Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери

• Название: Собор Парижской Богоматери
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Зарубежный роман

Изд. «Правда», Москва, 1988 г.

OCR Палек, 1998 г.

---

­ Какое слово?

­ 'Anagkh.

Легкая краска, подобная клубу дыма, возвещающему о сотрясении в недрах вулкана, выступила на желтых скулах архидьякона. Но школяр этого не заметил.

­ Хорошо, Жеан, ­ пробормотал старший брат. ­ Что же означает это слово?

­ Рок.

Обычная бледность покрыла лицо Клода, а школяр беззаботно продолжал:

­ Слово, написанное пониже той же рукой, Avayxeia означает «скверна». Теперь вы видите, что я разбираюсь в греческом.

Архидьякон хранил молчание. Этот урок греческого языка заставил его задуматься.

Юный Жеан, отличавшийся лукавством балованного ребенка, счел момент подходящим, чтобы выступить со своей просьбой. Он начал самым умильным голосом:

­ Добрый братец! Неужели ты так сильно гневаешься на меня и оказываешь мне неласковый прием из-за нескольких жалких пощечин и затрещин, которые я надавал в честной схватке каким-то мальчишкам и карапузам, quibusdam marmosetis? Видишь, Клод, латынь я тоже знаю.

Но все это вкрадчивое лицемерие не произвело на старшего брата обычного действия. Цербер не поймался на медовый пряник. Ни одна морщина не разгладилась на лбу Клода.

­ К чему ты клонишь? ­ сухо спросил он.

­ Хорошо, ­ храбро сказал Жеан. ­ Вот к чему. Мне нужны деньги.

При этом нахальном признании лицо архидьякона приняло наставнически-отеческое выражение.

­ Вам известно, господин Жеан, что ленное владение Тиршап приносит нам, включая арендную плату и доход с двадцати одного дома, всего лишь тридцать девять ливров, одиннадцать су и шесть парижских денье. Это, правда, в полтора раза больше, чем было при братьях Пакле, но все же это немного.

­ Мне нужны деньги, ­ твердо повторил Жеан.

­ Вам известно решение духовного суда о том, что все наши дома, как вассальное владение, зависят от епархии и что откупиться от нее мы можем не иначе, как уплатив епископу две серебряные позолоченные марки по шесть парижских ливров каждая. Этих денег я еще не накопил. Это тоже вам известно.

­ Мне известно только то, что мне нужны деньги, ­ в третий раз повторил Жеан.

­ А для чего?

Этот вопрос зажег луч надежды в глазах юноши. К нему вернулись его кошачьи ужимки.

­ Послушай, дорогой Клод, ­ сказал он, ­ я не обратился бы к тебе, если бы у меня были дурные намерения. Я не собираюсь щеголять на твои деньги в кабачках и прогуливаться по парижским улицам, наряженный в золотую парчу, в сопровождении моего лакея, sit teo laquasio [106]. Нет, братец, я прошу денег на доброе дело.

­ На какое же это доброе дело? ­ слегка озадаченный, спросил Клод.

­ Два моих друга хотят купить приданое для ребенка одной бедной вдовы из общины Одри. Это акт милосердия. Требуется всего три флорина, и мне хотелось бы внести свою долю.

­ Как зовут твоих друзей?

­ Пьер Мясник и Батист Птицеед.

­ Гм! ­ пробормотал архидьякон. ­ Эти имена так же подходят к доброму делу, как пушка к алтарю.

Жеан очень неудачно выбрал имена друзей, но спохватился слишком поздно.

­ А к тому же, ­ продолжал проницательный Клод, ­ что это за приданое, которое должно стоить три флорина? Да еще для ребенка благочестивой вдовы? С каких же это пор вдовы из этой общины стали обзаводиться грудными младенцами?

Жеан вторично попытался пробить лед.

­ Так и быть, мне нужны деньги, чтобы пойти сегодня вечером к Изабо-ла-Тьери в Валь-д'Амур!

­ Презренный развратник! ­ воскликнул священник.

­ 'Avayveia, ­ прервал Жеан.

Это слово, заимствованное, быть может не без лукавства, со стены кельи, произвело на священника странное впечатление: он закусил губу и только покраснел от гнева.

­ Уходи, ­ сказал он наконец Жеану, ­ я жду одного человека.

Школяр сделал последнюю попытку:

­ Братец! Дай мне хоть мелочь, мне не на что пообедать.

­ А на чем ты остановился в декреталиях Грациана?

­ Я потерял свои тетради.

­ Кого из латинских писателей ты изучаешь?

­ У меня украли мой экземпляр Горация.

­ Что вы прошли из Аристотеля?

­ А вспомни, братец, кто из отцов церкви утверждает, что еретические заблуждения всех времен находили убежище в дебрях аристотелевской метафизики? Плевать мне на Аристотеля! Я не желаю, чтобы его метафизика поколебала мою веру.

­ Молодой человек! ­ сказал архидьякон. ­ Во время последнего въезда короля в город у одного из придворных, Филиппа де Комина, на попоне лошади был вышит его девиз: Qui поп laborat, non manducet. Поразмыслите над этим.

