Сергей Клычков - Князь мира

• Название: Князь мира
• Автор: Сергей Клычков
• Жанр: Русская классическая проза

 Проза русского советского писателя С. А. Клычкова (1889- 1940) связана с гоголевской традицией совмещения реального и фантастического планов - это создает в романах "Сахарный немец", "Князь мира" и др. атмосферу гротескно-сказочного быта, в котором действуют его излюбленные герои - одинокие мечтатели, чудаки, правдоискатели.

---

- Кнут, он безвредное дело!

В это время Мишутка поднялся с земли и, держа ручки в коленках, осмотрел всех воспаленными глазами, снова приник и неслышно заплакал…

- Ишь, голову поднял из травы, как турухан какой… Мишутк… эй, не стягну небось, не валяйся! Ничаво, мужики, лучше стадо понимать будет!

- Оно конешно, кнут не мешает!

Мужики помотали башками и поплелись по домам: больше в стаде нечего делать, мирщинка допита, животина обнюхалась и уже мирно ходит по полю, выгрызая мелкую травку на высоких местах, и вон уж входит в село шагистый поп Федот, за ним тянется старух, девок и баб целый хоровод, впереди веселой гурьбой бегут ребятишки, а позади всех трусит Порфирий Прокофьич с горбом, и под мышкой у него, выбившись полой из небольшого узла, весело и ярко горит на солнце праздничная Федотова риза - уж не кусок ли парчового кафтана с широких Егорьевых плеч?..

ЧЕКАНАШКИ

И в самом деле, из Мишутки вышел хороший пастух…

Нил за таким помощником считался как за горой: ни одного праздника Нил не пропускал, чтобы как следует не залить за ворот, а в будни по большей части сидел где-нибудь под кустом и плел к базару корзины, верши, мережки, которые еще с вечера каждую субботу уносил на себе в Чагодуй.

Мужики сначала косились, но потом махнули рукой, кому охота связываться с озорником, тем более что пока дело идет по порядку…

Стадо же распускалось на многие версты, Мишутка только по коровьим боталам да по лошадиным звонкам едва мог догадаться, в какой стороне ходит стадо, но во всяком стаде, как и в человечьем, есть свой коновод, и с хорошим коноводом никакое стадо и в пустыне не заблудится.

А если и заблудится, так в лесу дух голосистый, на десять верст рожок слышно.

- У меня рожок, - хвастался Нил мужикам, - с того света скотину вызовет… Тоже не дело: держать коров на кнуте!

- Так ведь зверь, Нил Матвеич! У нас тут зверю самое место!

- На зверя заговор есть!

Дивиться было надо, как это за всю весну ни овцы не пропало, ни телки медведь не заломал, не говоря уже про ночное, раньше волки-переярки резали жеребят на глазах у пастухов.

- И в самом деле, должно, слово у Нила, - довольно рассуждали мужики, - а может… так удача идет человеку!

Очень были довольны.

Во время полдни скотина приходит домой с комарами, бока туго набиты, молока у всех с выгона хоть облейся от такого нагула, что с того, что сам Нил только одним рожком орудует, больше сидит под кустом да плетет мережки, потому не только Нилу оказывали всяческий почет, но и Мишутке перепадало ласковое слово, и по праздникам, глядишь, вместо хлеба торчит из сумки нерженец с жареным луком и кашей или густо промасленный сочень с вылезшим на края творогом.

Но скоро пришлось подивиться, потому что негаданно, несмотря на звериное слово, случилась с самим Нилом история, воскресившая у всех в памяти случай с Михайлой, о котором к этому времени начали уже забывать.

*****

Дело получилось такое.

Хоть и был Нил доволен подпаском и не раз хвалил его мужикам при разговоре, но из синяков Мишутка и после крещения кнутом не выходил, так уж, видно, были привешены руки у Нила, что он не мог жить без обиды.

Особливо после похмелья, когда под ногами земля шатается и кочки тычутся в чуни, изматерит до последней капельки душу, пока не хватит квасу или огуречного рассолу прямо из кадки, который лучше всего снимает похмелье и возвращает разум и совесть.

В такое похмелье худо приходилось Мишутке…

Опухший Нил подойдет, глаза темные, руки в кулаках, а кулаки словно камни.

Рыгнет на все поле тяжелым духом и со всего размаху куда ни попало.

Мишутка первый раз повалится с катушек, стерпит, но со второго не выносил и убегал, в глазах все зеленело, свет забивала слеза, и сквозь ее соленый и терпкий туман становится видно, как скачут у Ниловых ног зеленые бесенята и щекочут ему под рубахой маленькими хвостиками и суются в чуни, подставляя горбы.

Тогда Нил страшен и беспощаден.

Все равно после прибьет, но в такую минуту лучше укрыться, пусть искровянит кулаки о какое-нибудь деревцо или о камень, что на глаза попадется, обобьет до того, что после руки ложку со щами не держат, и из-под отставших ногтей долго потом сочится по капельке кровь.

Должно быть, было у Нила какое-то подноготное горе, от которого он в хмелю ни себя, ни людей не щадил!..

