Ксения Мяло - Россия и последние войны ХХ века

• Название: Россия и последние войны ХХ века
• Автор: Ксения Мяло
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-7838-0994-2

Один из самых лживых мифов, оставленных в наследие стране официозной пропагандой последнего десятилетия XX века, - это миф о бескровном и мирном характере ликвидации СССР. Миф этот, удобный для некоторых политиков той эпохи, не выдерживает элементарной проверки фактами. Тем не менее, есть опасность его закрепления в общественном сознании как самоочевидной истины. А это значит, что поругана и забыта будет кровь сотен тысяч людей, своими страданиями оплативших распад Союза. Желание противостоять такому забвению и стало для автора, которому довелось побывать не в одной `горячей точке`, едва ли не главным побудительным мотивом к написанию этой книги. Кроме того, автор стремился запечатлеть хронику событий, в совокупности слагавших процесс ухода из истории второй сверхдержавы мира.

---

Что же до русских [917] людей, то еще сравнительно недавно они, казалось бы, могли хорошо понимать сербов уже хотя бы по аналогии с собственными чувствами к Севастополю и всей связанной с ним древней Корсуни [918], а также к Куликову полю. Однако легкость, с какой современная Россия рассталась с Севастополем, Крымом, Приднестровьем, позволяет заключить, что и в ней самой матрица священных преданий сильно повреждена, если не вовсе разрушена, и что нынешние россияне перенесут утрату Куликова поля — паче чаяния если бы такое случилось — более безболезненно, нежели то представлялось еще совсем недавно.

Это сделало одиночество сербов в их попытках отстоять свое право на Косово особенно трагическим — еще и потому, что Сербия пыталась, пусть и бессознательно, пусть и не вся нация, отстоять здесь не только свое, но именно общечеловеческое право на историю.

«Пять веков сербским девушкам в Черногории и Герцеговине запрещалось украшать себя цветами и надевать на голову любой другой платок, кроме черного. Мужчины обвязывали свои шапочки черными лентами и под гусли рассказывали о косовской трагедии…»

И уже тогда эта приверженность к священному преданию, более того само притязание на обладание таковым, вызывало острую неприязнь хорватов и мусульман, прекрасно понимавших, о чем именно идет здесь речь.

В романе Драшковича «Нож» один из мусульманских усташей с издевкой говорит главе вырезаемой на Рождество огромной сербской семьи: «Ну, конечно, известно уж, что вы мученики, страдальцы еще со времен Косово!..»

Именно эту усташскую усмешку над мученичеством переняли западные СМИ, ей подражали в тоне своего освещения событий; да и иные из отечественных публицистов отнюдь не отставали от них. Так, например, летом 1999 года, в разгар натовской агрессии, в «Независимой газете» была дважды опубликована статья Алексея Собченко «История, которая убивает», в которой автор, грубо и с нарочитым вызовом по отношению к самому понятию «священной земли» препарируя историю, стремился доказать, что источником и первопричиной трагедии Косово является упорная приверженность сербов к «мифу».

Что до «мифов», то мне казалось, что Шлиман уже давно убедил всех в необходимости осторожного обращения с ними. За ними нередко стоит реальность, и если мы еще не располагаем абсолютными доказательствами ее достоверности [919], то это еще не повод для пренебрежительного обращения с основополагающими национальными преданиями. Их всегда не очень много у каждого народа, как не много и связанных с ними мест. Но именно эта их единичность, исключительность и обязывает к особо бережному обращению с ними.

Показательно в статье Собченко и другое: он, целиком адресуя свои упреки сербам, словно бы напрочь забыл о существовании в мире государства, которое целиком утвердилось на предании многотысячелетней давности Израиля. В его адрес — никаких укоров, хотя Израиль пригрозил Палестине военной акцией [920] в самый разгар антисербской карательной операции в Косово — без всякого ущерба не только для своей безопасности, но и для своих позиций в «клубе избранных». Это ли не пример селекции народов?

С учетом сказанного, не будет преувеличением отметить, что технотронная война в Косово преследовала историософские и даже магические цели не в меньшей степени, нежели политические и стратегические. В сущности, здесь, средствами новейших технологий, пытались реализовать ту же цель, осуществить которую ритуализованными и, на первый взгляд, бесцельными зверствами стремились и усташи, чьи устрашающие спектакли чаще всего вовсе не имели целью нечто конкретное — получение признания и т. д. Речь, помимо «чишченья» [921], шла о другом — о том, чтобы духовно сломить нацию, лишив ее и посмертной жизни, ибо черный оккультизм исходит из того, что опаснее всего для него бытие в мире — хотя бы и по ту сторону жизни — не погашенной героической энергии человека ли, народа. Такое же погашение стремились осуществить и в Косово, где экран компьютера соперничал с живой памятью поколений и где стремились доказать, что она может быть так же легко стерта и так же легко заменена другой картинкой, как это происходит на дисплее.

