Сидони-Габриель Колетт - Кошка

• Название: Кошка
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ, Орлов и сын
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-318-0

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы и повести, впервые изданные во Франции с 1930 по 1945 годы, знаменитые эссе о дозволенном и недозволенном в любви «Чистое и порочное», а также очерк ее жизни и творчества в последние 25 лет жизни. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

Оставаясь одна, Камилла становилась очень похожа на девочку, которая не хотела здороваться. Детство воскресало в выражении бесчеловечной невинности и ангельской жестокости, облагораживающем лица детей. Беспристрастно строгим, ничего в частности не осуждающим взглядом она окидывала Париж, небо над ним, с каждым днём меркнувшее всё раньше. Она нервически зевнула, выпрямилась, с рассеянным видом сделала несколько шагов, вновь склонилась над бортиком, вынуждая кошку соскочить. Саха с достоинством удалилась, почтя за благо перебраться в комнату. Но дверь гипотенузы оказалась затворена. Она уселась и начала терпеливо ждать. Однако некоторое время спустя ей пришлось сойти с места, потому что Камилла принялась расхаживать от стенки к стенке. Кошка вновь вскочила на бортик. Но Камилла, точно забавы ради, согнала её оттуда, опершись на локти, и Саха вернулась к запертой двери.

Глядя вдаль, Камилла неподвижно стояла к ней спиной. Кошка глядела на эту спину, дыша все чаще. Она поднялась, два или три раза повернулась вокруг себя, остановила вопросительный взгляд на запертой двери… Камилла не двинулась с места. Саха раздула ноздри, беспокойно задвигалась, словно её затошнило, из её глотки вырвалось долгое тоскливое мяуканье – жалкая защита от непреклонной и безмолвной воли. Камилла резко повернулась.

Она была немного бледна, и пудра на щеках выделялась теперь двумя овальными пятнами. Она притворялась, будто мысли её заняты чем-то, как если бы тут был свидетель, и даже принялась что-то напевать, не разжимая губ, и снова начала расхаживать от перегородки к перегородке в такт напеву, но голос у неё сорвался. Кошка, уклоняясь от её ноги, оказалась вынужденной одним прыжком вскочить на бортик, потом вновь прижаться к двери.

Саха овладела собой и скорее умерла бы, нежели испустила новый вопль. Преследуя кошку, но как бы не замечая её, Камилла сновала взад и вперед без единого звука. Саха вспрыгивала на бортик, лишь когда нога приближалась вплотную, и соскакивала, лишь уклоняясь от руки, готовящейся низвергнуть её с десятиэтажной высоты.

Она уклонялась проворно, перепрыгивала расчётливо, не сводя глаз с недруга своего, не унижаясь ни до ярости, ни до мольбы. От потрясения, от ощущения смертельной угрозы чувствительные подушечки её ног увлажнились от пота, оставляя на отделанном под мрамор балконе похожие на цветы отпечатки.

Судя по всему, у Камиллы первой стали иссякать силы, и поколебалось преступное её упорство. Первый признак слабости появился, когда она взглянула на тускнеющее солнце и на ручные часы, прислушиваясь к тонкому позвякиванию за дверями. Ещё немного, и решимость оставила бы её, как сон отлетает от лунатика, и она стала бы невинна и утомлена… Саха почувствовала колебания недруга, замешкалась на бортике, и тут Камилла, выбросив перед собою обе руки, столкнула кошку в пустоту.

Прежде чем попятиться от парапета и прислониться спиною к стене, Камилла успела услышать скрежет ногтей по наружной обмазке балкона, увидеть голубое, изогнувшееся двойной дугой тельце, точно форель в водопаде.

Её не искушало желание глянуть сверху в тесный садик, обведённый новой оградой из дикого камня. Вернувшись в квартиру, она прижала ладони к ушам, отняла их, помотала головой, точно услышав комариный писк, и едва не уснула. Но когда завечерело, она встала и прогнала сумрак, зажигая напольные лампы, горящие желобки, ослепительные грибы и светильники под длинным хромированным козырьком, напоминавшим веко, льющее жемчужный свет поперёк кровати.

Она двигалась упруго, трогала предметы лёгкими ловкими руками, как бы грезя.

– Я точно похудела… – произнесла Камилла вслух. Затем она переоделась в белое.

– Моя муха в молоке, – сказала она, передразнивая Алена.

Тут ей припомнилось нечто из её чувственных радостей, щёки её порозовели, она вернулась к действительности и стала ждать возвращения Алена.

Она напряжённо прислушивалась к гудению лифта, вздрагивая от каждого громкого звука, от глухих упругих толчков, лязга захлопывающихся дверей шахты, скрежета, напоминающего скрип якорной цепи, прорывающейся и глохнущей музыки – от разнородных шумов, какие разносятся в недавно построенных домах. Однако лицо её не выразило удивления, когда в прихожей вместо нащупывающего постукивание ключа в замке раздалось утробное жужжание звонка. Она побежала к входу и отворила сама.

