Федор Гладков - Повесть о детстве

• Название: Повесть о детстве
• Автор: Федор Гладков
• Жанр: Прочая детская литература

---

- С тобой тоже водиться-то: ты не отстаешь от меня - споришь как черт.

Я тоже выразил ему свои чувства:

- Да ведь я только с тобой и вожусь: ты на все гораздый.

Он с одушевлением заключил:

- А черт ли с негораздыми дураками водиться! У них и горшок-то на плечах не кипит. Делать надо так, чтобы люди диву давались...

В лесу пели и перекликались голоса. Они переплетались с эхом, манили и смеялись, как сказочные призывы лесных девок, которые завлекают к себе в глухие заросли людей и губят их ласками и щекоткой. Заливались невидимые птички, внизу звенел ручей, играя в камнях.

Забрались мы к самой вершине и с жутью чувствовали под собой глубокую пустоту, заплетенную ветвями. Высоко в небесной синеве тихо плыли серебряные облачка, а солнце пронизывало зеленую листву ослепительными искрами.

Сквозь вихри листьев видны были далекие поля в зеленых и черных полосах. По синодской дороге ленивой рысью бежали лошади, отмахиваясь хвостами от тарантасов, на которых сидели бабы в цветистых нарядах.

Внизу, в густой заросли орешника, зашуршали шаги и тихо забормотали голоса. Сверху очень хорошо было видно, как парень обнял девку, а она отталкивала его и посмеивалась.

- Поиграл - и хватит, Яшенька, погоди до венца.

Он бормотал жалобно:

- До пожинок-то сколь еще ждать-то!. Чай, помрешь от тоски...

- Подожди, Яшенька, помучайся... Тогда и узнаешь, что на свете есть любовь.

Это спрятались здесь от людей наша Катя и Яшка Киселев. Она была крупнее и сильнее его, но притворялась, что не может сладить с ним.

- А ежели дядя Фома не отдаст тебя?

Катя утешила его:

- Отдаст. А не отдаст - у попа повенчаемся.

Кузярь, как грач, весь устремился вниз. Мне почудилось,

что он хочет спугнуть их, потому что лицо его стало острым и озорным. Он взглянул на меня, но я сердито погрозил ему пальцем. Он вдруг чихнул и замяукал. Катя и Яшка опрометью бросились бежать в разные стороны.

Кузярь захохотал, а потом завыл волком.

- Видел? Они подумали, что это леший их спугнул...

Я разозлился на него за Катю и хотел схватить за ногу, но, взглянув вниз, в прохладную глубину сквозь порхающие листья, испугался.

- Дурак ты и охальник! - набросился я на него. - Катя замуж выходит за Яшку, а ты их пугаешь... Чего тебе надо?..

- А так, - беззлобно ответил он, не переставая смеяться. - Как они пырснули!.. Хорошо сверху людей пугать. Мы с тобой сильнее всех.

Я не утерпел и сам засмеялся: действительно, потешно было смотреть, как смелая, здоровенная Катя, низко пригнувшись к земле, задрав сарафан до колен, убегала без оглядки в лес, а Яшка, озираясь, с ужасом на лице, широко замахал своими новыми сапогами в другую сторону.

- Давай выдумаем что-нибудь еще... - предложил Кузярь. - Чего мы здесь, как галки, качаемся? Давай Луконьку в воду столкнем.

- Я те столкну! - заорал я. - За Луконю враг мой будешь. Давай лучше Луконю защищать: он святой.

- Ладно. Луконька с парнишками водится и умирать им не дает. Он от смерти слово знает. Ладно, кто его обидит - житья не дам.

Мы слезли с березы и пошли вниз по ручью. Вода стекала с уступчиков, как жидкое стекло, и играла пеной в лагунках, а потом юрко пробиралась в кучках камней и звонко курлыкала. На нас с песчаных отмелей смотрели зелеными выпученными глазами лягушки и надували белые мешочки на грудке.

Кузярь спрыгнул в ручей и сразу же принялся за работу.

- Давай пруд сделаем, с гаузом. Потом подговорим Семку мельницу свою с толчеей принести. Вот это диво будет...

Но не успели мы приняться за этот серьезный труд, как из лесу по полянке вдоль ручья вышла толпа девок с Луконей впереди.

Катя крикнула ласково:

- Запевай, Луконя!

И Луконя девичьим голоском запел, улыбаясь самому себе:

Уж ты, сад, ты, мой сад,

Сад зелененький!..

Но девки пронзительно оборвали его голос веселой песней:

Пойдем, девки, на реку, на реку,

Совьем, девки, по венку, по венку!..

У самой большой лагунки девки остановились и стали бросать в воду венки. Набросали их много, и они покрыли всю воду. Парней почему-то не было: должно быть, они остались в лесу на попойку.

На зеленой солнечной поляне разноцветная толпа девок собралась в круг. Рябило в глазах от этих красных, зеленых, желтых и голубых сарафанов и платков. Все начали кружиться, приплясывать, кого-то ловили внутри круга и пели одну песню за другой. Потом рассыпались по поляне и ловили друг дружку. Луконя стоял один и улыбался солнцу.

