Анджей Стасюк - Белый ворон

• Название: Белый ворон
• Автор: Анджей Стасюк
• Издательство: СПб.
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

Издательство «Азбука-классика» впервые представляет отечественному читателю одного из наиболее значительных авторов современной Польши. Его экзистенциальную драму «Белый ворон» называли, среди прочего, современным вариантом «Трех товарищей» Ремарка. И условия – как бы мирные. Простая эскапистская выходка – зимний поход в горы – оборачивается чередой неожиданных событий, вплоть до кровавых и трагических, проверяющих на прочность мужскую дружбу…

---

Малыш отправился на кухню, поджарил гренки, приготовил полведра скверного кофе, а потом с улыбкой спросил, не хочу ли я послушать про то, как он вешался.

– Понимаешь, это было в доме старой постройки. Короче, я слишком высоко там все пристроил, и когда кожаный ремень лопнул, то я себе вывихнул ногу. Если бы потолок был пониже, я бы только ушибся и начал бы все снова. А тут такая боль, что всякая охота вешаться у меня прошла. Да и кому придет в голову кончать с собой, когда нога на глазах распухает. Можешь мне поверить, ничто так не возвращает желания жить, как облом с самоубийством.

Так что Малыш был для меня экспертом в вопросах жизни и смерти. Никого, кто по этой части был бы лучше его, я не знал. Свое тяжелое тело он переносил из кухни в ванную, из ванной в комнату со спокойной отрешенностью. Словно ничего уже не ожидал, словно действительность раскрыла ему все свои ловушки и загадки.

Жил он иногда один, но чаще всего с девицей, у которой от него был ребенок. С маленькой скандальной язвой. Когда терпение у него лопалось, он поднимал ее под локотки и выставлял на лестничную площадку, после чего запирал дверь изнутри. Некоторое время она пинала ногой дверь и ругалась. Ни разу он не пробовал выставить ее через окно. Хотя я несколько раз советовал ему проделать это. На следующее утро она возвращалась, тихая и смирная. Малыш давал ей шлепка по заду и спрашивал, как она себя чувствует. И все оставалось по-старому, потому что, помимо скандальности, у нее была масса достоинств. Просто-напросто горе легче переносится в одиночку. В то утро, когда Малыш рассказал о попытке повеситься, а может, и в другое, мы, опасаясь надвигающейся трезвости, соображали, как бы лучше использовать свободную квартиру. Обзвонили нескольких девушек, но либо у них не было времени, либо их не было дома, либо они слишком хорошо знали нас. В равной степени отпадали те, У кого не было финансов. Малыш нес в трубку сплошные охальности, чтобы произвести селекцию уже на начальном этапе, и только при звонке по последнему номеру – одной нашей старой знакомой, такой же безнадежной, как мы сами, подмигнул мне, а по телефону заговорил о спиртном. Мы заполняли ожидание кофе, но все равно звонок в дверь вырвал меня из дремоты.

Ее лицо было похоже на лицо святой Терезы с картины Кранаха, а плащ – на все другие плащи из шикарного магазина на первом этаже. Пока она протискивалась сквозь грязную и длинную, как кишка, прихожую, весь этот шик сползал с ее плеч и видны были только торчащие буфера под серым платьем.

– Когда-нибудь она наложит на себя руки, – так сказал мой эксперт год или два назад.

Она вошла с робкой, отчаянно решительной улыбкой, с какой она входила всюду и всегда. Поставила на стол две бутылки кошерной водки, а я взял ее пальто и чувствовал себя так, словно сдираю с улитки ее ракушку. Пили мы из маленьких рюмочек, чтобы не бежать сразу за следующими бутылками. Пили мы угрюмо и весело. Малыш лежал, а мы сидели. Звенели трамваи. За стеной играли «Польские орлы». Полдень, должно быть, уже миновал, потому что солнце светило прямо в окна и солнечные лучи оставляли на стеклах грязные полосы. Потом Малыш встал и сказал, что выходит на полчасика. Когда он вернулся, мы сидели в тех же позах. Потом вышел я, но в ванную, прихватив сигареты, рюмку и книжку, которую я даже не раскрыл. Потом уже никто не выходил. Время от времени кто-нибудь из нас засыпал. Наши лица были неподвижны. В глазах у Каськи была пустота. Взгляд Малыша перемещался по мебели и вещам, словно камера в каком-нибудь авангардистском фильме. Тела наши жили жизнью механизмов. Где-то на грани ночи, когда уличный шум достиг отчаянно карнавального напряжения, мы утратили способность ощущать. Кожа и нервы огрубели, как будто были предназначены для неких гигантских тел, для китов или носорогов.