Мишутка куда-нибудь забивался в кусты, где поглуше, и тогда наступали для него блаженные минуты, когда он уже ничего не боялся и обо всем забывал: источали глазенки теплые освежающие струи, синяки как будто отдавали этим слезам всю свою жгучесть и боль, и что за цветы вырастали в том месте, где часто плакал Мишутка, не по-детски глубоко вздыхая, - бог его знает!

Наверно, что та же осока!

А в осоке прячутся змеи!

В осоке змеи живут!

*****

Однажды, как раз в петровошном посту, когда невоздержные на питье мужики любят малость зарекнуться перед страдой, Нил тоже немного остепенился и дал даже попу Федоту зарок по самое разговенье не трогать хмельного, но не выполнил зарочного слова и пришел с базара как зюзя.

Еще издали Мишутка расслышал хрипучий задавленный крик:

- А… та-акой, проэдакий… а… хочешь люлю?.. Я те со спины-то мочалу пущу!

Нил шел по дороге и грозил в сторону Чертухина кулаками, хотя ни за ним, ни перед ним никого, и не видно было, чтобы кто-нибудь проходил…

- Я покажу вам… мать вашу за заднюю ногу… мироеды дьявольные! У-ух, - хватил Нил по земле кулаком, - сожгу-у!

Грозил, должно быть, Нил своему пучеглазому лиху, потому что на селе его уважали, кормили, как сами не ели… а может, так, озорник большой, несмотря на седые волосы!

Внезадоли от стада Нил остановился, потянул из горлышка остатки, заворотивши далеко голову, разбил о камень бутылку и пустился вприпляску, хотя видно, что не слушаются его чуни и выкидывают невысоко смешные загогулины, взбил ему ветер волосы кверху рогами, и Нил с поднятыми над головой кулаками и не мальчонке показался бы страшен в эту минуту:

Уж я Нил, Нил, Нил…
Уж я пил, пил, пил…
Пил мед, пил квас,
Спосылал к туру вас!

Дрался Нил больше с похмелья, а в хмелю больше ругался, стоя где-нибудь у куста, пока не валился под него, подымаясь уже только к рассвету, но на этот раз не успел Мишутка хорошенько разглядеть Ниловы мешки под глазами, как с первого же удара повалился Нилу под ноги…

Сердце Мишуткино словно висело до этого на тонкой ниточке, а тут оборвалось и покатилось куда-то в траву.

Больно заколотило по ребрам, и в пятки потек кипяток, потом под сердцем захолонуло и трудно стало дышать, хоть хорошо видит Мишутка Ниловы чуни, которые тычут впеременку ему под бока, видит он еще впереди большую высокую кочку, за которой будто человечек сидит и бороду за нее прячет, а может, так, от слезы только, застывшей в глазу, мерещится… дальше за кочкой ходит по заводине стадо, и в заводине осока в рост человека… где-то жалобно звенят колокольчики и бубенчики с лошадиных ошейников, ухает перед вечером сыч на сычиху, и совсем, кажется, недалеко, там, где стоят сельские сараи на пустоши, жвыкает в траве коса, а совсем высоко под вечерним небом постукивает на Ивана-купальщика острый молоточек на бабке, отбивая прошлогоднюю косу, и от каждого отука загорается над головой словно от гвоздика шляпка.

Страшно стало Мишутке…

От страха он даже не плакал, только сами из носу лезли красные сопли…

Больно ныло в затылке, и с заводины плыл шубниной туман.

Лишился тут Мишутка, должно быть, всякого соображенья и своей природной сметки, и что с ним дальше случилось, и сам он по малолетству не мог догадаться…

Вернее всего, что наполовину с горя привиделось или приснилось, потому что и раньше Мишутке снился Прокофьич, и виной тут его наставленья…

*****

Снился Мишутке Порфирий Прокофьич всегда в золотом ораре, в каких, по его рассказам, только святые ходят по раю, церковка немного повыше дьячка, потолок в церкви синий, и с потолка на ниточках висят соломенные голубки с золотыми крылышками во все стороны, и на тонкой цепочке свисает к самому носу Мишутки то ли золотое кадило, то ли большая луна…

Порфирий Прокофьич стоит всегда на амвоне перед узорною дверью, и за этой дверью - рай!

Перед дьячком подставка, на подставке толстая книга, какая у него лежит на полке в церковной сторожке, где выписаны все молитвы и причты, буковки в книге и знаки плавают по прозрачной странице, как малявки в Дубне, а дна будто ж не видно, бисерятся только разные крапинки и завитки, как болотная тинка, и сам Порфирий Прокофьич хоть и смотрит строго в эту книгу, а видно, что ничего не понимает, так только переминает ради прилику губами, перевертывая за страницей страницу бесплотной, тоже прозрачной рукой… стоит он зато всегда весь в свечах, обвитых золотой канителью, сам же Мишутка сзади него в парчовой рубахе пониже колен, босые ноги чуть видно, напружив до щекота щечки, раздувает кадило, хотя в кадиле не уголь и ладан, а топорщатся еловые шишки, и поверх них румянится огоньком земляника…