Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука

• Название: Дзен в искусстве стрельбы из лука
• Автор: Ойген Херригель
• Жанр: Самосовершенствование

Немецкий философ О. Херригель (1884-1955), который работал в Японии и для постижения дзэн осваивал искусство стрельбы из лука, рассказывает о своем собственном опыте. Он знакомит западного читателя со странной и кажущейся недоступной формой восточного мировоззрения. Записки из наследия О. Херригеля, включенные в это издание, дадут ответы на многие вопросы, которые возникнут у человека, сделавшего попытку проникнуть в дух великого учения.

---

Возможно, если бы европеец столкнулся с предпосылками дзэн-буддизма, ему пришлось бы переучиваться и он увидел бы «теоретические» проблемы, например привязанность человека к своему «я». Как обстоит дело с этим?

Привязанность человека к своему «я»

Привязанность к своему «я», без сомнения, является непременным элементом сущности человека, как, скажем, крылья у птицы. В этом смысле все совершенно нормально. Но тем не менее постепенное изменение человека начинается как раз с нее и через нее. Когда человек учится отделять себя от всего, что не относится к его самости, напряжение между «я» и «не-я» воспринимается как противопоставление. Противопоставление себя всему сущему как объективной данности приводит (чем осознаннее это происходит, тем все в большей степени) к тому, что «я» оказывается вне пребывающего «напротив». Для мышления эта ситуация совершенно нормальна. Это даже своеобразный мостик к возможности расширять собственные горизонты, видеть многообразие бытия вплоть до почти незаметных отдельных элементов, соответствовать этому многообразию и все же не утратить целостности восприятия. Таким образом, человеческая индивидуальность может и уплотняться, и безгранично расширяться.

Но это состояние переходит на все особенности поведения, в том числе и на те, где «я» должно не застревать «напротив», а раствориться и полностью исчезнуть в «не-я». Нельзя отрицать, что европеец иногда тоже служит своему делу, не думая

о себе; но он осознает отсутствие своего «я» и хочет знать его цену. Даже от своей любви он требует, чтобы она его обогащала, потому что он безоговорочно ей отдается. Но чем больше человек во всем, что он предполагает, видит, чувствует, любит и ненавидит, присутствует в виде своего «я», воспринимая сознательное существование как отличие и призвание, чем больше ответственности он ощущает за все свои дела и поступки, тем быстрее он приходит к тому, что «я» встает во главу угла. Знает он это или нет, но это «я» действует везде, оно мешает, разрушая столь тонкие отношения между ним и многообразием сущего. Все, к чему он прикоснется, уже испорчено. Полный приключений и опасностей путь человека к самому себе оказывается ухабистым. Почитать все сущее просто потому, что оно есть, он с каждым днем способен тем меньше, чем больше ему хочется быть «я». Он вращается вокруг самого себя; он начинает день с заботы о самом себе: его личные благополучие и невзгоды, радости и страдания, значимость, власть, честь — вот тематика его существования. Он горд, сознавая, что все упорядочил, то есть подстроил под себя, все больше сужая семантическое поле неожиданности и хаотичности. И это он называет прогрессом и культурой!

Если иногда ему становится страшно, он воспринимает свой страх как плохое настроение, справиться с которым можно с помощью разума. И даже тот факт, что его сны отрицают день, не нарушает его покой и не заставляет внимательно прислушиваться.

Направленный на самого себя, он хочет быть «я» по собственному усмотрению, называет это характером, сильной личностью, изо всех сил стремится жить через свой центр, стать центром. Центром, который то здесь, то там, вчера был, сегодня есть, завтра хочет быть — и даже претендует на то, чтобы умереть «своей собственной» смертью. Но, дойдя до этой черты, на вершине своих возможностей, он становится невероятно озлобленным, его мужество превращается в высокомерие и заносчивость.

Даже если бы такие люди и хотели, они все равно не могли бы понять, насколько плохи их дела. Потому что их сердца ожесточились. Здесь коренится самая глубокая причина того, почему дзэн-буддизм отказывается от попыток пробудить человека, не создает идеальных образов, не верит в созидательную силу речей. Слова — это только слова, они всегда будут только словами, они прикасаются к уху, но не проникают в сердце. У дзэн-ских священников есть всего два соответствующих друг другу способа: с одной стороны, подать убедительный пример, с другой стороны — ждать. Ждать, пока чье-либо сердце смягчится и, усомнившись в самом себе, почувствует тягу к поиску других форм и устремится к контакту. Только тогда к нему повернется вооруженный своими средствами священник, готовый направить его на истинный путь.

