Филип Фармер - Многоярусный мир. Том 1. Сборник фантастических произведений

• Название: Многоярусный мир. Том 1. Сборник фантастических произведений
• Автор: Филип Фармер
• Издательство: филиал «Васильевский остров» объединения «Всесоюзный молодежный книжный центр»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1992
• ISBN: 5-7012-0311-5

В книгу вошли два первых романа известного американского писателя-фантаста из серии «Многоярусный мир» и рассказ Теодора Старджона «Когда заботишься и любишь…».

---

Он чувствовал рот на своем рте и тяжесть на животе. Такое впечатление, словно его кости куда-то исчезли: тошнота, полная неподвижность, как будто тело стало куском расплывшегося при нагреве жира.

Рот на его рте, чей-то вес на его животе, глоток воздуха, такой желанный, но слишком теплый и влажный. Он отчаянно нуждался в нем, и ему показалось, что где-то внутри есть запас сил, чтобы собраться с ними в легких и попытаться отбросить его назад, но слабость так ужала предпринятое усилие, что все вылилось лишь в булькающий вздох.

И снова — рот в его рте и вес на животе, и еще один вздох. Он попытался повернуть свою голову, но кто-то держал его за нос. Он выдохнул такой необходимый, но неудовлетворительный воздух и вместо него слегка вдохнул сам. И сразу же закашлялся — воздух был слишком сочен, чист, слишком хорош. Он закашлялся, как и всякий после хорошего глотка крепкого ячменного виски, — свежий воздух жег легкие.

Он почувствовал как его голову и плечи приподняли и переместили, из чего сообразил, что лежал до этого плашмя спиной на камне, или чем-то подобном, плоском и совершенно твердом, а теперь уже на чем-то более мягком. Чудесный, свежий, обжигающий воздух поступал без перебоев, кашель стал слабее, пока наконец он не погрузился в нечто вроде сонного умиротворения. Лицо, склонилось над ним слишком близко, чтобы нормально его разглядеть, или же он не мог рассмотреть его, утратив саму возможность, но, тем не менее, беспокойство он не испытывал. И поэтому вяло уставился в это расплывающееся сияние лица, и непринужденно прислушиваясь к голосу…

…Голосу, что-то тихо мурлыкавшему без слов, успокаивающему почему-то в своей бессловесности, создающему новые ощущения восторга и удовольствия, чего не выразить никакими словами. И потом, все же были и слова, полупропетые, полупрошептанные, и он не смог их разобрать, не мог разобрать… и тогда… тогда ему послышалось:

— …и как это может, такое волшебство, как это: все что произошло и эти глаза…

— Ты похож на покойника, приятель. Эй, ты там?

Он широко раскрыл глаза и наконец-то ясно увидел ее лицо и темные волосы, и глаза, зеленые-зеленые, словно морская бездна, с оттенком синевы. Ее спутанные, сохнущие волосы, обрамляли лицо подобно виноградным лозам, и зеленые глаза, и густые брови над ними казались неотъемлемой частью ее, отбрасывая зеленое сияние на непостижимую прозрачность щек. Он в тот момент никак не мог понять, что же она была такое. Она сказала ему (как давно, прошли многие годы):

— Я думала ты — фавн…

Но сейчас он не имел еще полного сознания, если не сказать фантазии, в своем распоряжении. Она просто не соотносилась ни с чем из его опыта.

Затем он почувствовал сжимающую, выворачивающую боль внутри, в верхней части живота, заполняющую все, грозящую взорваться. Какой-то толстый шнур внутри перекрутился, и ясно понимая, что его надо разогнуть, он сделал яростное, противоречивое усилие преодолел его. И когда пришел взрыв, то это была тошнота, а не агония. Конвульсивно он вывернул голову, почувствовав подступающую волну к горлу, и расслабился.

И увидел с слишком большим мучением, чтобы ужаснуться светлую рвотную массу, стекающую вокруг ее колена, углубление, образованное бедром и икрой ноги, так как она сидела, подобрав под себя ноги, и комки, оставшиеся после того, как стекла жидкость. И она…

Она сидела так же, как и прежде, держа его голову, баюкая в своих руках, успокаивая и напевая, что все хорошо, хорошо, он будет теперь чувствовать себя лучше. Слабость обволокла его и отступила, после чего, дрожа, он отстранился от нее, наклонил голову и глотнул воздуха.

— У-уфф, — и выдохнул.

— Парень, — произнесла она, и произнесла это точно в унисон с ним. Он держался за голени и вытер слезы, вызванные рвотой сперва из правого, потом из левого глаза, смахнув их на колени.

— Уф, ну и дела, — пробормотал он, и она снова произнесла фразу в унисон с ним.

И тогда, наконец-то, он взглянул на нее.

Он взглянул на нее и никогда уже не забыл, что увидел, как и все остальное. Послеполуденное солнце, лучи» превращенные в кружево беседкой над ними, описывали ее, она наклонилась к нему, одной своей маленькой рукой, опершись на землю, плавно изгибающейся вниз, и ее собственный вес развернул плечи таким образом, а голова наклонилась несколько вперед, словно тяжелая ее волос пригибала к земле. Это вызывало чувство податливости, словно она вся была хрупкой, что на самом деле, он знал, было не так. Ее другая рука, раскрытая, лежала на другом колене, ладонью вверх, и пальцы не были до конца расслаблены, словно она что-то держала в них, действительно, луч света — золото, превращенное в коралл, — лежал в ее ладони. Она держала его просто так, гармонично, бессознательно, и в руке ее было знание за семью печатями, которое нельзя ни принять, ни передать. И он запомнил на всю свою жизнь, вплоть до самой мельчайшей части, вплоть до блестящего ногтя на ноге. Она улыбалась, а ее поразительные, непередаваемые глаза лучились обожанием.

