Юрий Герман - Подполковник медицинской службы

• Название: Подполковник медицинской службы
• Автор: Юрий Герман
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Харламов молчал.

"Может быть, еще нет..." - безнадежно подумала Ольга Ивановна.

- Да, - ответил Харламов. - Да, тут двух мнений быть не может, картина чрезвычайно ясная.

Они еще помолчали. Потом Харламов сказал решительным, несомневающимся тоном:

- Паллиативная операция слишком опасна, радикальная невозможна. Придется зашивать.

"Вот и все! - подумала Ольга Ивановна. - Вот и все". И отвернулась.

- Под печень мы ввели тампон, - осторожно напомнила Нора Викентьевна, и Харламов ответил вдруг с еле сдерживаемым бешенством:

- Знаю! Можно не напоминать по три раза!

Потом, моя руки, Харламов сказал, ни к кому не обращаясь, и голос его прозвучал сурово, даже угрожающе.

- Я думаю, - сказал он, - подробности не станут известны Александру Марковичу. Вариант для него такой... такой: сделано желудочно-кишечное соустье. Впрочем, полковник Тимохин тут останется и доложит ему сам.

Нора Викентьевна подала Харламову полотенце. Тимохин все ходил и напевал, сердито поглядывая по сторонам: "тру-ту-ту-тру-ту-ту!" А Лукашевич робко попросил у Анжелики, наводившей порядок в своем хозяйстве:

- Будьте добры, сестрица, дайте мне тридцать граммов спирта с вишневым сиропом. Простыл я в самолете.

И для правдоподобия зябко поежился.

Уехал он вместе с Харламовым и Норой Викентьевной, а Тимохин остался, и было странно видеть, как сидит он в левинской ординаторской и пишет там что-то в маленькой записной книжечке. Да и весь этот день был какой-то странный и печальный, не похожий на другие дни.

Под вечер Тимохин долго разговаривал с Барканом.

И Баркан вышел от него расстроенным, тихим, с виноватым выражением лица.

22

На восьмой день Левину сняли швы, а на пятнадцатый он отправился в первый поход по своему отделению. Ольга Ивановна шла рядом с ним, поглядывая на него с тревогой, а он говорил ей сердито-веселым голосом:

- Лежание пошло мне на пользу, я вчера покончил со своими заметками, надоели только гости. Вы видели, что делалось? Уж Мордвинов, человек как будто занятой, и тот чуть не каждый день являлся. А Тимохин, знаете ли, милейшая личность. Умен и много знает. Бурчит только иногда, как медведь, слов не разберешь. Лукашевич тоже милейший человек. Вообще, конечно, все это было довольно трогательно, особенно если бы времени побольше. Ну а тут полон рот хлопот, чувствуешь себя отлично и изволь - лежи. Да, а вы говорите - хирургия! Проопериро-вали - и значительно легче стало. Нет этого отвратительного ощущения постороннего тела в животе. А до операции было похоже на сказку, помните, кто-то там съел бабушку, волк, что ли? Вот и у меня было совершенно такое чувство, как у волка. Ну, идите себе, мне на камбуз надо, я ругаться иду, вам это слышать не следует.

И помахал ей рукою.

Он пошел вниз, а она стояла и смотрела ему вслед. Как странно: неужели ему в самом деле легче? Вот пошел на камбуз ругаться. Вчера объявил выговор Онуфрию. Два дня назад собрал у себя в палате летучку и при всех сказал, что объявляет ей, Варварушкиной, благодарность.

Ольга Ивановна шла по коридору и думала.

- Доброе утро, товарищ доктор! - сказал ей майор Ватрушкин. - Помните меня?

- Помню, - сказала она. - Вы капитан Ватрушкин.

- А вот и нет! - сказал Ватрушкин. - Вот и майор. Меня, между прочим, опять ранили.

- Да что вы говорите?

- И глупо ранили, - сказал Ватрушкин. - Ну, да это вам все равно не понять. А скажите, где сейчас подполковник Левин? Это правда, что его оперировали? И, говорят, будто он никуда от нас не хотел ехать? Это все верно?

- Верно! - сказала Варварушкина, невольно улыбаясь. С Ватрушкиным нельзя было говорить и не улыбаться.

- Ну, молодец старикан! - воскликнул Ватрушкин. - У него среди нашего брата большой авторитет. Не верите?

- Верю, - ответила Ольга Ивановна. - Только чего вы расхаживаете? Идите-ка в палату!

- Мне ходить и стоять здоровее, - сказал Ватрушкин. - Впрочем, я вас провожу. А вы слышали, что у меня сын родился?

- Нет, - сказала Варварушкина. - Где же нам слышать! Мы люди темные, газет не читаем.

- Родился, - подтвердил Ватрушкин. - Ванькой назвали. Нынче самое редкое имя. Комичный парень. Да-а, а вы все думаете - капитан Ватрушкин. Нет, до Ватрушкина теперь рукой не достать.

И он так громко и весело захохотал, что Варварушкина на него зашикала.