Путь поворота

Это путь полного поворота ради возвращения. Взяться за дело не путем частичных реформ (через воспитание, занятия, жизненные условия, а полностью отрицая, задаваясь сомнениями, перевернув с ног на голову весь стиль жизни. Жестко, не ведая пощады. У кого не хватает дыхания, тот остается лежать на дистанции. Дело не в количестве. Кто отстал, тому приходится ждать, пока его стремление не станет достаточно сильным, чтобы преодолеть все препоны. Полумерами не добиться ничего. «Половинные» дзэн-буддисты хуже, чем явные противники или люди, равнодушные к дзэн.

То, что такой путь есть и у него существует метод, родившийся из многочисленных опытов и подтвержденный бесчисленным количеством примеров, — это великое, затрагивающее самые глубины открытие, сделанное на Дальнем Востоке. Даже у самого Кудлат путь — это квинтэссенция. А тем более в дзэн-буддизме.

Много веков в Восточной Азии занимались созданием метода (преимущественно в японском дзэн-буддизме, в результате чего в Японии, в отличие от Китая, дзэн практикуется и по сей день). Столетия были потрачены на то, чтобы измерить душевно-духовное бытие до самых глубин и получить возможность его вести. Но не господствовать над ним. Здесь эта мысль была бы не-мыслью. Навряд ли представителю Восточной Азии пришло бы в голову господствовать над внешним миром, над природой, поставить их себе на службу (поэтому они не развивали ни науку, ни технику, а в основном их импортировали).

Точно так же мало они стремятся к тому, чтобы с помощью душевно-духовных средств господствовать над людьми, приобретая над ними власть и, таким образом, превращая дзэн-буддизм во власть внешнюю.

Тот, кто идет по пути дзэн, предоставлен самому себе (если продвинулся уже достаточно далеко). Важно не то, что он исповедует дзэн. Важно только, что он делает и чем является. Важно только, что он уже может жить через всеохватывающую Истину, став с ней единым; важно, что он возвращается в дом Истины, живя через себя самого, как будто «живут его», и что «его живут», потому что он живет через самого себя, так, что свобода и необходимость становятся едины.

Различие между дзэн в отдельных видах искусства и методом пути дзэн

Этим отличается дзэн в отдельных видах искусства от метода пути дзэн. В отдельных искусствах тоже достигают физической и духовной размягченности и обусловленного ею внешнего преобразования. Но не настолько радикального, как в самом дзэн. И здесь тоже сдерживают излишнюю привязанность к своему «я», но не отрицают ее полностью. Но каждое из этих искусств выходит за собственные рамки и является путем к дзэн, к искусству без искусства, которое завершает путь дзэн. Путь дзэн может использовать их достижения.

Центр бытия

Если в человеке, привязанном к своему «я», намечается отход от центра, то его привязанность к своему «я» относится к его существу, как крылья — к птице, а крона — к дереву. Сначала в этом нет ничего подозрительного, ничего свидетельствующего об экс-центричности (сдвинутости центра) человеческого существования. К ней приводит только злоупотребление своим «я». Точно так же обстоит дело с напряжением между «я» и «не-я»; с той волнующей сменой сближения и отделения, результат которой состоит в окончательном разделении существа на две области: область субъективного и область объективного. Чем увереннее прогрессирует искусство разделения, тем более непонятно, каким образом одно бытие может быть частью двух столь разных рядов.

Широко распространенная ошибочная умозрительность спешит отгадать эту загадку, считая, что в субъект-объектном расщеплении можно видеть причину распада человека.

Пробужденное и само по себе мощное сознание затрагивает блаженно пребывающее в самом себе бытие и передает его через искаженные образы. Противоположным расщепленному, противоречивому, дисгармоничному представляется тогда незыблемое единство — идентичность субъекта и объекта — как пра-феномен бытия, который буквально перегружен мистическими почестями.

Как бы правильно ни было считать идентичное предпосылкой разного, единство — предпосылкой многообразия, индифферентное — дифференцированного, стоящее над противоположностями предпосылать противоположностям, эти пары имеют очень маленькое мистическое значение. То, что разум не может думать идентично-единое, пусть даже и в двойственной среде, еще совсем не значит, что оно может стать предметом и темой мистического познания.

Для дзэн-буддиста, который не позволяет смутить себя никакими умозрительными выкладками, собственно мистическое стоит не только по ту сторону множественности, противоположного и дифференцированного, но и по ту сторону противоположностей: единство — многообразие, идентичность — различие, пребывание над противоположностями — противоположное. И даже это нельзя утверждать, потому что оно противоречит однозначному мистическому опыту, то есть передает его в искаженном виде.