 32: там же, т. 1, с. 463]. Свою привязанность к Дайюй он не скрывал от других. Многие намеками или вовсе без обиняков говорили ей о предстоящей свадьбе с Баоюем. Для них обоих не было никакого сомнения, что самой судьбой они предназначены друг другу. Его привязанность была столь сильной, что он даже занемог, когда Багряная Кукушка (Цзыцзюань), любимая служанка Дайюй, в шутку сказала о намерении своей барышни на следующий год вернуться домой [гл. 57: там же, т. 2, с. 253]. Телесно Дайюй была слаба. Ее часто лихорадило, изводил кашель, так что приходилось ложиться в постель. Для горничных и служанок она, круглая сирота, казалась чужой, и те с неохотой возились с ней. Так что чувствовала себя Дайюй брошенной и совершенно одинокой. Между тем пришла пора Баоюю жениться. Поэтому, когда его мать, госпожа Ван, завела с матушкой Цянь разговор о Дайюй, та сказала: «Она не пара Баоюю. Да и здоровьем слаба, долго не проживет. Баочай — вот невеста для Баоюя!» И добавила: «Женим Баоюя, а потом и ее выдадим замуж. Главное, чтобы Дайюй до времени ничего не знала» [гл. 90: там же, т. 3, с. 138–139]. Все решилось без ведома Баоюя, как и было заведено в ту пору. Баоюй неосторожно теряет свой драгоценный оберег-яшму, который обыкновенно носил на шее, закрепленным на пятицветной тесьме, вследствие чего лишается рассудка [гл. 94: там же, т. 3, с. 192 и далее]. Тем временем его отца отправляют начальником по сборам хлебного налога в провинцию Цзянси. Перед отъездом его зовет к себе восьмидесятилетняя мать, чтобы известить о тревоге за внука Баоюя. «Вчера я велела… пойти погадать о его дальнейшей судьбе. Гадатель сказал, что Баоюя надо женить на девушке, чья судьба связана со стихией металла; только это может его спасти. Иначе ни за что ручаться нельзя» [гл. 96: там же, т. 3, с. 216–217]. Отец юноши дал свое согласие. Сижэнь («Привлекающая людей»), служанка Баоюя, прознавшая о выборе невесты, понимала, что надвигается беда, поскольку ей было ведомо о глубоких чувствах ее господина к Дайюй: «Конечно, если он совсем потерял разум, то отнесется к этой новости безразлично. А если хоть что-то соображает, это может его просто убихь. Придется поговорить с госпожой. Это мой долг. Иначе могут оказаться несчастными сразу три человека!» [гл. 96: там же, т. 3, с. 220]. Поэтому она отправилась к матери Баоюя и трогательно описала те отношения, что с годами завязались между Баоюем и Дайюй. Она также упомянула о признании Баоюя в любви к Дайюй, невольной свидетельницей чего она стала. Стоило служанке Дайюй заикнуться о мнимом отъезде, как Баоюй смертельно занемог. «Воспользовавшись случаем, госпожа Ван не преминула рассказать матушке Цзя все, что ей было известно о чувствах Баоюя к Дайюй. Матушка Цзя выслушала ее, подумала и сказала: «Бог с ней, с Дайюй, а вот если у Баоюя к ней серьезные чувства, могут возникнуть осложнения». — «Какие еще осложнения? — промолвила Фэнцзе. — Я уже кое-что придумала, не знаю только, согласится ли тетушка». — «Если придумала, расскажи старой госпоже, — вмешалась госпожа Ван, — а потом вместе обсудим!» — «Сейчас надо, как говорится, забросить удочку!» — сказала Фэнцзе. «Что это значит?» — удивилась матушка Цзя. «А то, что нужно распустить слух, будто отец решил женить Баоюя на барышне Линь Дайюй. Посмотрим, как Баоюй к этому отнесется. Если останется равнодушным, беспокоиться нечего. А обрадуется — тогда хлопот не миновать!» — «Допустим, он обрадуется, — произнесла госпожа Ван. — Что тогда?» Фэнцзе наклонилась к госпоже Ван и что-то прошептала на ухо. «Да, да, — закивала госпожа Ван. — Неплохо!»… Сначала матушка Цзя ничего не поняла, но, когда Фэнцзе ей все разъяснила, расплылась в улыбке» [гл. 96: там же, т. 3, с. 222–223]. Хотя и было запрещено говорить о готовящейся женитьбе Баоюя с Баочай, об этом случайно стало известно Дайюй от одной ничего не подозревающей молоденькой служанки [гл. 96: там же, т. 3, с. 225]. У Дайюй пошла кровь горлом, и она слегла. Между тем «на следующий день после завтрака Фэнцзе пошла к Баоюю и без обиняков заявила: «Второй господин, тебя ждет большая радость! Отец решил тебя женить и уже выбрал счастливый день для свадьбы!» Баоюй ничего не говорил, только глядел на Фэнцзе широко раскрытыми глазами, улыбался и еле заметно кивал головой. «Он решил женить тебя на сестрице Линь Дайюй, — продолжала Фэнцзе. — Ну, как, доволен?» Баоюй расхохотался, и, глядя на него, Фэнцзе не могла понять, в здравом ли он уме. Поэтому она повторила: «Батюшка сказал, что женит тебя на сестрице Линь Дайюй, но лишь в том случае, если ты поправишься. А если и дальше будешь таким же глупым, тебя вообще не женят». — «Не я глуп, а ты! — с серьезным видом заявил Баоюй и, поднявшись, добавил: — Пойду навещу сестрицу Дайюй, надо ее успокоить!» — «Сестрица Дайюй уже все знает, — поспешила сказать Фэнцзе, удерживая его за руку. — Она скоро станет твоей женой, и не надо к ней ходить, смущать ее». — «А когда меня женят, мы с нею хоть раз увидимся?» — спросил Баоюй. Фэнцзе стало смешно, но она тут же подумала: «Сижэнь не ошиблась. Стоит упомянуть имя сестрицы Линь — и у него наступает просветление. Но если он в здравом уме и увидит, что его женили не на барышне Линь Дайюй, то взбесится, как затравленный тигр. Тогда его не унять!» И, поборов волнение, Фэнцзе сказала: «Если будешь благоразумным, увидитесь! А не будешь — она не пустит тебя к себе». — «Сердце у меня всего одно, и я давно отдал его сестрице Линь Дяйюй, — сказал юноша. — Если она придет, то принесет его и снова вложит в мою грудь». Слова Баоюя показались Фэнцзе бессмысленными, она вышла из комнаты и отправилась к матушке Цзя. Там она слово в слово повторила все, что говорил Баоюй. Матушке Цзя было и смешно и больно» [гл. 97: там же, т. 3, с. 231–232]. Пока улаживались все формальности в связи со свадьбой с Баочай, Баоюя уверяли, что он сочетается браком с Дайюй. «Здоровье юноши теперь с каждым днем улучшалось. Блаженство наполнило душу, когда он узнал, что его женят на Дайюй… Хоть временами его речь и казалась бессвязной, в общем он производил впечатление здорового человека» [гл. 97: там же, т. 3, с. 243]. В день свадьбы состояние Дайюй крайне ухудшилось. Никто из большого семейства Цзя не находил времени для нее. Цзыцзюань, служанка Дайюй, отчаявшись, велела позвать няньку Дайюй — тетку Ван. Та глянула на свою воспитанницу и в отчаянии заплакала. А Цзыцзюань так на нее надеялась! Но тетка Ван оказалась совершенно беспомощной и стояла в полной растерянности. Тут Цзыцзюань осенило: «Вот за кем надо послать!» Как бы вы думали, за кем? Ну конечно же, за Ли Вань (вдовой старшего брата Баоюя). Цзыцзюань знала, что Ли Вань живет затворницей и на свадьбу вряд ли пойдет. Веселье и шум ее не прельщали. К тому же она была главной распорядительницей в саду. Когда пришла служанка, Ли Вань выправляла стихи, недавно написанные [сыном] Цзя Ланем. «Старшая госпожа, барышня Линь совсем плоха!» — доложила служанка. — Там все плачут». Ли Вань, ни о чем не спрашивая, поспешила к Дайюй… Обливаясь слезами, Ли Вань думала: «Дайюй была самой красивой среди сестер и самой талантливой… А Фэнцзе, будто нарочно, вздумала, как говорится, «украсть балку и подменить колонну». Как же ей после этого являться в павильон Реки Сяосян и утешать девочку! Бедняжка Дайюй, жаль мне ее!»… [Когда Дайюй находилась при смерти, ] на пороге появилась жена [управляющего] Линь Чжисяо. «Хочешь что-то сказать?» — спросила Ли Вань. Женщина замялась, а после произнесла: «Вторая госпожа Фэнцзе только что разговаривала со старой госпожой, им на некоторое время нужна барышня Цзыцзюань. «Тетушка Линь! — вскричала Цзыцзюань, не дожидаясь, пока Ли Вань ответит. — Прошу вас, оставьте нас в покое!.. Когда умрет барышня, мы, разумеется, перейдем в ваше распоряжение, и тогда все, что нужно…» Цзыцзюань смутилась, умолкла, а потом, как бы извиняясь, договорила: «А сейчас мы не отходим от барышни. Она все время меня зовет». — «В самом деле! Видимо, в прежней жизни барышня Линь самой судьбой была связана с этой девочкой. Она ее ни на минуту не отпускает, — подтвердила Ли Вань. — А вот к Белоснежной Гусыне (Сюэянь) барышня равнодушна, хотя и привезла ее с собой»… «В таком случае пусть немедля идет со мной», — сказала жена Линь Чжисяо… Надо сказать, что в последнее время Дайюй почти не пользовалась услугами Сюэянь, считая ее нерасторопной и глупой, и Сюэянь охладела к барышне. Поэтому она не возразила ни слова и стала собираться. Девочке велели надеть новое платье и следовать за женой Линь Чжисяо… Когда Сюэянь увидела приготовления к свадьбе, она вспомнила о своей барышне, и сердце сжалось от боли, но при матушке Цзя и Фэнцзе она не решалась показывать свое горе. «И зачем только я им понадобилась?» — думала Сюэянь… [гл. 97: там же, т. 3, с. 235–242]. Дыхание Дайюй оборвалось в тот момент, когда Баочай в паланкине принесли в дом Баоюя» [гл. 98: там же, т. 3, с. 253], и находилась с ней рядом одна верная служанка Цзыцзюань.