Том Стоппард - Отражения, или Истинное

• Название: Отражения, или Истинное
• Автор: Том Стоппард
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Драматургия
• Год: 2006
• ISBN: 5-94145-384-1

Британец Том Стоппард – наверное, самый известный и популярный сегодня европейский писатель, работающий для театра. Его пьесы – уникальное сочетание словесной игры и лингвистической виртуозности, сложных конструкций, комических трюков и философских размышлений. Своей первой значительной пьесой «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», признанной «самым замечательным драматургическим дебютом шестидесятых», как писал тогда влиятельный «Обсервер», Стоппард разом покорил театральный мир по обе стороны Атлантики и собрал огромный урожай престижных литературных и драматургических премий. Позже Стоппард сам стал режиссером ее экранизации, за которую получил венецианского «Золотого льва».

В сборник вошли и другие пьесы: «Травести» – блестящая интеллектуальная игра, где партнерами автора выступают Уайльд и Шекспир, Ленин и Джойс «Аркадия», которую уверенно называют лучшей пьесой второй половины XX века; а также «Отражения, или Истинное». «Художник, спускающийся по лестнице» и «День и ночь».

---

Анни. Не суди по себе. Бывают и другие мотивы.

Генри. Какие там другие!

Анни. Ну, просто мы с ним знакомы…

Генри. Подумаешь, дорожное знакомство.

Анни. Значит, ему повезло. Другим политзаключенным не посчастливилось встретить меня в поезде.

Генри. Это Броуди политзаключенный?

Анни. Но полиция-то на него набросилась за политическую акцию, с нее все началось, значит, это…

Генри. Априори?

Анни. Нет же…

Генри. Де-факто?

Анни. Да пойми, любой невинный человек сопротивляется аресту, он же знает, что он – не преступник!

Генри. Разве поджог – не преступление?

Анни. Преступление – дома поджигать. А поджечь венок на могиле неизвестного солдата – это протест, символ! Неужели разницы не видишь?

Генри (старательно выбирая слова). Да, разумеется… Разница огромная.

Анни смотрит недоверчиво.

Анни. К тому же он – захлебнулся в эмоциях.

Пауза.

Генри. Слушай, неужели из настоящей леопардовой кожи? Или просто ткань с таким рисунком?

Анни (бросается на него внезапно и яростно). Ты меня не любишь, как я тебя! Просто от Шарлотты отдыхаешь! Смена впечатлений.

Генри. Да, новых впечатлений много, и какие яркие! Я таких дурех в жизни не видывал. Я тебя очень люблю. И не понимаю, чего ты бесишься.

Анни. Что тут непонятного? Ревность для любящих естественна. А вот то, что ты не ревнуешь – неестественно. Значит – не любишь.

Генри. Помнится, ты говорила, что не ревнива…

Анни. Ну а ты-то, ты – неужели нисколечко меня не ревнуешь?

Генри. К кому?

Анни. Да к кому угодно. Тебе, например, безразлично, что Джеральд Джонс норовит лизнуть меня в ухо при каждом удобном случае.

Генри. И всего-то?

Анни. Ну почему ты всегда надо всем смеешься! Обидно даже…

Генри. Но ты же к нему равнодушна!

Анни. Я-то равнодушна, но почему ты принимаешь это как должное?

Генри. Глупо ревновать без причины.

Анни. Но почему все-таки тебе все равно?

Генри. Мне не все равно.

Анни. Нет, все равно.

Генри. Ладно. Все равно. Тебе интересно – почему? Да потому, что я чувствую свое превосходство. Твой Джеральд – нищий, подбирает крохи с барского стола. Самонадеянность выдает его с головой. И ты права. Мне абсолютно все равно. Он мне даже симпатичен. Какая тут ревность? Ведь ты всегда возвращаешься домой, ко мне. И нам так хорошо вдвоем. Я люблю любить и быть любимым. Люблю любовь, страсть: она отъединяет тебя и того, кого любишь, от прочих – серых, неразличимых. У мира отныне два лика: любимый человек – и все остальные. Ты и они. Я так тебя люблю.

Анни. А я тебя.

Целуются. Звенит будильник на наручных часах Генри. Генри и Анни отрываются друг от друга.

Генри. Прости.

Анни. Смотри под копыта не угоди.

Генри. А ты – под Броуди.

Генри идет к двери. Останавливается, кивает Анни. Она кивает в ответ. Он выходит.

Анни медленно подходит к письменному столу, смотрит на исписанные страницы. Включает радио, звучит музыка Баха. Возвращается к столу и рассеянно выдвигает один из ящиков. Оставив его открытым, идет к двери, на миг исчезает в прихожей, появляется вновь и закрывает за собой дверь. Подходит к одной из картонных коробок, выкладывает на пол перед собой стопку бумаг и, присев на корточки, начинает тщательно и неспешно просматривать. Бах все звучит.

Акт второй

Сцена пятая

Генри и Анни.

Два года спустя. Другой дом. Гостиная-кабинет. Три двери. По облику Генри и Анни тоже должно чувствоваться, что прошло два года. Возможно, Генри в начале сцены читает в очках. Или он, допустим, отрастил усы. У Анни может измениться прическа. На проигрывателе крутится пластинка – звучит опера Верди. Телевизор, видеомагнитофон, а на столе Генри – крошечный радиоприемник и пишущая машинка.

Генри один, читает отпечатанную на отдельных листах пьесу. Несколько секунд спустя из спальни или из кухни выходит Анни, бросает на Генри внимательный взгляд, а потом садится и смотрит, как он читает. Прислушивается к музыке. Генри поднимает на нее глаза. Анни смотрит на него.

