Родион Феденёв - Де Рибас

• Название: Де Рибас
• Автор: Родион Феденёв
• Издательство: АО «ОМК»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7707-6360-4

Роман одесского писателя Родиона Феденева «Де Рибас» посвящен жизни и судьбе одного из основателей Одессы и охватывает последнее тридцатилетие XVIII ст. В нем нашли отражение многие события того времени, в которых активно участвует главный герой произведения. Его биография подсказала автору форму романа. Это историко-приключенческое произведение.

Письма, архивные материалы, выдержки из дневников, военные донесения, касающиеся пребывания героя в России, и которые широко использует автор, целиком документальны.

---

Велите написать приказ, чтобы дали всю нужную помощь кораблю «Владимир»: людей, водки и провианта, что ему нужно… Этакий холод и замерзший Лиман! Я дал бы охотно свою жизнь, чтобы переменить зрелище. Великий Боже, помоги нам!.. Головатый остался на этой стороне через мороз… Мой брат уехал сухим путем, страдая сильной болью в руке. Он поехал в Станислав, чтобы оттуда выслать батальон к вам.

23 ноября. Кинбурн. Ваше письмецо от 21 числа очень обрадовало меня, мой дорогой бригадир. Я вполне признателен за дозволение его светлости следовать за полком или возвратиться на главную квартиру, и прошу быть моим адвокатом, передав ему мои благодарения. Болезнь моя не дозволяет принять ни то, ни другое предложение. Я отправляюсь на некоторое время в Збурьевск по той причине, что не имею сил здесь оставаться… Что я буду делать в глазной квартире, если Князь не может употребить меня в войне. Мое перо слабо и оно ему не нужно… Благодарю вас за кибитку, которую вы мне прислали; принимаю ее сердечно, ибо переезжая к вам я пропал бы от мороза, не зная, где приютиться. Шлю посуду мою и все, что имею, отправляю с офицером в Херсон, чтобы искать денег у жидов, если продовольственная комиссия их не имеет; поелику здешние полки не имеют ни гроша, а деньги нужны для похода…»

Шестого декабря в Збурьевск, куда перебрался бригадир, пришла долгожданная весть: Очаков пал. Разрушенная долгой осадой крепость была взята за час с четвертью. Потемкин высидел свою победу. Но из двенадцатитысячного турецкого гарнизона только четыре тысячи сдались в плен. Оружия взяли столько, что солдаты меняли его на водку и продавали возами. Говорили, что Потемкин снова в тяжких трудах, потому что приходится засыпать амбары жемчугом, золотом и серебром.

Войска спешно откатывались на прошлогодние зимние квартиры. Казаки Головатого зазимовали на Березани в землянках и татарских войлочных юртах. Эммануил остался в Херсоне, а Рибас догнал зимний санный поезд Потемкина под Ольвиополем и вместе со штабом отправился на Север, имея конечной целью Петербург. В Кременчуге в офицерском доме, куда из кареты перенесли бригадира для отдыха, он пил чай с печеньем, когда вошел Базиль и объявил:

– Вас хочет видеть дама. Она настолько хороша, что мне пришла в голову мысль: почему все, что случилось с вами, не случилось со мной?

Это была Катрин Васильчина, новоселицкая устроительница сюрпризов и необычных развлечений. Что она приготовила на сей раз? Катрин вошла, не сняв лисьей шубы, а только распахнула ее, открыв платье зеленого атласа, и присела у постели Рибаса.

– Ах, я кажется не ко времени…

– В сутках нет минуты, когда вы были бы не ко времени, – отвечал больной. – Я рад. Какие у вас новости?

– Я уж месяц, как из Новоселицы. Жду наше отважное воинство здесь. Объявлена неделя балов.

– Первый котильон за мной, – сказал бригадир. – А что в Новоселице?

Катрин с необъяснимым испугом смотрела на него, потом отвернулась и сказала:

– Для вас новости нехороши… Вам писали…

– Ничего не получал. Говорите.

Женщина помедлила и сказала:

– Она умерла. – После долгого тягостного молчания продолжала: – Эпидемия чумы докатилась с Юга и до наших краев.

– А Миша? – дрогнувшим голосом спросил Рибас.

– Жив. Если позволите, я возьму его к себе, – сказала Катрин и поднялась. – Я зайду к вам завтра.

На следующий день бригадира увозили в Киев, чтобы показать тамошним докторам. Он передал большую часть наличных денег Катрин и просил заботиться о Мише. Она обещала.

3. Иногда выигрывают не садясь за карты I789

Покорителей Очакова в городах и весях встречали торжественные колокола, пушки, толпы. Но нигде подолгу не задерживаясь, санный поезд князя въехал в Царское село в начале февраля. Его встретила гвардия у сияющих в сумерках Мраморных ворот, иллюминированных веселыми фонарями, украшенных лаврами, испещренными стихами. Путь от Царского до Петербурга освещался факелами и кострами. Потемкин въехал в Зимний, занял свои прежние покои, а кибитка бригадира проследовала по Дворцовой набережной к дому Бецкого.

Пока Рибас отдавал распоряжения о поклаже, пока раздевался, из своих покоев по коридорам через флигель пришла Настя и, заметив трость в руке мужа, спросила:

– Ты до сих пор нездоров?

