Виктория Токарева - Звезда в тумане (сборник)

• Название: Звезда в тумане (сборник)
• Автор: Виктория Токарева
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-048236-8, 978-5-9713-6814-4

Лучшая подруга увела мужа…

У почти взрослой дочери – своя жизнь…

Само слово «счастье» выглядит искусственным и нелепым… Но может быть, все изменится?

Не важно, как и когда.

Главное – верить, что это обязательно произойдет.

Содержание сборника:

Первая попытка

Звезда в тумане

Римские каникулы

Самый счастливый день

Сто грамм для храбрости

Рабочий момент

Летающие качели

Центр памяти

Почем килограмм славы

Плохое настроение

---

Итак, я выбираю тактику Кутузова. Я сворачиваю свои знамена и отзываю своих солдат. И тем, кто мне звонит, просто нечем поживиться.

– Ты знаешь, что Славка ушел от тебя к какой-то шмаре? – кричит через весь город моя Школьная Подруга.

– Ну неужели ты думаешь, что ты знаешь, а я нет? – удивляюсь я.

– Он меня обманул! – кричит Школьная Подруга и принимается плакать. – Я от него не ожидала! Он был частью моей жизни…

Я молчу. Ее послушать, можно подумать, что бросили ее, а не меня.

– Он что, совсем с ума сошел?

– Почему? – не понимаю я.

– Ну разве можно сравнить ее с тобой?

Сравнить, безусловно, можно. Объективно лучше я. Но ЕМУ лучше ОНА. Потому что она больше может ему дать. И больше у него взять. А я ни дать, ни взять.

– А как ремонт? – спрашиваю я.

– Плотника до сих пор достать не могу! – моментально переключается Школьная Подруга. – Поразительное дело! Никто не хочет работать. Им не нужны деньги. Им нужно только два рубля на портвейн. И все! Представляешь, я три месяца не могу найти человека, чтобы он сделал мне палку во встроенный шкаф.

– А зачем палка? – не поняла я.

– Пальто вешать! Я не могу въехать в квартиру, потому что мне некуда вешать пальто. Когда мы увидимся?

– Когда хочешь.

– Давай в конце недели.

Мы всегда договариваемся, но никогда не встречаемся. Видимо, моя прошлая жизнь, как культурный слой, опустилась под землю, а на земле другая жизнь. И голос моей Школьной Подруги звучит откуда-то из-под земли, может быть, поэтому она так и кричит, чтобы быть услышанной наверху.

– Я в тебя верю! – кричит Школьная Подруга. – Ты сильная!

Правильно. Я сильная. На мне можно воду возить.

Я кладу трубку. Из-под руки тут же выплескивается следующий звонок. Это врач. Не мой врач, а просто врач. Мы каждый год вместе отдыхаем семьями у моря и дружим взахлеб все двадцать шесть дней отпуска. В Москве мы не общаемся. Это как сезонная обувь. В одно время года носишь, не снимая, а в другое время закидываешь на антресоли. Когда мы через год встречаемся снова, то кажется, будто не расставались. Чувства свежи и прочны.

– Возненавидь! – рекомендует он. Значит, знает.

– Зачем?

– Энергия ненависти. Очень помогает.

– Выпиши рецепт, – прошу я.

– На что? – не понимает врач.

– На ненависть, на что же еще…

Он раздумывает, потом предлагает:

– А хочешь, пообедаем вместе?

Я ничего не ела с утра, а если быть точной, я не ем третьи сутки.

– Не могу, – отказалась я. – Не глотается.

– Может быть, тебе лечь в стационар? – раздумчиво предположил врач.

– В какой стационар? В дурдом? – догадалась я.

– Там тебя растормозят. А лучше всего – поменяй обстановку. Поезжай куда-нибудь.

Кити уезжает за границу после того, как Вронский поменял ее на Анну Каренину. Безусловно, поехать за границу лучше, чем лечь в дурдом.

– Я подумаю, – обещаю я.

– Думай, – соглашается он. – А я побегу. У меня операция. У меня больной на столе.

Ничего себе, больной на столе, а он треплется на посторонние темы. Вот и доверяй после этого врачам.

Я кладу трубку и думаю о тезисе «возненавидь».

Наверняка Энергия Ненависти поддерживает, как и всякая энергия. Но я сейчас люблю его как никогда, вернее, как когда-то. Когда мы шли с ним по лесу, а впереди поблескивал пруд. Над нами взлетела стая ворон и раздался шум, будто вороны побежали по верхушкам деревьев. Он остановился и поцеловал меня. Губы у него были холодные. Когда он меня желал особенно сильно, у него бывали холодные губы.

Я представляю их вместе. Она носит волосы назад, и ее удобно гладить по голове. Он гладит ее, сильно придавливая волосы ладонью. У него такая манера. Так он гладил меня, и Машку Кудрявцеву, и нашу собаку Фильку. У Фильки от этой процедуры оттягивались верхние веки, обнажались белки и глаза становились как бы перевернутыми. Такие глаза бывают на фотографии, если ее перевернуть головой вниз.

Может быть, действительно определить себя в дурдом? Раньше это заведение называлось «дом скорби». Мне дадут байковый халат, и я буду бродить, обезличенная, среди таких же, в халатах. Там все скорбят. Все в халатах. И я – как все.

