Оксана Еремеева - Мифопоэтика творчества Джима Моррисона

• Название: Мифопоэтика творчества Джима Моррисона
• Автор: Оксана Еремеева
• Жанр: Филология

---

Это то, что называется органическим мифологизмом. Наличие мифологической модели мира не только и не столько в открытых пластах его письма сколько в подтексте говорит об отсутствии мифологизма как приема. У «городского» поэта второй половины ХХ-го века образ города как такового практически отсутствует. Это тем более нестандартно, что Моррисон насквозь является продуктом урбанизированной цивилизации. И тем не менее, пространство в его текстах всегда разомкнуто, оно не содержит картины города, его структура основывается на образах стихий (вода, огонь), мифологемах леса и перекрестка:

Перекрестки
Обитель духов, где
Они нашептывают путникам
Заставляя их задуматься о своей судьбе
(30.65)
Традиционно перекресток представляет сакральное пространство, "выход из…"
Оставь гнилые города
Твоего отца
Оставь отравленные колодцы
И залитые кровью улицы
Войди под сень доброго леса

(30.99)

В знаково-мифологический комплекс Моррисона стержневым параметром пространственной семантики входит бинарная оппозиция «город-лес», "цивилизация-природа":

Покинем гнилые города
Ради доброго леса

(30,22)

Обычно в мифологиях лес рассматривается как "одно из местопребываний сил, враждебных человеку (в дуалистической мифологии большинства народов противопоставление "селение — лес" является одним из основных)". (28,2,49). Через лес, как и через море, лежит путь в царство мертвых. "В мифах некоторых племен Океании за лесом помещается страна Солнца… Часто лес выступает как местонахождение…высшего божества". (28,2,49) В наиболее древних культах этим хозяином леса представлялось зооморфное существо. Судя по всему, им мог быть уже знакомый нам Бог Земли — Змей. На это указывает топографическая связь леса с солнцем, которое в неолите считалось детищем Бога Преисподней, а также этимологическая родственность во многих языках слов «лес» и «гора» (гора, как известно, мыслилась жилищем Змея). Линия лес — гора — Змей у Моррисона просматривается отчетливо.

Твои волосы вспыхнули
Холмы наполнились огнем

(30,199)

Холм и гора — понятия коррелятивные, а огонь олицетворяет вовсе не солнце, а Бога Земли: "Божество Солнца, действительно, существовало в язычестве, но было вторичным в пантеоне. В его образе смешались более ранние представления о Богине Солнца, появлявшейся из подземного мира, и о Боге Преисподней".(11,56)

В позднейших мифологиях конфликт «селение-лес» усугубляется и выливается в противопоставление «культура-природа». Для некоторых традиций становится характерным стремление вырубить лес, «окультурить» деревья в бревна для городского строительства. "Гильгамеш в шумерской поэме… совершает трудный путь к кедровому лесу, рубит кедры и убивает… их хранителя".(28,2,50)

…Дробят теплые леса на
Растревоженные бревна…
Пуля убийцы венчает Короля

(64,76)

Моррисону свойственна совершенно обратная тенденция. Образ "доброго леса" возникает у него на противопоставлении "неоновой роще гнилых городов".

Иди.
Среди дикой природы совершай свой путь

(30,85)

Таким образом, подтверждается предположение об отсутствии у Моррисона «закрытой» урбикартины, и, следовательно, имеет смысл говорить о мифологеме города в контексте поэтического Космоса.

Апофеозом моррисоновской городской эсхатологии стал текст "Blood in the streets"("Кровь на улицах"):

Кровь на улицах доходит до лодыжек
Кровь на улицах доходит до шеи
Кровь на улицах города Чикаго
Кровь на восходе преследует меня
Кровь на улицах бежит река печали
Кровь на улицах доходит до бедер
Красный поток бежит по города ногам
Женщины кричат красные реки плача
Кровь на улицах города Нью-Хейвен
Кровавые пятна на крышах и пальмах Венис
Кровь на моей любви жутким летом
Кровавое красное солнце фантастического Лос-Анджелеса
Кровь! Кричит ее мозг пока дробят ее пальцы
Кровь родится в рождении Нации
Кровь — роза мистического союза

(30, 194)

Здесь семантической единицей буквально каждой строки выступает образ крови, он же «держит» регулярную пульсацию ритма всей партитуры. Кровь выходит за пределы телесности города через улицы-артерии в Космос ("Кровавое красное солнце фантастического Лос-Анджелеса"). Происходит расширение затопляемого пространства. Возникает картина Кровавого Потопа, его тотальность. Это относит нас к цикличности «хаос-космос», где акцент сделан вполне в духе Моррисона — на разрушении. Априорно акт рождения сопряжен с появлением крови: "Кровь родится в рождении Нации".Подобное производит подобное. Потоп оборачивается круговоротом. Цикл повторяется. Этот мотив усугубляется фигурой круга — одной из ключевых единиц сакральной топографии Моррисона. Разберем по порядку.

