Николай Андреев - Трагические судьбы

• Название: Трагические судьбы
• Автор: Николай Андреев
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-224-01944-3

Книга «Трагические судьбы» открывает новую серию издательства «ОЛМА-ПРЕСС» — «Как это было на самом деле». Автор — журналист Николай Андреев исследует судьбы незаурядных людей — наших соотечественников, которых время и обстоятельства попробовали на излом. Вот некоторые из тех, по кому прошелся катком наш жестокий век: ученый и гуманист Андрей Дмитриевич Сахаров, герой войны и шпион Олег Пеньковский, футболист Эдуард Стрельцов, советский генерал и символ борьбы за независимость Чечни Джохар Дудаев, деревенские мудрецы Иван Снимщиков и Иван Худенко… Не всегда точно можно определить, что стало причиной трагедии, — то ли так распорядилась судьба, толи просто жизнь так складывалась… Надеемся, что эта книга поможет вам через судьбы отдельных людей, выдающихся личностей, прочувствовать историю нашей страны и лучше понять свою собственную жизнь.

---

Горбачев. Вот что такое сионизм.

Чебриков. Боннер влияет на него на все 100 процентов. Мы рассчитываем на то, что без нее его поведение может измениться.

Зимянин. От Боннер никакой порядочности ожидать нельзя. Это — зверюга в юбке, ставленница империализма.

Горбачев. Где мы получим больше издержки — разрешив выезд Боннер за границу или не допустив этого?

Шеварднадзе. Конечно, есть серьезные сомнения по поводу разрешения Боннер на выезд за границу. Но все же мы получим от этого политический выигрыш…

Рыжков. Я за то, чтобы отпустить Боннер за границу. Это — гуманный шаг. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но у нас появится возможность влияния на Сахарова. Ведь сейчас он даже убегает в больницу для того, чтобы почувствовать себя свободнее.

Кузнецов. Случай сложный. Если мы не разрешим поехать Боннер на лечение, то это может быть использовано в пропаганде против нас.

Алиев. Однозначный ответ на рассматриваемый вопрос дать трудно. Сейчас Боннер находится под контролем. Злобы у нее за последние годы прибавилось. Всю ее она выльет, очутившись на Западе.

Горбачев. Может быть, поступим так: подтвердим факт получения письма, скажем, что на него было обращено внимание и даны соответствующие поручения. Надо дать понять, что мы, мол, можем пойти навстречу просьбе о выезде Боннер, но все будет зависеть от того, как будет вести себя сам Сахаров, а также от того, что будет делать за рубежом Боннер».

Требуются комментарии? Разве что для справки добавлю: не милосердие двигало Горбачевым, ему предстояли две важные встречи — с Рейганом и Миттераном. Он опасался, что если он откажет в просьбе Сахарову, то его собеседники будут обвинять его в насилии над инакомыслящими. И второе: фамилия Елены Георгиевны — Боннэр, а не Боннер.

В мае 1991 года проходили Сахаровские чтения. На них присутствовал Горбачев. Вечером он позвонит своему верному помощнику Черняеву, который и уговорил его пойти на мероприятие: «Если б не рядом в ложе Соареш, встал бы и ушел. Эта Боннэр… все мне навесила: Сумгаит, Баку, Карабах, Литву, кровь, диктатуру, «в плену у правых», у номенклатуры… И подумать только: вошел в ложу глава государства, никто головы не повернул, вечером едва мельком по ТВ показали… Вслед за Боннэр Орлов «понес» всю мою политику. Возносят хвалы морали, нравственности, апеллируют к облику Сахарова и тут же изрыгают ненависть, злобу, провоцируют месть… Как с этими людьми вести дела? Кто, по их мнению, освободил Сахарова?»

Очень был огорчен Михаил Сергеевич.

Но кто же действительно освободил Сахарова? У меня большое подозрение, что освободил он себя сам. Страна начинала жить по его принципам, а эти принципы несовместимы с подавлением личности за политические убеждения. Горбачев не мог не освободить Сахарова.

Боннэр: «Я устала от клеветы, от травли, от милицейских постов, постоянной слежки — беззаконности всего, что с нами происходит».

Ссылка длилась семь лет. Не тюрьма, не лагерь. Не Сибирь. Вполне комфортная по тем временам квартира. Но как же тяжело быть ссыльным. Тяжело без общения. Нервирует постоянный прицел видеокамеры. Невозможно просто разговаривать, когда знаешь, что каждое твое слово записывается на пленку. Невыносимо терпеть наглые, хамские выпады людей из органов. Бесчеловечное обращение в больнице. Невозможно читать публикации в советской печати, сочащиеся ложью и злобой.

Невыносимо морально, тяжело физически. Вот строки из письма Елены Георгиевны Андрею Дмитриевичу: «Я устала от клеветы, от травли, от милицейских постов, постоянной слежки — беззаконности всего, что с нами происходит. Я устала от бездомности, от ощущения ненависти твоих детей, от неверия им и ожидания, что кто-нибудь из них тебя предаст. Я мучаюсь от того, что мы ничем не можем помочь друзьям; сомневаюсь, не бесплодны ли страдания тех, кто сейчас в Мордовии, Перми, Казахстане… Я устала от разлуки с мамой и детьми, от того, что все беды, все границы мира и борьбы за мир — идут прямо через меня, через мое сердце…»

Тяжело это читать. А испытать? А пережить? Был момент, когда Андрей Дмитриевич, сильный человек, склонялся к тому, что всякое сопротивление КГБ бессмысленно, как бессмысленно сопротивление природной стихии.