– Запри дверь, – распорядился Ален. – Надо прежде посмотреть, всё ли у неё цело. Идём, посветишь мне.

Он держал на руках живую Саху. Ален прошёл прямиком в комнату, сдвинул в сторону безделушки на «невидимом» туалетном столике и осторожно поставил кошку на стеклянную плиту. Она держалась на ногах уверенно и прямо, но обводила комнату взглядом своих глубоко посаженных глаз, как будто попала в чужое жилище.

– Саха! – вполголоса окликнул её Ален. – Будет просто чудо, если она ничего себе не повредила… Саха!

Кошка взглянула на него, точно желая успокоить друга, и прижалась щекой к его руке.

– Пройдись, Саха!.. Ходит! Просто невероятно, пролететь шесть этажей! Удар смягчил навес над балконом третьего этажа… Её отшвырнуло на газончик напротив привратницкой. Вахтер видел, как она свалилась. Я, говорит, подумал, что зонтик упал… Что это у неё белое на ухе?.. Нет, ничего, просто испачкалась о стену. Ну-ка, послушаем сердце…

Он уложил кошку на бок и прижал ухо к часто дышащей грудке, прислушиваясь к беспорядочным ударам живой машинки. Белокурые волосы Алена упали ему на лицо, глаза закрылись – казалось, он уснул, припав головой к боку Сахи. Вот он словно проснулся, вздохнул и устремил взгляд на Камиллу, молча глядевшую на них:

– Вообрази, она в полном порядке! Во всяком случае, я ничего не обнаружил, не считая страшного сердцебиения, но у кошек это явление обычное. Как же это случилось? Я спрашиваю тебя, бедная моя малышка, только откуда тебе знать? Она свалилась с этой стороны, – проговорил он, взглянув на распахнутую балконную дверь. – Ну-ка, Саха, спрыгни на пол! Можешь?

После некоторого колебания она соскочила, но сразу легла на ковёр. Она часто дышала и озиралась с тем же нерешительным видом.

– Может быть, позвонить Шерону?.. Хотя гляди: умывается! Она не стала бы умываться, если бы у неё были какие-нибудь внутренние повреждения… Уф!

Ален потянулся, швырнул пиджак на кровать, подошёл к Камилле.

– Сколько волнений!.. Как же ты хороша в белом… Поцелуй меня, моя муха в молоке!

Она прильнула к нему, покорная рукам, вспомнившим наконец о ней, и вдруг судорожно разрыдалась.

– Как? Ты плачешь?

Сам взволнованный, он уткнулся лбом в чёрные мягкие волосы.

– Я… Я и не знал, представь себе, что у тебя доброе сердце…

Она нашла в себе силы не рвануться из его объятий. Впрочем, Ален тотчас вернулся к Сахе и хотел вывести её на террасу, где было не так душно. Однако кошка заупрямилась, дальше порога не пошла и легла там, глядя в сумерки, голубые, как её мех. Временами она вздрагивала и настороженно глядела в глубь треугольной комнаты.

– Это у неё от потрясения, – пояснил Ален. – Надо бы устроить её на вольном воздухе…

– Оставь её, – слабым голосом попросила Камилла. – Раз ей не хочется.

– Её желания равносильны приказам, сегодня в особенности! Что-нибудь съестное ещё осталось? Хотя в такую поздноту… Половина десятого!

Мамаша Бюк выкатила столик на террасу, и они сели ужинать, обозревая восточную часть Парижа, наиболее обильную огнями. Ален много говорил, пил воду, подкрашенную красным вином, корил Саху за неуклюжесть, за неосторожность, за «кошачьи огрехи»…

– «Кошачьи огрехи» – это своего рода спортивные ошибки, связанные с определённым уровнем цивилизации и одомашнивания… Они не имеют ничего общего с неловкостью, с почти нарочитой порывистостью движений…

Но Камилла уже не спрашивала: «Откуда ты знаешь?»

После ужина он взял кошку на руки и унёс её в комнату, где она согласилась выпить молоко, от которого ранее отказалась. Лакая, она дрожала всем телом, как бывает у кошек, когда им наливают слишком холодного питья.

– Нервное потрясение, – повторил Ален. – Я всё-таки попрошу Шерона зайти завтра утром и посмотреть её… Ох, совсем из головы вон! – вдруг весело вскричал он. – Звони консьержке! Забыл забрать у неё рулон эскизов, который оставил там наш меблировщик, этот чёртов Массар.

Камилла пошла звонить, а усталый, разморённый Ален повалился во вращающееся кресло и закрыл глаза.

– Алло? – слышался голос Камиллы. – Да… Наверное, это самое и есть… Такой большой рулон… Благодарю.

Ален смеялся, не открывая глаз.

Она вернулась и смотрела, как он смеётся.

– Что за голосишко? Откуда у тебя этот новый голосок? «Такой большой рулон… Благодарю…», – пропищал Ален, передразнивая её. – Таким голосочком ты пользуешься, только когда говоришь с консьержкой? Поди сюда, тут и двоих маловато будет, чтобы переварить последние творения Массара.