Река, как важный мифологический символ, существует в ряде мифологий (прежде всего, шаманского типа) "в качестве стержня вселенной, пронизывающего верхний, средний и нижний миры". (28,2,374) Это так называемая Космическая река, обычно она является и родовой. Существуют представления о происхождении реки из Мирового Океана. Согласно космогоническому мифу, в этом океане обитало первичное начало в виде Змея (у многих индейских племен традиционным эпитетом Змея был эпитет" сердце моря"). Однако, как я уже отмечала, связь Змея с водной стихией прослеживается еще с неолита, когда зигзаг, в качестве графического символа, обозначал и Змея и воду. То есть, мы вновь вышли на Бога Преисподней. Поскольку сферой Мифического Змея была не только земля, но и земные воды, он нередко отождествлялся с рыбой — позднее символом Иисуса Христа. А одним из эпитетов новозаветного бога был эпитет "Река жизни", в контексте данного стихотворения — "Кровавая река". Следовательно, речь идет об окровавленном божестве. Таким образом, обнаруживается нить между доисторическим Богом Земли/Преисподней и христианским Сыном. Насыщение же поэтического пространства красным тоном, характерным для неолитического Змея, а позже ставшим цветом Иисуса Христа, усиливает эту связь. Красный выступал также, как символическое выражение передачи жертвы Богу Земли. С другой стороны, этот цвет представлял неолитическую Великую Богиню, подательницу дождя и плодородия и супругу Змея (их имена часто были однокоренными). Так, например, у майя "Красная Богиня" изображалась с лапами хищного зверя и змеей вместо головного убора. Нерасчлененному первобытному мышлению Великая Богиня виделась источником жизни и смерти и была связана с погребальным культом и загробным миром. Символом ее был круг, а воплощалась она в Мировом Древе, схема которого подчеркивает идею круга, прежде всего, своей кроной, как голова Великой Богини.

В данном тексте Моррисона нет изображения заходящего солнца, следовательно, мифологема "умирающего-воскресающего бога" неполноценна. Место солнца — на небе и в крови. Образ неподвижен, солнце не садится, бог не умирает, а значит, отсутствует мотив жертвы и, соответственно, искупления. То есть, Моррисон создает апокалипсический солярный миф ХХ-го века. Так можно было бы расшифровать его строки, содержи они в себе христианский код. Но в отношении Моррисона — язычника подобный прием не срабатывает и представляется ложным. В действительности же, речь здесь идет о ритуальном жертвоприношении Богу Земли, дабы он отпустил солнце из подземного мира совершать свой каждодневный путь по небу. Такая интерпретация текста кажется мне тем более адекватной, что в большинстве индейских мифологий особое значение придавалось акту кормления божества человеческой кровью, чтобы оно позволило солнцу подняться. А о близости Моррисона к индейской культуре говорилось выше.

Таким образом, анализ настоящего текста выявил центральную фигуру глубинных уровней моррисоновского письма — круг. И это главное, поскольку "круг как один из наиболее распространенных элементов гетерогенного происхождения" (28,2,18) принадлежит древнейшим пластам архаической культуры и относит Моррисона именно к ним. В другом аспекте круг, выражая "идею единства, бесконечности и законченности" (28,2,18), свидетельствует о циклическом мировидении автора, что, опять-таки, свойственно примитивному мифомышлению.

В заключение этой главы хотелось бы упомянуть еще об одной мифологеме, типичной для моррисоновской картины мира. Это — путь, дорога — древнейший мотив, означающий смерть и уводящий в преисподнюю. Путь возвращает нас к идее цикличности: человек должен прийти к концу, пространствовать, чтобы произошло обновление. Прохождение пути по горизонтали является уделом персонажей-героев. Именно такое линейное движение распространено в литературных текстах. Оно может идти по двум векторам — к сакральному центру и к чужой периферии, мешающей соединиться с этим центром. Оба этих варианта типичны для сказок (поход за живой водой и т. п.). Такой путь полон неопределенности, которую выражают перекрестки или развилки дорог. Структура мифопоэтики Моррисона моделируется двумя осями координат: горизонталью и вертикалью. Наличие последней встречается не столь часто. Вертикальным способом пути обладают мифологические лица или служители культа (жрецы, шаманы) исключительных качеств.