Р. Моррис - Благородный топор. Петербургская мистерия

• Название: Благородный топор. Петербургская мистерия
• Автор: Р. Моррис
• Издательство: У-Фактория, АСТ Москва
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9757-0259-3, 978-5-9713-6889-2

Санкт-Петербург, студеная зима 1867 года. В Петровском парке найдены два трупа: в чемодане тело карлика с рассеченной головой, на суку ближайшего дерева — мужик с окровавленным топором за поясом. Казалось бы, связь убийства и самоубийства очевидна… Однако когда за дело берется дознаватель Порфирий Петрович — наш старый знакомый по самому «раскрученному» роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», — все оказывается не так однозначно. Дело будет раскрыто, но ради этого российскому Пуаро придется спуститься на самое дно общества, и постепенно он поднимется из среды борделей, кабаков и ломбардов в благородные сферы, где царит утонченный, и оттого особенно отвратительный порок.

Блестящая стилизация криминально-сентиментальной литературы XIX века в превосходном переводе А. Шабрина станет изысканным подарком для самого искушенного ценителя классического детектива.

---

Тревожно оглядевшись (как бы кто не заметил!), Зоя Николаевна хрустко согнула радужные купюры, озарившие, казалось, собою блеклый зимний пейзаж.

При пересчете денег руки чуть дрожали, но не от холода. Слетел наземь никчемный сиреневый конверт. Зоя Николаевна, зажмурившись, подняла лицо навстречу вьюжистой поземке. Подумать, шесть тысяч ассигнациями! Из-под прикрытых век сочились слезы, слезы искреннего чувства, жаром своим растапливая падающие на щеки снежинки. Засунув пачку в самое что ни на есть надежное место под юбками, Зоя Николаевна с весенним теплом в душе заспешила прочь.

Глава 2 ВСЕ СХВАЧЕНО

Методичным движением вставив в губы папиросу, Порфирий Петрович на миг сосредоточенно замер, будто в предвкушении не удовольствия, а скорее ясности. Сам он всегда утверждал, что курит сугубо по рациональной — не сказать профессиональной — причине. Закрыв сухо щелкнувший эмалевый портсигар, он опустил его в нагрудный карман сюртука.

На столе перед Порфирием Петровичем лежали раскрытые «Ведомости». Прежде чем приступить к чтению, он разгладил страницы газеты, словно придавая таким образом опрятность словам. Статья, принадлежащая перу некоего Р., называлась «Что ими движет?». Подзаголовок гласил: «Попытка уяснить, что же толкает образованных и талантливых особ благородного звания на совершение бесчинств и преступлений».

Порфирий Петрович, чиркнув спичкой, корпусом подался чуть вперед, прикурить. С первой же затяжкой кровь словно побежала быстрее, а ум обрел подчеркнутую подвижность и четкость восприятия.

Вчитываясь в прихотливый слог статьи, он ясно усваивал ее суть, скрытую между строк в извивах идей и витиеватости предположений, суждений и выводов. При этом он слегка хмурился, просто так, по привычке. Каждая затяжка крепкого синеватого дыма приятно бодрила, настолько, что собственная сущность воспринималась как бы с легкой отстраненностью.

Но тут почувствовалось, что на уютную уединенность Порфирия Петровича кто-то посягает со стороны. Как обычно, Салытов.

Кричит так, что никакая дверь не в помощь.

Дым папиросы, казалось, утратил свою забористость; сосредоточенный ход мысли прервался. Словно наново обозначилась в поле зрения зеленая гладь письменного стола и казенная мебель — кожаный диван, стулья, секретер и желтоватый книжный шкаф. Но более всего довлели массивные двустворчатые двери.

Дверей в «палатах» Порфирия Петровича было две. Одна из его скромного кабинета, напыщенно именуемого частью Следственного Департамента Уголовных Дел, вела в находящиеся рядом частные апартаменты, которые, как и все остальное, предоставлял ему департамент. Другая сообщала кабинет с полицейским участком на Сенной, вход в который был со стороны Столярного переулка.

Двери представляли для Порфирия Петровича извечную дилемму. Приходилось решать: или вместе с папиросой и газетой ретироваться в свое уединенное «святилище» (тем более, что служба на сегодня давно уже закончилась), или с той же папиросой, но уже без газеты ступить в сумятицу полицейского участка и столкнуться там с сослуживцем, Ильей Петровичем Салытовым.

Порфирий Петрович ткнул недокуренную папиросу в хрустальную пепельницу.

* * *

— Илья Петрович, дорогой вы мой…

— У нас все схвачено, Порфирий Петрович! Вам тут и делать особо нечего!

Выкрикивая, Салытов одновременно вздергивал рукой, словно бы отмахиваясь от Порфирия Петровича, как от какой-нибудь назойливой мухи. Сам он с раскрасневшимся лицом (даже жилы на висках проступили) безостановочно, хотя и бесцельно, расхаживал взад-вперед по приемной. Распарился, судя по всему, так что даже воротник расстегнул.

— Да-да, разумеется… Хотя, как понимаете, я никоим образом и не вмешиваюсь. Я так, запросто. Может, чем посодействовать…

— Премного благодарен — не надо-с!