Сложившаяся здесь ситуация, само напряжение между двумя уровнями реальности — высшей реальностью священного предания и прагматической действительностью, накал межэтнических и сопряженных с ними межконфессиональных противоречий — делали в глазах технологов войн ХХI века это древнее поле битвы идеальной лабораторией для подобного эксперимента.

* * *

Сегодня невероятно трудно восстановить подлинную картину событий того дня, 15 июня 1389 года [922], дня Св. Витта, в Сербии, именуемого Видовдан, когда произошла битва, в своем тигле выплавившая сербское национальное самосознание в его известном всей последующей истории виде. О ней сложено столько легенд, спето столько песен, написано столько стихов — а ведь именно их воспринимал от рождения каждый сербский ребенок, — что под этими напластованиями грозит исчезнуть и то немногое из наследия подлинных исторических свидетельств, что дошло до нас.

Ниспровергатели «мифа о Косово» вовсю пользуются этим, утверждая, что нам и доныне неизвестно даже самое главное: победой, как гласит ряд исторических документов, или поражением, как то утвердила в национальном сознании сербов легенда, окончилась битва. Да и в сербском стане, продолжают они, не было единства, его раздирали противоречия и соперничество вождей, что относится и к зятьям самого князя Лазаря. В хронике инока Пахомия, повествующей о событиях на Косовом поле, есть такой эпизод: накануне дня битвы князь Лазарь просит подать ему золотой кубок с вином и, подняв его, говорит о трех воеводах, готовых предать его и перейти на сторону турок, называя их имена. Нетрудно увидеть здесь реминисценции Тайной Вечери, что придает грядущей гибели Лазаря на поле боя черты мученичества за веру. В еще большей мере отсвет такого мученичества озаряет его последний завет, последнее наставление сербам:

«Царствие земное скоропреходяще, но Царствие Небесное вечно».

Но на Западе никогда не считали князя Лазаря и его воинов мучениками за христианскую веру, а потому не особенно интересовались всей этой историей, довольствуясь слухами. Видимо, опираясь на них, французский хронист Филипп Мезьер написал о полном разгроме турецкого султана где-то в районе Албании, что весьма мало соотносилось с реальной картиной событий. Очевидно, за доказательства разгрома турецкого войска было принято известие о гибели султана Мурада, убитого Милошем Обиличем, — одним из тех воевод, которых князь Лазарь несправедливо подозревал в измене.

Правда, о победе в далматинский город Трогир сообщил и союзник Лазаря, боснийский король Твартко I, торопясь приписать ее себе. Первое же письменное сообщение о битве на Косовом поле было сделано через 12 дней после нее одним русским монахом, находившимся неподалеку от Константинополя. Он сообщил о гибели султана Мурада, но ничего не писал о победе или поражении. Вряд ли этой разноголосице стоит удивляться: последствия таких событий проявляются не на следующий день, даже если они и проявляются очень быстро. Так было и в данном случае; и то, что сербы потерпели сокрушительное поражение, потеряв и свое — одно время самое могущественное на Балканах — королевство, и независимость, ясно хотя бы из того факта, что по достижении совершеннолетия сыном князя Лазаря, Стефаном, что произошло уже после битвы на Косовом поле, он как вассал должен был явиться со своим войском в Стамбул, на службу к сыну Мурада, султану Баязиду.

Так что в главном, как это чаще всего и бывает с масштабными преданиями такого рода, легенда говорила правду, даже в самом простом ее смысле как достоверности. Но и в высшем смысле — как сообщения о некой сокровенной сути события — она тоже говорила правду, давая ключ к той малопонятной западному сознанию загадке, какой является священная память о проигранной битве или войне. Память о Косово печаловалась о мертвых и разгроме и славила духовную готовность выйти на бой в условиях, когда на реальную, земную победу рассчитывать и не приходится, и весь смысл сражения в том-то и заключается, чтобы передать грядущим поколениям священный огонь не сломленного духа — богатство абсолютно реальное, а не туманный мистический символ.

В русской традиции ближайшую аналогию являет, пожалуй, Евпатий Коловрат, после полного разгрома Рязани поспешивший вслед за батыевым войском, чтобы пасть в заведомо безнадежном и, с точки зрения прагматиков, совершенно бессмысленном бою. Но вот хан Батый, в реализме и прагматизме которого вряд ли можно сомневаться, похоже, понял высший духовный смысл поединка. И, как знать, воздавая почести павшему воину, о чем повествует легенда, не ощутил ли он впервые дуновение той силы, что явит себя на Куликовом поле *.