После игры все сели на лужайке, раскрасневшись от беготни, визгливо кричали, не слушая подруг, и смеялись.

Кузярь подбежал к лагунке и вынул несколько венков.

С них ручьем стекала вода. Он сунул мне один венок и шепнул:

- Давай девчатам на головы набросим. Вот переполохто будет!

Мы тихо подошли к ним и быстро надели мокрые венки на полушалки двум девчатам. А Кузярь напялил еще два венка другим девкам. Они вскочили на ноги и так испугались и пронзительно завизжали, что спугнули других. Мы хохотали с Кузярем и плясали от восторга. Девчата сбросили пропитанные водой мокрые венки и кинулись за нами.

Мы со всех ног пустились наутек, виляя и ускользая от них, как зайцы. Остальные следили за нами и хохотали.

Так мы вместе с девчатами, увешанными зеленью, с песнями пошли домой. На улице длинного порядка они пели изо всех сил, а голос Лукони слышен был только в запеве.

На нас смотрели мужики и бабы и смеялись.

В этот день я чувствовал себя как на крыльях. Что-то хорошее трепетало в сердце, словно я переживал неиспытанное счастье или в чем-то победил Кузяря.

XL

В один из жарких летних дней, когда небо казалось раскаленным, а воздух мутным от мглы, мы с бабушкой поехали на своем мерине в поле - повезли харчи на жнитво. Косили рожь верстах в трех от деревни на той стороне, на арендованном исполу круге! [Круг - четыре десятины] Телега была без каретки, худодырая, только посредине лежала гнилая доска. Бабушка положила мешок с хлебом, картошкой и луком, а отдельно печеные яйца и горшок кислого молока. Сидели мы рядом с ней на охапке соломы. Когда переезжали через речку, прозрачная вода играла между спицами колес и смеялась. Дымился под ободьями желтый песок на дне. Бойко носились стайки испуганных пескарей. Хотелось спрыгнуть с телеги, побултыхаться в веселых волнишках и поиграть с водою Кузница была заперта. Потап тоже был в поле с женой, а Петька по-прежнему сидел у избы в холодке с ребенком на руках и играл в "подкидышки". Он проводил меня угрюмым взглядом и сердито ткнул пальцем в ребенка: вот, мол, какая судьба - приходится домовничать и заниматься бабьими делами.

По пепельной дороге на крутую гору поднимались долго, с натугой. Мослатый мерин едва тащил телегу Келья бабушки Натальи, спрятанная под обрывчиком, казалась дряхленькой слепой старушкой - даже солома на крыше поседела, и полысела, и торчали в разных местах серые стропила.

А рядом бабушка Анна, здоровая, тяжелая, широкая костью, в кубовом платке, старательно повязанном в виде кокошника, стонала и говорила расслабленным голосом, как больная:

- Жилится баушка-то Наталья, жилится, а умереть-то не умирает, не идет смертушка-то. Уж не владеет ни ногами, ни руками... в чем только душа держится... легче перышка. Грешница была, не тем будь помянута: по чужой стороне любила мыкаться. Где только не была... Веселая была баба, вдовела два раза, и все как на крыльях летала...

Бывало, в молодости скажешь ей: "Натальюшка, ты бы, чем по свету летать, за хорошего мужика-вдовца вышла, - дом бы ранила да детей воспитывала". А она засмеется и голову вздернет: "Чай, свет-то не клином сошелся, Аннушка. Воля пришла - и солнышко ярче светит, и травка зеленее. Мне, бает, всё касатки во сне видятся: вихрем кружатся, разговаривают и уносят меня к облачкам - за зеленые леса, за широкие реки... Вот погляжу божий свет да добрых людей, а тогда что бог накажет... Еще успею намаяться. Больно уж я солнышко да раздолье люблю".

- Она всех любила, - обиженно сказал я, - она никого не судила. Она, да Володимирыч, да Луконя-слепой - лучше всех. Они всех жалеют.

Бабушка испуганно взглянула на меня и затряслась от смеха.

- Ах ты, пострел эдакий... умник какой! Ты еще маленький, чего ты понимаешь? Аль ты тоже бродяжить хочешь, как баушка?

- Да в деревне-то лучше, что ли? Ведь жить-то тут не при чем, - отвечал я словами отца.

- Чего же делать-то? Знамо, трудно. Землицы-то нет, достатков-то нет, и волки со всех сторон. Дедушка-то весь съежился. В семье - разброд. Из деревни все люди разбегаются: одни - на заработки, другие - на переселения, в Сибирь.

- А Микитушку-то вот утащили, - возмутился я. - От него и мужики отступились. А он для них и себя не пожалел.

- Боятся они, внучек: забиты да затурканы, - сокрушенно стонала бабушка. - Больно уж долго народ в страхе жил.

Раньше был только барин, а сейчас - сколько лиходеев-то:

и барин, и становой, и земский, и богатей. От бездолья и сами себя в гроб загоняют.