В середине дня звонит Другая Подруга. Все-таки дотерпела до середины дня.

– Как ты? – спрашивает она. Хочет выяснить, как я корчусь, а потом побежать к Подруге и рассказать. Это даже интереснее, чем сходить в театр. Тут ты и драматург, и актер, и режиссер. А там – пассивный зритель.

– Что ты имеешь в виду? – не понимаю я.

– Ну, вообще… – мнется Другая Подруга.

– Индира Ганди в Москву приехала, – говорю я. – На отца похожа.

– На какого отца?.

– На своего. На Джавахарлала Неру.

– А-а… – соображает Другая Подруга. – А зачем она приехала?

– По делам. А час назад произошла стыковка грузового корабля.

– Где?

– В космосе.

– А ты откуда знаешь?

– В газете прочитала. Ты газеты получаешь?

Но Другую Подругу интересует не то, что происходит в мире и в космосе, а непосредственно в моем доме.

– Ты-то как? – снова спрашивает она.

– А что тебя интересует? – наивно не понимаю я.

– Ну так… в принципе.

– В принципе, – говорю я, – неудобно сидеть на двух базарах одним задом, если даже он такой большой, как у тебя.

– Ты что, обиделась? – подозревает Другая Подруга.

– Нет. Что ты…

Я возвращаю трубку на место. Представляю себе смущение Другой Подруги и ее летучую досаду. «Несчастные сукины дети», – прочитала я недавно. Не помню, у кого и где. Так и мы все: несчастные сукины дети – сыны и дочери. Мы сами во всем виноваты, нас не за что жалеть. Но мы несчастны, и нас надо пожалеть.

Ближе к вечеру звонит Гомонов и приглашает на концерт знаменитого певца. Лучше бы сел и написал главу. Обычно я не принимаю никаких мелких, равно как и крупных, услуг. Но если я останусь дома, я буду думать, а мне нельзя. Так же, как замерзающему спать. Ему надо двигаться, ползти.

Из соседней комнаты доносится смех Маши и Кости. А точнее – ржание. Так активно радостно воспринимать мир могут только очень молодые и очень здоровые организмы, у которых отлично отлажены все системы.

Певец на сцене поет и движется. Его ноги ни секунды не стоят на месте. Эту манеру принес к нам в Союз негр из «Бони М». Наш ничем не хуже: курчавый, весь в белом атласе, летящая блуза, пульсирующий нерв, будто его подключили к розетке с током высокого напряжения.

Я смотрю на него бессмысленным, застывшим глазом, как свежемороженый окунь с головой. Я не могу сказать, что мне нравится. И не могу сказать: не нравится. Мои нервы отказываются участвовать в восприятии. Мне все равно. Даже если бы на меня сверху стала падать люстра, я не поднялась бы с места.

Певец окончил песню. Сидящие передо мной девушки захлопали, заверещали, забились в падучей. Одна из них побежала вниз с букетом цветов. Я догадалась, что это – сырихи. Слово «сыриха» зародилось в пятидесятые годы, во времена славы Лемешева. Поклонницы стояли под его окнами на морозе и время от времени заходили греться в магазин «Сыр» на улице Горького. Сыриха – это что-то глупое и неуважаемое обществом. Зато молодое и радостно восторженное.

Я давно уже заметила, что природа действует по принципу «зато». Уродливый, зато умный. А если умный и красивый, зато пьет. А если и умный, и красивый, и не пьет (как я), зато – нет счастья в жизни. И каждая судьба – как юбилейный рубль: с одной стороны одно, а с другой – другое.

Окончилось первое отделение.

Мы с Гомоновым вышли в фойе. Он стоял возле меня – некрасивый, изысканный, как барон Тузенбах в штатском. Вид у него был понурый, оттого что не написал главу и не придумал, как наврать.

Случайно я напоролась на свое отражение в зеркале и не сразу узнала себя. Во мне что-то существенно изменилось. Раньше у меня было выражение надежды и доверия. Я была убеждена, что меня все любят. Я к этому привыкла. Сначала меня любили в семье, потому что я была младшая. Потом меня любили в школе, потому что я была способная и добросовестная. Наша классная воспитательница входила в класс и говорила: «Все вы лодыри и разгильдяи. Одна Перепелицына как звезда в тумане». Перепелицына – это я. Потом меня любили в институте, на кафедре, в городе Нуре. Меня безнадежно и ущербно любил Востриков до тех пор, пока не возненавидел. Но я не замечала ни любви, ни ненависти. Как говорила моя мама: «Старуха на город сердилась, а город и не знал». Я привыкла к тому, что я самая красивая, самая умная, самая-самая. А сейчас надежда, и доверие, и самость сошли с моего лица. Оно стало растерянное и туповатое, как у покинутой совы.

– Вы, наверное, думаете, зачем я вас пригласил?

– Нет. Не думаю, просто лишний билет и свободный вечер.

– Нет. Не просто, – серьезно возразил Гомонов. – У меня к вам очень важный разговор.

Может быть, он решил сделать мне официальное предложение?

– Нина Алексеевна, я хочу у вас спросить: стоит мне оставаться в науке?