Секретарь Марк Антонович явился тут же. После женитьбы на дочери Демидова Настасье Прокофьевне он выглядел щеголем, блеснул фразой на итальянском:

– Мы вас тотчас поставим на колени!

Смеющимся Рибасу и Насте пояснил по-русски:

– Вылечим наливками Прокопия Акинфовича.

Бригадир знал о смерти Демидова три года назад, недоумевал, но секретарь вновь пояснил:

– Благодетель умер, но наливочка его живет. Дюжину бутылок припас.

– Боюсь, что после дюжины я не только не встану, но потребуются значительные усилия, чтобы не упасть, – сказал бригадир.

Чопорная англичанка привела дочерей. Двенадцатилетняя Софья в скромном платье смольнянки второго возраста была похожа на мать лицом, но отнюдь не живостью характера, а девятилетняя Катенька, унаследовавшая черты бригадира, напротив, щебетала безумолку, тут же стала раздевать привезенных отцом ярмарочных кукол в нарядах турчанки и эфиопки, топала ножками, требуя восточных сладостей и учила страшую сестру, как отца надо называть по-английски. Когда дочерей увели, Настя сказала:

– Я хочу Соню взять на время из Смольного. Ей двенадцать. Это страшный возраст.

– Но ты и раньше мне писала о ее возрасте тоже самое, – удивился Рибас.

– До ее замужества этот эпитет не изменится, – отрезала жена и объявила, как будто муж только что вернулся с прогулки по набережной: – Завтра мы идем в оперу. В Эрмитаж.

– Не знаю, смогу ли я.

– Мы приглашены. Опера – сочинение ее величества.

– Она теперь сочиняет и музыку?

– Увы. Но медведь, наступивший императрице на ухо, сделал ее весьма чувствительной к слову. Она написала стихи. А музыку – Мартини.

– Мартини?

– Ему покровительствует Храповицкий.

Такое приглашение, когда автор оперы – протеже секретаря Екатерины, а стихи писала она сама – подобно приказу. Настя обрадовалась подаркам, особенно нефритовым ожерелью и браслетам, но наблюдая за походкой мужа, воскликнула:

– Как ты неуклюже ходишь!

– Тебя это не должно смущать, – ответил бригадир. – Некоторые перемены после долгого отсутствия извинительны. Моя походка теперь может иллюстрировать легенду.

– Легенду?

– Да. О командоре. Меня, правда, еще не убили, но тяжелой поступью я уже обладаю.

– Ты сможешь подняться к Ивану Ивановичу?

– Сегодня остерегусь.

– Но и он не спускается вниз.

– Придется нам пока обмениваться записками.

– Он так хотел тебя видеть.

– Мы позовем художника из Академии. Он нарисует мой портрет. А ты и Марк Антонович дополните его словесными описаниями.

Позже Рибас говорил с тестем коротко и при странных обстоятельствах. Бецкий, поддерживаемый с обеих сторон слугами, стоял наверху у края лестницы, а бригадир приковылял к началу лестницы в вестибюле.

– Вас обязательно должен осмотреть Роджерсон, – говорил сверху Бецкий.

– Вы все еще лечитесь у него? – спрашивал снизу Рибас. – Боюсь, если я обращусь к нему, мы никогда не пожмем друг другу руки. Все, что мне нужно, это – покой, хорошая пища и свежие фрукты.

– Я вам тотчас пришлю персики и зеленые огурцы. Заказывайте все, что есть в оранжерее. Настя вам скажет. Как жаль, как жаль.

На следующий день Рибас почувствовал себя лучше и поднялся к тестю в кабинет. Говорили о смерти графа Миниха, последовавшей в прошлом году.

– С кончиной наших друзей умираем и мы сами, – изрек Бецкий. Потом принялся промывать косточки графа Ангальта, которого императрица назначила в кадетский корпус:

– Ангальт хоть и зовется Федором Евстафьевичем, но по-русски не изъясняется. Это я не в укор, бог с ними. Но семена, мною взращиваемые, теперь топчут. Рассадник новых людей превращен в казарму. Никакого уважения к воспитателям. Да и сам Ангальт дает им прозвища, а воспитанники эти прозвища в окна кричат.

Бецкий уж пятый год как был отставлен из директоров и не преминул попенять Рибасу в том, что он уехал в армию, вместо того, чтобы теперь стать генерал-директором кадетского корпуса. Вспомнив о Бобринском, вздохнул:

– Меа кульпа, меа максима кульпа – моя вина, моя большая вина. Алеша вселил в меня уверенность в своей самостоятельности. А оказалось, что птенец-то не оперился.

– Женитьба не пошла ему впрок?

– О, напротив. Влияние жены-баронессы велико. Он купил имение. Прислал мне собственный трактат против пьянства и азартных игр. В нем много сердца.

– Он бывает в Петербурге?

– О, нет. Дорога сюда ему заказана.

После оперы «Олег» императрица заострила свое перо против короля Густава III, и опера «Горе-богатырь» имела шумный успех в придворных кругах. Этим же вечером в Эрмитаже генералитет Потемкина был допущен в руке императрицы. Когда подошла очередь Рибасу приложиться к державной длани, он шел к Екатерине столь медленно, что ее рука на несколько секунд осталась без дела, повиснув в воздухе.