Опустив глаза и приложив палец к уху, школяр с сердитым видом помолчал с минуту. Внезапно, с проворством трясогузки, он повернулся к Клоду:

­ Итак, любезный брат, вы отказываете мне даже в одном жалком су, на которое я могу купить кусок хлеба у булочника?

­ Qui поп laborat, поп manducet. [107]

При этом ответе неумолимого архидьякона Жеан закрыл лицо руками, словно рыдающая женщина, и голосом, исполненным отчаяния, воскликнул: otototototoi!

­ Что это значит, сударь? ­ изумленный выходкой брата, спросил Клод.

­ Извольте, я вам скажу! ­ отвечал школяр, подняв на него дерзкие глаза, которые он только что натер докрасна кулаками, чтобы они казались заплаканными. ­ Это по-гречески! Это анапест Эсхила, отлично выражающий отчаяние.

И тут он разразился таким задорным и таким раскатистым хохотом, что заставил улыбнуться архидьякона. Клод почувствовал свою вину: зачем он так баловал этого ребенка?

­ Добрый братец! ­ снова заговорил Жеан, ободренный этой улыбкой. Взгляните на мои дырявые башмаки! Ботинок, у которого подошва просит каши, ярче свидетельствует о трагическом положении героя, нежели греческие котурны.

К архидьякону быстро вернулась его суровость.

­ Я пришлю тебе новые башмаки, но денег не дам, ­ сказал он.

­ Ну хоть одну жалкую монетку! ­ умолял Жеан. ­ Я вызубрю наизусть Грациана, я буду веровать в бога, стану истинным Пифагором по части учености и добродетели. Но, умоляю, хоть одну монетку! Неужели вы хотите, чтобы разверстая передо мной пасть голода, черней, зловонней и глубже, чем преисподняя, чем монашеский нос, пожрала меня?

Клод, нахмурившись, покачал головой:

­ Qui поп laborat…

Жеан не дал ему договорить.

­ Ах так! ­ крикнул он. ­ Тогда к черту все! Да здравствует веселье! Я засяду в кабаке, буду драться, бить посуду, шляться к девкам!

Он швырнул свою шапочку о стену и прищелкнул пальцами, словно кастаньетами.

Архидьякон сумрачно взглянул на него:

­ Жеан! У вас нет души.

­ В таком случае у меня, если верить Эпикуру, отсутствует нечто, состоящее из чего-то, чему нет имени!

­ Жеан! Вам следует серьезно подумать о том, как исправиться.

­ Вздор! ­ воскликнул школяр, переводя взгляд с брата на реторты. Здесь все пустое ­ и мысли и бутылки!

­ Жеан! Ты катишься по наклонной плоскости. Знаешь ли ты, куда ты идешь?

­ В кабак, ­ ответил Жеан.

­ Кабак ведет к позорному столбу.

­ Это такой же фонарный столб, как и всякий другой, и, может быть, именно с его помощью Диоген и нашел бы человека, которого искал.

­ Позорный столб приводит к виселице.

­ Виселица ­ коромысло весов, к одному концу которого подвешен человек, а к другому ­ вселенная! Даже лестно быть таким человеком.

­ Виселица ведет в ад.

­ Это всего-навсего жаркий огонь.

­ Жеан, Жеан! Тебя ждет печальный конец.

­ Зато начало было хорошее!

В это время на лестнице послышались шаги.

­ Тише! ­ проговорил архидьякон, приложив палец к губам. ­ Вот и мэтр Жак. Послушай, Жеан, ­ добавил он тихим голосом. ­ Бойся когда-нибудь проронить хоть одно слово о том, что ты здесь увидишь и услышишь. Спрячься под очаг ­ и ни звука!

Школяр скользнул под очаг; там его внезапно осенила блестящая мысль.

­ Кстати, братец Клод, за молчание ­ флорин:

­ Тише! Обещаю.

­ Дай сейчас.

­ На! ­ в сердцах сказал архидьякон и швырнул кошелек.

Жеан забился под очаг.

Дверь распахнулась.

V. Два человека в черном

В келью вошел человек в черной мантии, с хмурым лицом. Прежде всего поразило нашего приятеля Жеана (который, как это ясно для каждого, примостился таким образом, чтобы ему все было видно и слышно) мрачное одеяние и мрачное обличье новоприбывшего. А между тем весь его облик отличался какой-то особенной вкрадчивостью, вкрадчивостью кошки или судьи приторной вкрадчивостью. Он был совершенно седой, в морщинах, лет шестидесяти; он щурил глаза, у него были белые брови, отвисшая нижняя губа и большие руки. Решив, что это, по-видимому, всего лишь врач или судья и что раз у этого человека нос далеко ото рта, значит, он глуп, Жеан забился в угол, досадуя, что придется долго просидеть в такой неудобной позе и в таком неприятном обществе.

Архидьякон даже не привстал навстречу незнакомцу. Он сделал ему знак присесть на стоявшую около двери скамейку и, помолчав немного, словно додумывая какую-то мысль, слегка покровительственным тоном сказал:

­ Здравствуйте, мэтр Жак!

­ Мое почтение, мэтр! ­ ответил человек в черном.

В тоне, которым было произнесено это «мэтр Жак» одним из них и «мэтр» ­ другим, приметна была та разница, какая слышна, когда произносят слова «сударь» и «господин», domne и domine. He оставалось сомнении, это была встреча ученого с учеником.