Гай Гиббон понял приход величайшего момента своей жизни, именно в этот самый миг, и на всю свою жизнь, чтобы произнести нечто незабываемое, и что бы он не сказал, так и будет…

— О… ну и дела, — выдохнул он.

Он содрогнулся, а затем улыбнулся ей.

И снова смеялись вместе, до тех пор, пока, в недоумении, он остановился и спросил:

— А где я нахожусь?

Она не стала отвечать, и он закрыл глаза, попытавшись разобраться сам. Сосновая беседка… где-то разделся… поплыл. Да, поплыл! Затем, через все озеро и он встретил… Он открыл глаза, посмотрел на нее и сказал:

— Тебя.

Затем, заплыв в обратном направлении, холод, в желудке слишком много еды, теплого сока и несвежего пирога, чтобы справиться и:

— …ты, похоже, спасла мою жизнь.

— Что ж, кто-то ведь должен был. Иначе ты бы умер.

— И поделом мне.

— Нет! — вскричала она. — Не смей больше говорить этого! — И он совершенно ясно видел, что воскликнула она совершенно серьезно.

— Я только хотел сказать — за свою глупость. Я съел достаточно дерьма и пирога, который, думаю, начал уже плесневеть. Всего этого было слишком много, затем, когда я разгоряченный и усталый, как безмозглый тупица направился в воду. Так что любой, поступающий так, заслуживает…

— Я имела в виду, — произнесла она совершенно безэмоционально, — не смей это повторять. Ты слышал о старой традиции, когда на поле боя один человек спасал жизнь другому, то жизнь эта становилась собственностью его, и он мог поступать с ней так, как ему захочется?

— Ну, а что ты хочешь делать с моей?

— Ну, посмотрим, — задумчиво ответила она. — Ты должен сам отдать. Я не могу, вот так, просто взять ее.

Она затем выпрямилась и отодвинулась назад, рука ее заскользила по сосновым иголкам, лежавшим на каменном полу беседки. Она наклонила голову и волосы, качнувшись вперед, скрыли ее лицо. Он подумал, что она наблюдает за ним сквозь них, Но не мог быть уверенным.

Он хотел произнести это в полный голос, но мысль стала такой большой, что сдавила ему горло и он лишь прошептал:

— А ты ее хочешь?

— О, да, — ответила она, тоже шепотом. И когда он пододвинулся и откинул волосы с ее лица, чтобы посмотреть, следит ли она за ним, то увидел, что глаза ее закрыты и в уголках их слезинки. Он с нежностью протянул руку, но прежде, чем успел к ней прикоснуться, она прыгнула вверх, прямо сквозь густую стену. Ее длинное золотистое тело прошло сквозь нее без единого звука и на мгновение, казалось, зависло в воздухе, затем исчезло. Он просунул голову и увидел, как ее тело промелькнуло под зеленоватой водой. Он замешкался, потом почувствовал запах своей собственной рвоты. Вода выглядела достаточно чистой, а золотой песок — как раз подходящим материалом, чтобы поскоблить себя. Он выбрался из беседки и неуклюже, спотыкаясь, направился вниз, по берегу, к воде.

После первого нырка, он вышел и завертелся вокруг, ища ее, но не находя.

Ничего не чувствуя, он подплыл к крошечному пляжу, и нагнувшись, обсыпал себя мельчайшим песком. Затем нырнул и начал отчищаться, и потом (все еще надеясь) еще раз выскоблил всего себя. Снова нырнул, вынырнул. Но ее не увидел.

Он постоял в лучах заходящего солнца, чтобы обсохнуть и посмотрел на противоположный берег озера. Сердце подпрыгнуло, когда он заметил движение чего-то белого и снова упало, когда разглядел, что это всего лишь вереница покачивающихся и скользящих корабликов.

С трудом он поднялся к беседке — и теперь наконец-то-увидел, что эта та беседка, за которой он разделся — и тяжело опустился на скамью.

Здесь тропические виды рыб плавали в океанской воде, но не было океана, и где целые флоты точнейших копий кораблей ходили под парусами, без кого-либо на мостиках, никто ими не управлял, где бесценные статуи стояли, скрытые, на подстриженных и ухоженных полянах в глубине леса и — он увидел далеко не все, да и какие другие невозможности были здесь возможны, в этом невозможном месте. Кроме того, чувствовал себя он отвратно. (Он сморщил нос). Чертовски близко… чуть не утонул. Без сомнения, рехнулся ненадолго, уж точно. Она не могла быть настоящей. И разве не заметил он зеленоватый оттенок ее кожи, или же просто оттенок лучей солнца…? Кто угодно, кто мог создать такое место, управлять им, вполне мог бы сварганить и какую-нибудь машинку, чтобы загипнотизировать тебя, как об этом рассказывалось в некоторых научно-фантастических рассказах.