Customer - Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

• Название: Власть над водами пресными и солеными. Книга 1
• Автор: Customer
• Жанр: Фэнтези

---

Глава 5. «Земля пускает так же пузыри, как и вода»

Первой мыслью в присутствии орущих людей у меня всплывает: вот так становятся аутистами. Когда мир не разговаривает, не нашептывает, не высказывается, а вопит тебе в уши, не стараясь донести смысл, безнадежно потерянный в децибелах, можно закрыть не уши, а мозг. Не воспринимать это назойливое, горластое, невыносимое нечто — ни одним из пяти порталов, данных природой.

Конечно, я не сворачиваюсь калачиком на неудобном диванчике из тех, что всегда стоят в зале для переговоров, и не засовываю в рот большой палец, мечтая вернуться в материнскую утробу. Но я близка к этому.

На мое счастье, мне удается сказать своему робкому, трусливому «я»: в бой! Сейчас — драка, рефлексии — потом.

Поэтому сестра моя Майка не презирает меня. И даже иногда поднимает брови с тем особенным выражением «Ну ты даешь!», ради которого можно снести еще парочку моральных оплеух от противника.

И все же в тот день я не видела никакой альтернативы аутизму. И закуклилась, спряталась в себя, пока мои бывшие коллеги и мои нынешние защитники драли глотки, доказывая, что человек моего телосложения вполне может/конечно не может раскачать и обрушить на себя полтонны чугуна — или из чего он там отлит, наш Уродец.

Выглядывая время от времени из-под полуопущенных век, как из амбразуры, я отмечала: ага, вот уже владелец журнала сливает верную соратницу, главного редактора. И та, трясясь от возмущения всем своим упитанным телом, отрицает, что в день несчастного случая устроила мне разнос за опоздание, в связи с чем я, теоретически, могла бы в расстроенных чувствах предпринять попытку суицида путем обрушения на себя статУя, то есть символа просветительской деятельности… Ага, вот уже главный редактор предлагает замирение на условиях повышения меня до старшего чего-то там с отдельным кабинетом и зарплатой, ради которой, по его мнению, женщина даже моих, кхм, несомненных достоинств могла бы пожертвовать всеми конечностями, оставшимися в ее распоряжении… Ага, вот Майя, на фоне остолбеневших приглашенных специалистов обещает владельцу пустить его по миру, а символ просветительской деятельности использовать как инструмент тщательного проктологического обследования…

Нет, сюда я больше не вернусь. Вот и конец моей журнальной карьере. Могу податься в управдомы. Или в телеведущие.

Не страшно. В конце концов, я всю жизнь была фрилансером. Вернусь к своим внештатным статьям, колонкам и рубрикам, к интервью, во время которых меня традиционно мучает один-единственный вопрос: почему это я беру у тебя интервью — а не ты у меня?

Отчего-то люди, достигшие успеха, издали видятся особенными. Умными. Достойными. Спокойными. Справедливыми. Удачливыми. И отрицать эти качества есть проявление зависти черной, подколодной, лузерской! — говорят фанаты везунка. А видеть эти качества на пустом месте, которым ваш кумир является, есть проявление атрофии мозга! — возражают противники.

А на самом деле никаких достоинств не хватит, чтобы оправдать ожидания людей, верящих в тебя. И сохранить себя перед угрозой глубокого уважения, не говоря уж о грязном злопыхательстве.

Когда каждое твое слово взвешивается на весах — и признается легковесным, как и ты сам… Тогда рождается желание говорить еще и еще, уточняя и исправляя сказанное ранее, но не понятое — или понятое, но неправильно. На достигшем успеха точно цепь волшебных желаний повисает: первое — такое простое, что может принадлежать и собаке знаменитости; второе — такое сложное, что тоже принадлежит не самой знаменитости, а ее выдуманному имиджу; а третье исправляет последствия первых двух, но ничего исправить уже не в силах.

Это и есть бремя победы. Потяжеле иного поражения.

И вот сижу я перед ним, обиженным Никой, выясняю, чем его душевная тонкость (почти дворянский титул!) публику потчевать изволит, а их душевная тонкость все доругивается и доругивается с непонимающими его… Так, словно нейроны ему сверлит крохотный назойливый гремлин, не давая отвлечься от истошно-оправдательной мысли: ЛЮДИ, ЗА ЧТО Ж ВЫ МЕНЯ ТАК? Я ЖЕ КАК ЛУЧШЕ ХОТЕЛ!!!

