Леонид Саксон - Аксель, Кри и Белая Маска

• Название: Аксель, Кри и Белая Маска
• Автор: Леонид Саксон
• Жанр: Детская фантастика

Продолжение повести «Аксель и Кри в Потустороннем замке». Авторский текст.

Отзывы и пожелания по поводу романов «Аксель и Кри в Потустороннем замке», «Аксель, Кри и Белая Маска» и последующих продолжений автор просит направлять по адресу: [email protected]

---

Теперь вот надо обеспечить реквизит. Костюм и оружие почти готовы. А проигрывать будем старинные эскудо. То, что они на самом деле вовсе не старинные и даже не испанские — дело десятое, главное — сделать так, чтобы они вообще ни на что не были похожи. Хорошо, что они завалялись у папы под бельём в комоде.

Так…кто это у нас? Святой Антоний Лиссабонский. Двадцать эскудо. Ну ладно, его не тронем, святой всё же…И бумажка блёклая. А жаль — вот у кого не то, что усов и бороды, но и волос на голове толком нет. По крайней мере, можно окружить его частоколом крестиков. Так. Адмирал Котинью. Тоже двадцатка. Волос у него ничуть не больше, чем у святого, старый уже. Усы и бороду. И шлем с перьями. Инфанта дона Мария, пятьдесят эскудо. Усы и бороду, да погуще, нечего церемониться! И крылышки — другим цветом, синим.

А вот и сотенные…Фернанду Пессоа. Великий поэт. Не читал. Но мама его уважает, лучше не надо. Мануэл Мария Барбоза дю Бокаж. Тоже великий, и тоже не читал, как к нему мама относится — неизвестно. Красить? Однако у поэта был такой грустный вид, что Октавио, вздохнув, оставил его в покое. Так. Пятисотки. Историк географических открытий Жуан де Барруш не дал мальчику особенно развернуться: у него уже были и усы, и борода, и шляпа, но с другого края банкноты было свободное место, куда Барруш и смотрел. Там Октавио нарисовал чёрта. Мозинью да Силвейра. Понятия не имею, кто такой. Ему нужны усы, борода и что-нибудь на голову, чтоб не простудился…А вот уже и тысячные пошли! Октавио кольнуло смутное беспокойство, однако он вошёл в раж. На очереди был Педру Алвареш Кабрал. Его мальчик не обслужил: ведь тот открыл Бразилию. Зато другая сторона купюры могла завалить работой хоть кого! К берегу, утопающему в тропической зелени, приближался старинный парусник, а у воды его дожидались многоцветные попугаи, обезьяна с задранным хвостом и какое-то полумифическое крылатое чудище с высунутым змеиным языком. И над всем этим — буквы: «Terra Brasilis»… Заменив «Brasilis» на «Octavis», живописец нарисовал на мачте парусника Хосе с таким же задранным хвостом, как у его прототипа на берегу. Чувствовалось, что хвост задран не просто так, и чтобы парусник в результате не выбросило на берег, Октавио выдал Хосе рог, в который тот трубил, раздувая щёки и создавая обратную волну. Отлично! Вашку да Гама, пять тысяч эскудо. К этому не подступишься, весь оброс, зато зелёненький Антеру де Кентал…

Звонок. Долгий и непрерывный, видимо, не в первый раз. Октавио метнулся к двери, разроняв фломастеры. Это папа. Он никогда не берёт ключ.

— Здравствуй, папочка! — На пороге в грязном комбинезоне стоял отец и, выставив смуглый подбородок, глядел на зазевавшегося отпрыска не слишком ласково.

— Пятый раз звоню, — буркнул он. — Чем ты там занимаешься, Отавью?

Октавио поморщился. Он любил, чтоб его называли правильно. Как мама.

— Я…уроки.

— Уроки? — вздохнул отец, сбрасывая пыльные башмаки. — Гляди-ка…И давно ты такой усердный?

Октавио скромно опустил глаза. А отец, шлёпая в комнату, бормотал:

— Нет, я не то чтобы про… — И застыл, свесив челюсть и глядя на ворох банкнот вперемешку с разбросанными фломастерами.

Повисло долгое, тяжёлое молчание. Отец словно бы не верил глазам и глубоко дышал, медленно белея.

— Это…это… — залепетал Октавио, тоже бледнея и мечтая уже, чтобы кончилось просто скандалом. — Нам к спектаклю задали…Там тебе на плите…

— ЧТО вам задали? Портить мои деньги?!! — загремел отец, надвигаясь на него. Он не потянулся за ремнём (Октавио никогда не били), но и никогда ещё так не смотрел на сына. — Отвечай, подонок!

— Но, папа…как можно их испортить? Они же не…негодные, — вымолвил мальчик, начиная дрожать.

— Негодные, говоришь? — тихо и зловеще процедил отец, загнав его в угол между столом и шкафом. — Значит, пока я надрываюсь на тяжёлой, грязной работе, чтобы тебя прокормить, ты роешься в моих вещах, как баба, и развлекаешься? Уродуя то, чего не заработал?! Деньги не бывают негодными, запомни! Да, они вышли из обращения, но придёт время, и о них ещё вспомнят!

— Кто вспомнит? — торопливо спросил Октавио, надеясь хоть таким интересом загладить вину, — чем привёл отца в абсолютно невменяемое состояние.