Они не понимали, что такое перестройка. Но ощутили: что-то меняется в окружающем мире. Другой стала печать, появились откровенные очерки о судебном произволе, стали критиковать партийные органы, разгорелись дискуссии о театре, бурно прошел съезд кинематографистов, писатели на своем съезде свободнее стали выражаться. В журналах анонсы публикаций: Набоков, Ходасевич, Бек, Пастернак, Нарбут. Боннэр даже сказала после поездки в США на лечение: «Я как будто вернулась в новую для меня страну». Правда, это касалось только печати, все остальное оставалось прежним. Да и какая другая страна, если они по-прежнему в ссылке.

В начале осени Сахаров получил письмо от главного редактора журнала «Новое время» В. Игнатенко, предлагавшего выступить со статьей по проблемам ядерных испытаний. На письмо Сахаров не ответил, предложение показалось провокационным. В ноябре написал академик Гинзбург: «Литературная газета» хотела бы взять интервью. Сахаров ответил, что не будет давать никаких интервью с петлей на шее.

Андрей Дмитриевич пишет письмо Горбачеву:

«Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Почти семь лет назад я был насильственно депортирован в г. Горький. Эта депортация была произведена без решения суда, т. е. является беззаконной… Я нахожусь в условиях беспрецедентной изоляции под непрерывным гласным надзором… Я лишен возможности нормальных контактов с учеными, посещения научных семинаров… За время пребывания в Горьком мое здоровье ухудшилось. Моя жена — инвалид Великой Отечественной войны второй группы, с 1983 года перенесла многократные инфаркты…

Я повторяю свое обязательство не выступать по общественным вопросам, кроме исключительных случаев, когда я, по выражению Л. Толстого, «не могу молчать»…

Я надеюсь, что вы сочтете возможным прекратить мою депортацию и ссылку жены.

С уважением Сахаров Андрей Дмитриевич, академик. 22 октября 1986».

Горбачев уже сталкивался с проблемой Сахарова. 4 апреля этого же года он встречался с конгрессменами США Д. Фасселом и У. Брунфильдом. Они поставили вопрос о возможности встретиться с Сахаровым. Горбачев ушел от ответа. И вот генсек получает письмо из Горького.

Что было после того, как письмо Сахарова легло на стол Горбачева, рассказал мне бывший пресс-секретарь последнего Андрей Грачев: «Меня и Николая Шишлина, заместителя заведующего отделом международной информации, вызвал Александр Николаевич Яковлев. Мы уселись в креслах перед его столом и получили положенные посетителям члена Политбюро чай с печеньем из спецбуфета. Многозначительно посмотрев на потолок, что означало напоминание — «враг подслушивает», Яковлев начал разговор неожиданно: «Все, что здесь будет сказано, должно остаться между нами тремя». Хоть это и не предвещало чего-то хорошего, обещало тем не менее интересное продолжение. «Михаил Сергеевич просит порассуждать, как поступить с Сахаровым? Дальше оставлять его в ссылке нельзя». Яковлев сделал паузу, чтобы мы оценили важность сказанного.

Проблема Сахарова вместе с Афганской войной досталась Горбачеву в наследство от брежневской эпохи. К концу 1986 года, когда происходил наш разговор с Яковлевым, было очевидно, что двигать дальше демократизацию страны и рассчитывать на восстановление нормальных отношений с внешним миром, имея «за спиной» сосланного Сахарова, невозможно. Горбачеву и Яковлеву это было ясно, видимо, и раньше. Вопрос для них упирался в одно: когда и как приступить к решению этой проблемы, учитывая реальное соотношение сил в Политбюро, с тем чтобы не нарушить хрупкий и, совершенно очевидно, временный баланс двух частей этого политического кентавра. На деликатность темы указывал и конспиративный тон Яковлева, когда он ставил перед нами задачу: снабдить генсека необходимыми аргументами для обсуждения в Политбюро вопроса об отмене ссылки Сахарова, представив несколько вариантов решения».

Ни Грачева, ни Шишлина не надо было убеждать в перезрелости этого вопроса. Они решили подкрепить позицию Горбачева ссылками на самого Сахарова — ведь именно в его политических работах были впервые сформулированы постулаты нового мышления, дорогу к которому мучительно искал и сам Горбачев, — о единстве мира, о преступности ядерной войны, о связи демократии и прогресса и даже о конвергенции социалистической и капиталистической систем.

Но где раздобыть работы Сахарова? Не запрашивать же их в КГБ и тем самым насторожить его главу Чебрикова, в чьих руках и находился горьковский узник. Как выразился Грачев: «Мы ведь и сами, включая Горбачева, продолжали в то время, с точки зрения этого всемогущего ведомства, оставаться условно свободными людьми». Отыскали брошюру Сахарова «О мирном существовании и интеллектуальной свободе». Грачев и Шишлин подготовили записку, которую Яковлев положил на стол Горбачеву.