Кстати, я — из другого лагеря. Из лагеря лузеров. И нет у меня ни единого аргумента, чтоб сразить удачливого комплексатика, кроме по-детски наивного «Я — талантливее тебя! Глубже! Умнее! Я не просто ХОЧУ — я МОГУ лучше, леденец ты химический…»

Но если и хватит у меня душевных сил осознать: не ты отобрал мою удачу, не ты, глупое ты, загнанное, затраханное созданье, — то все равно ужас мой никуда не денется. И по-прежнему будет лупить в матовое предрассветное окно пудовыми кулаками: кто ты? Как долго продержишься? Помнишь о «пузырях земли»? Может, ты такой вот пузырь — и пришел тебе срок лопнуть, не оставив по себе ничего, кроме зловония?

Ничего не помогает от предрассветного допроса. Ни лекарства, ни водка, ни хорошая книга, ни хорошая компания. Ответ на него только успех дать может. А ему, успеху, боязливые без надобности.

Содрогнувшись от этой мысли, я еще крепче сжимаю Геркину руку. Хорошо, что есть рядом сильная рука, которая ничем помочь не может, но хоть не отдергивается, когда за нее цепляешься.

Скоро, скоро я вернусь на тропу унылого, поденного фриланса. А пока…

Пока у меня есть время — и средства! — на погружение в самый безумный из моих проектов. В составление развернутой картины верхнего мира.

Конечно, я не верю в его существование, конечно, конечно, конечно. Это все болезнь — откусывает куски моего здравомыслия, а на их место помещает сверхценные идеи фантастического содержания. Это все депрессия, вызванная одиночеством и нереализованной потребностью в семейной жизни, заставляет искать общества выдуманных персонажей в несуществующих мирах. Это все тревога за свое хрупкое общественное положение вынуждает мечтать о том, чтобы контролировать свою жизнь высшими силами и мистическими сущностями. Конечно, конечно, конечно.

А может, очередная книга просится наружу.

Эти состояния так трудно отличить друг от друга. Да и различаются они только по успеху задуманного. Написав книгу и сдав ее в набор, я буду считаться творческой натурой. Ну, а коли не сдам — тогда я всего-навсего душевнобольная, ищущая облегчения своих страданий в никогда не бывших измерениях и нерожденных мирах.

Все зависит от того, как посмотреть.

Иными словами, все зависит от того, что скажет мамочка!

Ведь своего мнения на мой счет нет ни у сестер, ни у покойного папеньки, давно обратившегося в прах и в цитатник на все случаи жизни. Нет и не было никогда.

Все наше семейство говорит ее голосом и ее фразами, когда приходит время критиковать. Кроме меня. С тех пор, как я заболела, я заговорила чужим голосом. И этот голос — сюрпри-из! — умел возражать мамочкиным комментариям, звучащим в моей голове с самого детства.

В юности я часто воображала себя другую — ту, которую мамин голос не критиковал, а лишь нахваливал. Ту, чьи смешные победы встречал восторженным: о-о-о-о-о!!! Ты сделала это, умница моя, красавица моя, гениальная моя!!!

A propos — не раз слышала, как мать произносит в мой, мой, МОЙ адрес слова «умница», «красавица», «гениальная». Но на свою беду я родилась и выросла с безупречным слухом на ложь. И проклятое ухо мое улавливало подтекст: «Умница, красавица, гениальная — но лучше б ты была другой, поплоше; достигла бы простого, незатейливого успеха в учебе и любви, я бы хвасталась тобой перед всеми подряд — а зачем еще ты нужна, как не затем, чтоб мать могла тобой похвастаться?»

Ложь, ложь, ложь, в каждой похвале и в каждом порицании.

То в похвале равнодушие и эгоизм мелькнут — всесокрушающие, тупые и безжалостные, словно античные титаны. То в ругани — удовольствие от того, как ловко удалось переложить свою вину на дочерины плечи… Ничего нет ужасней абсолютного слуха на ложь. Очень рано начинаешь взрослеть, очень.

И не веришь уже ничьим похвалам: как же им верить-то, если родная мать и хвалит, и ругает не за победы и не за провинности твои, а сообразуясь со своей тайной выгодой?

Мир населен манипуляторами. И если б они только манипулировали — они ж еще и хвастают друг перед другом, перечисляют одураченных, тычут пальцами в обманутых, хихикают по своим манипуляторским тусовкам! Как в изнасиловании самое страшное не сами действия насильника, а их отзвук в душе жертвы, так и в манипуляции самое страшное — не сам ущерб, а истязание жертвы пересудами.

Голос в моем мозгу, обзаведясь маминым тембром, демонстрировал чудеса искренности. Он не пытался мною манипулировать. Он меня честно и открыто презирал и ненавидел. Он отнимал у меня чувство победы и в начале пути, и в середине, и в момент получения призов и грамот. Он ухохатывался по поводу моих амбиций, злорадствовал при каждом промахе, каждый упущенный шанс объявлял последним и не советовал позориться впредь.