- Извиняюсь, - испугался он, - забыл. Отвык от госпиталя. У нас офицеры так однажды хохотали, что в землянке стена лопнула и песок посыпался. Не верите?

- Не верю.

- И никто не верит. Такая землянка подобралась.

Ольга Ивановна ушла, а Ватрушкин остался дежурить в коридоре, чтобы еще с кем-нибудь поболтать. В палате ему было скучно, там все сейчас почему-то спали.

"Вот Левин пойдет - его и поймаю, - решил Ватрушкин. - С ним потолковать интересно. Про сына ему расскажу. И пусть, в самом деле, зашьет мне рану, что ли!"

А Александр Маркович сидел в это время на кухне возле большого разделочного стола и говорил руководящему Онуфрию Гавриловичу:

- Однако из тех же продуктов можно варить совершенно приличное горячее. Вы убедились в этом сами. Но стоило мне на две недели оставить вас в покое, как вы опять принялись варить несъедобную дрянь. В чем же дело, скажите на милость?

Онуфрий посмотрел на него коротко и злобно. И Левин успел заметить этот взгляд.

- Вы думали, что я никогда тут не появлюсь, - продолжал он, - а я появился и постоянно буду появляться. Если же умру, то после каждого дурно сваренного вами обеда буду приходить и душить вас по ночам... Я буду являться как привидение.

Руководящий осклабился. Гроза проходила стороною - Левин шутил. И Онуфрий даже сразу не понял, когда Александр Маркович сказал:

- Я отстраняю вас на трое суток от работы на кухне. Вы будете теперь колоть дрова, выносить из кухни помои и делать другую работу, которую никогда не делает повар. Понимаете? Таким способом я наказываю вас. Я наказываю вас за то, что вы кормите людей, проливших свою кровь за родину, невкусной, дурно проваренной, противной пищей. Вы поняли, за что я вас наказываю?

- Понял, - отвернувшись, сказал кок.

- Я не слышу, что вы там бурчите. Повернитесь ко мне и повторите.

- По-нял!

- И не кричите, а то будете колоть дрова не трое суток, а пятеро. Ясно?

- Ясно.

- Варить будет ваш помощник Сахаров. Он не знает, что такое "дефуа-гра", но он варит лучше вас, потому что старается. Варить будете вы, слышите, Сахаров?

- Есть! - выкрикнул Сахаров.

- А если по возвращении с дворовых работ вы, Онуфрий Гаврилович, не исправитесь, я отдам вас под суд как злостного нарушителя трудовой дисциплины. И вы будете сурово наказаны.

- На здоровье! - сказал руководящий и кинул черпак в котел с такой силой, что суп брызнул на плиту и на пол.

- Не безобразничайте! - сказал Левин. - Вы получили взыскание по заслугам, и очень мягкое. Я не собираюсь вас перевоспитывать, вы дурной человек и дурной работник. Но так как мне некем вас заменить, то я принуждаю вас работать честно и буду принуждать до тех пор, пока вы не станете нормальным работником.

Выходя в тамбур кухни, он услышал, как Онуфрий сказал Сахарову:

- Уж и ползать совершенно нисколько не может, а туда же, командует. Другие люди об это время всех жалеют, а он как все равно собака накидывается.

Александр Маркович усмехнулся. Нет, он не будет всех жалеть. Всех жалеть отвратительно. Пожалеть кока - это значит не выполнить свой долг по отношению к раненым. Нет, он не пожалеет Онуфрия. Всех жалеть - это значит никого не любить. Пусть Онуфрий отправляется колоть дрова и носить помои. Не надо разводить нюни. Вот он разговаривал с Барканом всегда прямо и резко, и теперь в Баркане что-то переменилось. Может быть, это ему кажется, может быть, он еще ошибается, но Баркан уже не тот, каким был раньше. Он иначе разговаривает теперь и больше спрашивает, чем утверждает. Нет, извините, он не будет прощать и жалеть. Вот, например, Розочкин - вялый человек. Что может быть страшнее вялого человека? Ему, наверное, хочется лежать и перелистывать старый журнал, а вернее всего - ничего не хочется, и это тоже нельзя прощать, потому что вялость Розочкина не только его внутреннее качество, а качество и внешнее - касающееся всего госпиталя вот как. Что ж, пожалеть и Розочкина?

В халате, с палкой он пришел к Розочкину и поболтал с ним минут десять. Розочкин сообщил, что у него тридцать семь и шесть.

- Да, у вас, видимо, насморк, - сказал Левин.- Полощите нос соленой водой. Мне это помогало.

Розочкин посмотрел на него жалостно своими красивыми, томными глазами.

- А ложиться вам нельзя, - сказал Левин, - нельзя, товарищ Розочкин, нельзя, коллега. Вы у нас один. Вы нам нужны. Да, вот так. До свидания, коллега.

И Розочкина он не пожалел. А Розочкину так хотелось полежать и почитать журнал. Это ведь очень приятно - полежать с маленьким гриппом, совсем маленьким, чтобы тепло было, уютно, - и почитать. И совсем даже не почитать, а полистать. И подремать.