Анни. Ну, говори.

Генри. Э-э… Штраус.

Анни. Что?

Генри. Или нет, не Штраус.

Анни. Я про пьесу спрашиваю.

Генри (кивает на страницы). Ах про пьесу…

Анни (презрительно). Штраус!.. Какой же Штраус, если поют по-итальянски?

Генри. Разве? (Прислушивается.) И в самом деле. Значит, опера итальянская. А кто у нас писал итальянские оперы? Верди.

Анни. А точнее?

Генри. Джузеппе.

По лицу Анни он видит, что говорит не то.

Монте?…

Анни. Какая опера, спрашиваю?

Генри. Ах опера… (Уверенно.) «Мадам Баттерфляй».

Анни. Издеваешься? (Подходит к проигрывателю, выключает.)

Генри. Клянусь, я действительно…

Анни. Как был невежей, так и остался. Два года с тобой бьюсь.

Генри. Да нравится мне твоя классика, честное слово, нравится. Композиторов только путаю… Они же все одинаково пишут – и за десять лет не разберешься, кто есть кто. А слух у меня получше твоего: тебе что «Братья Эверли», что «Сестры Эндрюз» – никакой разницы.

Анни. Потому что ее и нет.

Генри. Так, может, нам разводиться пора? Или послушаем что-нибудь приличное?

Анни. Нет.

Генри. Ладно, ставь свой опус номер раз. Для симфонического оркестра. (Напевает начало Пятой симфонии Бетховена.) Да-да-да-дааа…

Анни. Ну, хватит болтать, занимайся делом.

Генри. Ладно. (Смотрит на рукопись. Может, не я первый это заметил, но интересная вещь: во все времена великие начинались на букву Б: Бетховен, Большой Боппер…

Анни. Буква – единственное, что их роднит.

Генри. Не скажи. Еще – оба умерли. А ты знаешь, что вместе с Большим Боппером на том же самолете разбились Бадди Холли и Ричи Валенс?

Анни. Нет, не знаю. Ты что, решил не читать пьесу?

Генри. А Бадди Холли было всего двадцать два… Представляешь, сколько бы он еще сделал? Погибни, скажем, Бетховен в авиакатастрофе в двадцать два года – и вся история музыки пошла бы по-новому. Как, впрочем, и история авиации.

Анни. Генри!

Генри. Помню я про его пьесу, помню! (Снова смотрит на рукопись.)

Анни. Много прочитал?

Генри. У тебя к этой пьесе профессиональный интерес или чисто личный?

Анни. Что значит «чисто личный»?

Пауза.

Генри. У тебя к этой пьесе личный интерес или чисто профессиональный?

Анни. А сам ты как думаешь?

Пауза.

Генри. Пауза.

Анни. Пожалуй, я смогла бы сыграть…

Генри. Мэри? Конечно – даже без грима.

Анни. Вот и отлично. «Три сестры» все равно сходят.

Генри. Неизвестно. Сестры – народ упрямый.

Анни. Да две другие беременны.

Генри. Ничего, пару строк дописать – и порядок.

Анни. Если ты пьесу Броуди доработаешь, скажем, за месяц…

Генри. А я думал, ты в Глазго едешь, на эту кровосмесительную роль.

Анни. Я еще не решила.

Генри. Так решайся. Классика, Уэбстер, рыцарские страсти – прелесть!

Анни. Это Форд,[5] а не Уэбстер. Да и в Глазго ехать…

Генри. А что, севернее Лондона ты уже не играешь?

Анни. Просто думала – ты заскучаешь без меня. Извини, ошиблась.

Генри. А я думал – ты меня с собой возьмешь. Извини и ты.

Анни. Да ты не то что на месяц, на неделю бы не поехал!

Генри. Что верно, то верно. Я уж так, по инерции. Но я бы скучал!

Анни. Придется поскучать: Глазго и вправду – не ближний свет.

Генри «стреляет» ей в лицо указательным пальцем.

Генри. Ага! Значит, все-таки едешь? И репетиции будут там?

Анни (кивает). Неделю здесь, потом там. (Кивает на рукопись.) Так где ты остановился?

Генри. Сцена в поезде:

«– Странный вы. Билли. Сколько вам лет?

– Двадцать. Но в душе я – старик».

Почитать вслух?

Анни. Если хочешь…

Генри. Диалог так лучше чувствуется.

Анни. Ну давай.

Генри. Тогда я вернусь к началу сцены. Хорошо?

Анни кивает. Генри изображает стук колес – серьезно или в насмешку. Анни слушает настороженно.

(Читает.)

«– Простите, это место не занято?

– Нет.

– Не возражаете?

– У нас свободная страна.

– Благодарю вас.

Садится напротив Мэри. Она продолжает читать.

– Далеко едете?

– В Лондон.

– И вы, значит, считаете, что мы живем в свободной стране?

– А вы не согласны?

– В корне! Мы свободны делать только то, что нам диктуют. Кстати, меня зовут Билл. А вас?

– Мэри.

– Очень приятно с вами познакомиться, Мэри,

– Мне тоже, Билл.

– Вы не знаете, когда мы прибываем в Лондон?

– Если не опоздаем – в половине второго.

– Мэри, вы мне напомнили Муссолини».

Да-да, вы очень похожи, такие же глаза…

Анни. Не придуривайся. Или не читай.

Генри. Извини.

«– Если не опоздаем – в половине второго.

– Мэри, вы мне напомнили Муссолини. Знаете, как про него говорили: «Пускай он фашист, зато поезда не опаздывают». Непонятно, почему у нас, в Британии, поезда из графика выбиваются…