Ксения Мяло - Россия и последние войны ХХ века

• Название: Россия и последние войны ХХ века
• Автор: Ксения Мяло
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-7838-0994-2

Один из самых лживых мифов, оставленных в наследие стране официозной пропагандой последнего десятилетия XX века, - это миф о бескровном и мирном характере ликвидации СССР. Миф этот, удобный для некоторых политиков той эпохи, не выдерживает элементарной проверки фактами. Тем не менее, есть опасность его закрепления в общественном сознании как самоочевидной истины. А это значит, что поругана и забыта будет кровь сотен тысяч людей, своими страданиями оплативших распад Союза. Желание противостоять такому забвению и стало для автора, которому довелось побывать не в одной `горячей точке`, едва ли не главным побудительным мотивом к написанию этой книги. Кроме того, автор стремился запечатлеть хронику событий, в совокупности слагавших процесс ухода из истории второй сверхдержавы мира.

---

Другой стороной переписки были президент Чечни Аслан Масхадов, вице-премьер Казбек Махашев и уже упомянутый Ильяс Ахмадов, полномочия которого, таким образом, косвенно признавались ОБСЕ. Упоминались в ней также имя президента Ингушетии Руслана Аушева, а также содержались косвенные доказательства того, что Ингушетия и Грузия рассматривались ичкерийскими лидерами как территории, подходящие для проведения ими собственных мероприятий — в том числе и встреч с дипломатами из ОБСЕ. Это явствует из письма Ахмадова на имя «главы миссии ОБСЕ в Чеченской Республике Ичкерия», датированного еще 17 августа 1999 года, где как место такой встречи назывались Ингушетия или Грузия; и это вряд ли могло быть сделано без ведомства и согласия их властей.

Не оправдались и надежды и на «особую» позицию Великобритании, наивно основывавшиеся на факте обезглавливания чеченскими террористами четырех британских заложников в 1998 году. Уже в начале октября Великобритания присоединилась к общему заявлению ЕС, предупреждающему Москву об опасности ввода войск в Чечню и призывающего к переговорам. Однако еще до того, в конце сентября в Лондоне побывал Майрбек Вачагаев, представлявший себя как «высокопоставленный эмиссар правительства Чечни».

Как и Ахмадов в Париж, Вачагаев прибыл в Лондон, не уведомив о том британский МИД и неизвестно где получив английскую визу. Это, однако, не помешало ему выступить в весьма респектабельной Лондонской школе экономики и политических исследований, а также встретиться с группой британских журналистов, состав которой — и вот это особенно впечатляет — был предварительно профильтрован его помощниками. На этой своей пресс-конференции он, в частности, заявил о «готовности Чечни инициировать конфликты на Северном Кавказе, прежде всего в Дагестане или в Черкессии». «Нам нетрудно будет это сделать», — подчеркнул Вачагаев.

Как видим, это не помешало британскому МИДу осаживать Россию и призывать ее к переговорам с Масхадовым — несмотря даже на то, что чеченский эмиссар указал на полную координацию действий между Асланом Масхадовым и Шамилем Басаевым. Впрочем, вскоре на Би-би-си получил слово и сам Басаев. Диктор представил его в романтическом образе, как «известного полевого командира, который дразнил российских лидеров дерзкими набегами и захватами заложников во время первой чеченкой войны».

Таким образом, ко времени Стамбульской встречи в верхах давление на Россию уже было достаточно интенсивным для того, чтобы заставить ее сделать попытку «сторговаться». Прием удался: Россия уступила на стратегически важных для себя направлениях в Закавказье и Приднестровье. Кроме того, по свидетельству ряда военных, на время Стамбульского саммита Россия притормозила боевые действия в Чечне. Выигрыш же, полученный ею, оказался достаточно иллюзорным. Таковым называют смягченные формулировки по Чечне в итоговом документе и то, что в нем речь идет о «визите председателя ОБСЕ в регион», а не миссии. Однако, по имеющейся информации, до встречи в верхах Россия вообще не собиралась обсуждать этот вопрос, но почти за две недели до саммита Воллебэк в письме к Масхадову заверил его: «ОБСЕ планирует осуществить миссию расследования в регион в ближайшем будущем» [1366].

Так что вопрос был решен без России, и в действительности она уступила и по этому вопросу: за год войны в Чечне побывало 35 международных делегаций и групп, верховный комиссар ООН по делам беженцев Садако Огато, председатель ОБСЕ, сменившая Воллебэка на этом посту Бенита Ферреро-Вальднер, министр иностранных дел Австрии. В селе Знаменское на постоянной основе работали два эксперта Совета Европы. Иными словами, несмотря на исторические уступки, сделанные Россией в Стамбуле, ей не удалось [1367] вывести армию из-под заведомо пристрастного международного контроля. Для США, как известно, так вопрос не стоял ни в Ираке, ни в Сомали, ни в Югославии.