Салытов в свое время служил армейским штабс-капитаном. Причем особого уважения у подчиненных, похоже, не снискал: уж больно горласт. Ни бакенбарды котлетками, ни бравые нафабренные усы, видно, не помогли. Может, как раз тогда и выработалась в его характере вспыльчивость.

— Ох и напугали ж вы нас в тот раз, Илья Петрович! Мы, друзья ваши по Департаменту, прямо-таки всерьез о вашем здоровье обеспокоились. Я, право, такой багровости в лице прежде у вас не видывал. А вы возьми да еще и в обморок упади.

— Так то было летом! День-то какой жаркий выдался, да еще и вонища эдакая из той канавы.

— Но ведь доктор ясно намекнул: виной, мол, тому сердечному припадку именно ваш темперамент.

— Да не было никакого припадка!

— Вам же — разумеется, вашей же пользы ради — не кто иной, как сам Никодим Фомич, велел: впредь, дескать, никакой пылкости. Ни-ка-кой! А вы, я вижу, опять за свое. А нагрянь он сейчас сюда, что тогда?

— Не боюсь я вашего Никодим Фомича!

— Да я не о том, чтоб вам кого-то бояться, Илья Петрович. Пусть хоть даже нашего главного суперинтенданта. А вот если вас возьмут да должности лишат…

— Не посмеют-с!

— А если под видом перевода? Якобы на менее хлопотную должность, по причине нездоровья. Уж я-то знаю, как оно у нас делается. Поверьте, Илья Петрович, сам-то я всецело на вашей стороне, и все зависящее от меня сделаю. Но благоразумнее всего — и прежде — было бы избегать излишнего внимания. Ну неужто нельзя нам обязанности свои справлять без, эм-м… — Порфирий Петрович, улыбнувшись, перешел на доверительный полутон: — Без крикотни?

Салытов лишь беспомощно развел руками.

— Ну, так что у нас? — Слегка улыбчивый тон как бы сгладил настойчивость вопроса.

— Да девица тут одна, гулящая. — Салытов кивком указал на худенькую, истомленного вида девушку, наручниками прихваченную к свирепого вида мордатому околоточному в черном мундире. Точный возраст девушки назвать было сложно, хотя видно, что совсем молоденькая. Лицо густо напомажено, как водится у блудниц. Хотя ее внешности это придавало лишь бóльшую наивность. Словно бы кто-то раскрыл ей секреты ее продажного ремесла, а она по неопытности возьми да переусердствуй. Вон и платье, подобающее занятию, на себя напялила; плоть от плоти бессчетных поколений уличных женщин. Под оголенными лампами полицейского участка платье из красного сатина, заношенное чуть ли не до дыр, казалось воплощением скорее бедности, чем порока. Старомодный, не по размеру турнюр с потрепанным шлейфом вызывал невольную усмешку, равно как и видавшая виды соломенная шляпка вкупе с дырявым зонтиком. Вопиющим контрастом, вызывающим эмоции скорее обратные тем, которые данное облачение должно было вызывать, смотрелась накинутая на плечи домотканая шаль, в которую девушка зябко куталась. Сложения она была хрупкого. По росту ей больше соответствовал скорее Порфирий Петрович, чем Салытов с околоточным, громоздящиеся над ней эдакими зловещими столпами. Чиновник в штатском — блеклый конторский тип, исполняющий обязанности писаря, — сидел за конторкой на табурете. Ясно было, что девушка еле стоит на ногах от усталости. Борясь с дремотой, она то и дело ширила глаза. Пару раз, беспомощно ссутулив плечи, она пробовала облокотиться на стол письмоводителя, который при этом бдительно принимался шуршать папками пропыленных дел. Тогда она резко выпрямлялась, не выказывая при этом ни угодливости, ни бестактности; скрывать ей в ее положении было нечего. Иногда ее худенькое тело пробирал озноб.

Порфирий Иванович, прикуривая, вдумчиво ее оглядел.

— Желтый билет при ней? — спросил он Салытова.

— При ней.

— Составлен по форме?

— Да при чем здесь это!

— И тем не менее по форме?

— По форме, — не сказал, а как бы сплюнул Салытов. Лицо его отражало бурю противоречивых эмоций: с одной стороны, желчное, гневливое раздражение, с другой — боязнь выказать опрометчивость, а то и несообразительность в глазах коллег. Такое случалось всякий раз, когда им доводилось вот так сталкиваться с Порфирием Петровичем.

— Она обвиняется в краже ста рублей у некоего господина. Городовой при аресте обыскал и обнаружил при ней ассигнацию данного номинала.

— Понятно. И где это предполагаемое преступление имело место?

— Предполагаемое! Ну уж, скажу я вам, Порфирий Петрович!

— И где же?

— На Садовой.

— Ага. И когда?

— Рано поутру.

— Конкретное время известно?

— Часа в четыре утра, — подал голос околоточный.

— Мгм. Тогда почему разбирательство так затянулось?

— Да вот, истец-то возьми да пропади! — с едким сарказмом вставил письмоводитель, ясно давая понять, что происходящее не интересует его ни в малейшей степени.

— Вот беда-то. И что, так до сих пор и не объявился?

— Да вот, пока ищем, — метнув на писаря испепеляющий взгляд, поспешил с ответом Салытов.