— Коллекционеры! — взревел тот, хватая сына за ворот и вздёргивая вверх, как пушинку — сузившиеся глаза вплотную к расширенным от страха. — Любители!! Нумизматы всякие!!! (Последние слова он уже прохрипел). Ты хоть спросила себя, мразь, почему я не все наши денежки обменял, а часть припрятал? А что любую из этих бумажек можно в Португалии обменять на евро до две тысячи двадцать второго года, ты тоже не знаешь?!

— Папочка, я не знал, прости… — еле выдохнул Октавио, сгорая от стыда и силясь вздохнуть. Какой ужас! Пока отец с матерью работали, он сидел и, высунув язык от удовольствия, портил настоящие деньги…Слёзы покатились по его щекам. И чем тут утешиться, если у него нет тех ста или двухсот евро, которые он уже испортил?

— А…а…коллекционерам-то они зачем? — ляпнул он, лихорадочно ища, что сказать. — Они же для них слишком новые… — и, по остекленевшему взгляду отца с ужасом понял, что больше масла в огонь подлить не мог.

— Слишком новые?! — взвыл тот, тряся его в воздухе. — А что, они жрать у меня просят, как ты? Я хранил бы их столько, сколько нужно, пока они опять не подорожали бы! Ну, чего дрожишь, как суслик? — И он отшвырнул мальчика на ковёр, как тряпичную куклу. — Знаешь же, что тебя не тронут, что твоя мамочка не допустит этого, будь ты трижды проклят! В этом доме только мне, простому трудяге, ничего нельзя, а тебе, дворянское отродье, всё дозволено…Убирайся! — топнул он длинной ступнёй в крепко пахнущем тёмном носке. — Вон отсюда, пока не растоптал!

Вид этого носка со свежей дыркой на большом пальце почему-то привёл Октавио в такой ужас, что, оторвав спину от пола, он опрометью кинулся на лестницу. Его ещё никогда не швыряли на пол…Никогда так не кричали на него! А что, если теперь всегда так будет?

«Но и я никогда не был так виноват», — сказал он себе, отдышавшись во дворе за мусорными баками, в тени небольшой пальмы. Стыд и раскаяние боролись в нём с приступами злости. «Он мог сломать мне ногу…Или руку!» — распалял себя Октавио, мысленно переносясь в зал суда и обращаясь к ближайшему баку: «Прошу лишить его родительских прав, господин судья!» И тут же, без всякого перехода, начал представлять себе, как вернётся мама (пора уже выглянуть на улицу, не идёт ли она). Они пошепчутся, найдут, где Октавио заработать — можно, например, почту разносить, или ещё что, — а после он, не говоря отцу ни слова, купит у какого-нибудь коллекционера, любителя или нумизмата старые эскудо и положит отцу на стол перед его приходом с работы. Тот сперва подумает, что это мама исхитрилась. И Октавио, разведя руками, просто скажет: «Нет, папочка, это я послал в газету на конкурс свои рисунки, их напечатали, и на гонорар я купил тебе эскудо. Тут даже немножко больше, чем было…»

Вдруг в его гудящей голове возникла совсем уже сумасшедшая мысль: а если эти эскудо, что он испортил, — все или хотя бы частично — были фальшивыми? Может, потому отец и не менял их? Ведь говорил же он маме как-то вечером придушенным шёпотом, что боится новых денег…обмена боится! Да нет, вздохнул Октавио, присев на груду битого кирпича, мой папа — честный человек. А такой шёпот у него всегда, когда речь о деньгах. И нечего искать дурацких оправданий! К чёрту все эти школьные спектакли. А если надо, то и саму школу! Нужно где-то заработать…Но где и как? Мама-то до чего расстроится — не из-за денег, а из-за того, что он это сделал…

И тут у него над ухом прозвучал незнакомый голос:

— Почему ты плачешь? Тебе нужна помощь?

ГЛАВА XIV. КОГДА МУДРОСТЬ БЕСПОЛЕЗНА, ОНА ОСКОРБИТЕЛЬНА

«Очень, — сказал себе Аксель. — Очень вероятно. Да». Но всё-таки он не стал торопиться с выводами, помня, как хитёр и коварен Штрой(который, оказывается, к тому же знает, что по его следу кто-то идёт!) Непонятно только, этот мальчик испанец или португалец? И как его звать по-настоящему — Октавио или Отавью? А как, кстати, зовут самого отца? Жаль, в Индексе нет такой графы…В десятый раз посмотрев фильм (и став, к сожалению, свидетелем вновь возникающих «свеженьких» страниц с именами новых жертв), он ещё раз убедился, что глаза у этого жадюги карие. То есть, не светлые! Значит, и у сына, скорее всего, тёмные…И отодвинул книгу.

Дженни и Кри полностью согласились с его выводами, но, как известно, сколько голов — столько умов. Итоговые мнения разделились. Если осторожный Аксель колебался между Жаном Массаром и Октавио де ла Крус (француз и испанец скорее будут темноглазыми, чем северянин Питер!), то Кри безоговорочно взяла сторону Октавио, а вот Дженни, с сомнением покачав головой, заявила:

— Скорее всего, это фан Донген!