Однако давление Запада, вопреки надеждам России что-то «отыграть» на чеченском направлении, отступая на других, стратегически не менее важных, продолжало возрастать.

Профессор Массачусетского университета Дэниэл Файн как раз в дни Стамбульского саммита озвучил интересный замысел: «США стоило бы предоставить Прикаспию такие же гарантии безопасности, что и странам Персидского залива. Возможная нестабильность может стать основанием для операции типа «Шторм над Каспием!»…» О том, что это не только профессорские фантазии, свидетельствует заявление, сделанное 23 декабря 1999 года [1368] министром обороны США Уильямом Коэном в Тузле [1369], что само по себе символично. Согласно Коэну, Россия в Чечне нарушает международное право и ее методы «абсолютно неприемлемы». А буквально накануне саммита в прессе прошла информация: на заседании Парламентской Ассамблеи НАТО 11–13 ноября именно США предложили принять резолюцию по Чечне, в которой предусматривалось «гуманитарное вмешательство» НАТО на Кавказе в обход ООН и ОБСЕ. Это не прошло только из-за возражений Франции, заявившей, что мандат на использование силы может дать только ООН.

Однако уже сам по себе факт предложения подобной резолюции достаточно красноречив. К тому же в заключительном коммюнике заседания Совета НАТО на уровне министров обороны, состоявшемся уже после Стамбульского саммита [1370], отдельным пунктом Москву предупредили об опасности для нее вооруженного конфликта в Чечне. Представители НАТО откровенно заявили о своей готовности обеспечить «стабильность и региональную стабильность на Кавказе». Наконец, Бжезинский открыто заявил о независимости Чечни как об осуществимом решении.

В таком контексте все попытки России воздействовать на европейское общественное мнение демонстрацией ужасающих документальных свидетельств о действиях чеченских «комбатантов», как упорно продолжали и продолжают называть боевиков западные СМИ, отвергались с циничным пренебрежением. И в январе на повестку дня встал вопрос о приостановлении членства России в Совете Европы.

Разумеется, СЕ — это не МВФ и Всемирный банк, тем более не ООН и не Совет Безопасности. Но если вспомнить, как домогалась Россия вступления в эту организацию, каким почти всеобщим депутатским и общественным ликованием был встречен день, когда желанное еще со времен Горбачева событие совершилось, то легко понять символическую и политическую значимость такого отлучения России от «сонма чистых». Которому ведь она сама, так домогаясь принятия, вручила право контролировать ее поведение — причем в соответствии со стандартами, четко вырезанными по западному лекалу и столь же четко увязанными с крупными историческими целями Запада, которым горбачевская перестройка и крах СССР придали новое дыхание.

Уже с 1989 года сверхзадачей СЕ становится «мониторинг демократических преобразований в бывших социалистических странах и оказание помощи в обустройстве новой политической надстройки». С распадом СССР, вступлением бывших союзных республик и самой РФ в Совет Европы они также стали объектом аналогичного попечения. И, кстати сказать, одним из условий, которыми оказалось щедро обставлено принятие РФ в СЕ в январе 1996 года, был вывод российского воинского контингента из Приднестровья — условие, вновь предъявленное ей и принятое ею в Стамбуле осенью 1999 года. А ровно 4 года спустя после того, как российские депутаты радостно смеялись в Страсбурге [1371], настало время держать ответ перед строгой наставницей — Европой.

Согласимся, последняя в своей логике была права. Она ведь не скрывала, что речь будет идти о мониторинге политического и особенно военно-политического поведения России; никаких сомнений не могло быть и в том, что, с учетом всего исторического контекста проблемы, мониторинг этот обещал быть весьма строгим и даже пристрастно-мстительным. Трагедия же современной России состоит в том, что она оказалась раздираемой двумя противоположными и несовместимыми стремлениями.

Интересы национальной безопасности все более настойчиво требуют от нее «державного» формата поведения: масштаб угроз, с которыми она столкнулась, не позволяет совладать с ними иначе, нежели в таком формате, мобилизуя свою хотя и пошатнувшуюся, но все еще достаточно большую, в том числе и военную силу. А также — что особенно важно — соответствующие психологические стереотипы поведения. Однако за недопущением «рецидивов державности» [1372] бдительно следит Совет Европы. По всем признакам он, как и Запад в целом, твердо намерен пресекать любые попытки России усидеть на двух стульях: традиционной державности и перестроечно-постперестроечного «вхождения в цивилизованное сообщество», которое — признаем и это — тоже имеет немало сторонников в самой России. Последнее, то есть «вхождение», может даже считаться фундаментальным идеологическим самообоснованием новой России; ради такого «вхождения» крушился Союз, разрывалась историческая память, осуществлялась вивисекторская «ломка стереотипов», о которой достаточно подробно говорилось выше. Наследуя Ельцину, Путин, разумеется, принял и эту часть наследства — причем вполне добровольно.