– Я должен подключиться к электричеству, – объявил я из-за спины Каськи.

Малыш даже не отвел взгляда от телевизора: показывали не то мессу, не то какое-то рукоположение, а он большой охотник до таких передач. Он лишь буркнул:

– Лучше ее подключи.

– Ага, – согласился я и возвратился к той деятельности, которая, как я надеялся, приведет меня к цели. В конце концов, независимо ни от чего должна же быть какая-то цель, что-то, что позволит передохнуть или начать все сначала.

Каська выскользнула посреди ночи. Бросила наши полуспящие тела и ушла. Наверно, с той же извиняющейся улыбкой, с какой и появилась. Улицы, которыми она возвращалась, были пустынны, переполнены ветром и тем ночным запахом, какой устанавливается, когда город пытается избавиться от дневных ядов. Пустынными были такси, лестничная площадка, почтовый ящик, и замок, и квартира с ненужным ароматом косметики.

А когда мы дождались ее ухода, кто-то из нас, несомненно, отправился за очередной бутылкой, потому что надо же нам было как-то заснуть.

8

Кто бы мог подумать, что в залитом жирком, пухлотелом Бандурко столько силы. Он опередил нас метров на двадцать и теперь дожидался, когда наше прерывистое, одышливое дыхание придет в согласие с его глубоким и ровным – хоть и немножко свистящим – посапыванием.

Странная это была гора. Мертвый лес. Голые, без ветвей стволы сосен с остатками порыжевших крон стояли в геометрическом порядке, отбрасывая регулярную сетку тени. Остекленевший твердый наст хрустел под подошвами, и нам казалось, что наши шаги пробуждают эхо в безветренном, залитом солнцем пейзаже. Уже два дня стоял мороз, и на небе не было ни облачка. Ночью доходило, наверно, градусов до пятнадцати ниже нуля. Вода в ведре замерзала, хотя Гонсер заткнул все щели. Мы сделали нечто наподобие печи или очага. Выглядело это как куча камней, как пещера, в которой горел огонь. Гонсер, с энтузиазмом занимавшийся хозяйственными работами, сложил из камней, скрепляя их глиной, что-то вроде метровой трубы. Прямо тебе робинзонада. Украденных спальников явно не хватало, тем не менее мы, сбившись вместе бок о бок, кое-как дотягивали до утра в полусне-полубодрствоваиии, но был в этом и некий плюс: тот, кто полубодрствовал в наибольшей степени, подбрасывал в огонь дровишки.

Бекон с луком, хлеб, кофе, немного чеснока – не самая худая диета. Я вспомнил про сардинки. Наверно, их употребили на закусь в какой-нибудь тариобжегской малине. Приятного аппетита.

Зато дни стояли теплые. Мы сидели у южной стены в одних рубашках. Сигаретный дым неподвижно стоял в воздухе. В зарослях чертополоха прыгали птицы – алые огоньки среди сухих листьев. Склон, к которому примыкала хижина, был покрыт старым высокоствольным буковым лесом. Однажды я увидел серпу: она пробегала метрах в пятидесяти выше. Я даже слышал, как оледенелый наст крошится под ее копытцами. Река едва журчала. На ее берегах нарастал лед.

Мы сидели у южной стены и покуривали. Метрах в десяти от нас суетились птицы. До нас доносился сухой шелест, когда они добирались до семян чертополоха. А может, это был дурман. Хотя птицы были слишком резвые и подвижные, не похоже было, что они наклевались черных семян дурмана, в которых полно атропина.

– Pyrrhula pyrrhula, – произнес Малыш. – По-русски «снегирь».

В полдень, когда стало почти жарко и из-за белого блеска приходилось щурить глаза, Василь встал, надел куртку и сказал, что хочет нам кое-что показать. Мы пошли вверх по течению реки, обогнули обрыв, поднялись на высокий берег и оказались в сумрачном туннеле: между грабами тут росли молодые елки, а высокие, почти отвесные склоны скрывали солнце. Подошвы даже на сантиметр не проваливались в снег. Бандурко повернул от речки и стал подниматься по крутизне. Мы карабкались чуть ли не на четвереньках. Потом грабовый лес закончился, склон переломился, и мы оказались на широкой плоской вершине, поросшей высокими старыми пихтами. Все, что могло помешать нам при ходьбе, укрывал смерзшийся снег. Лишь иногда приходилось перепрыгивать через упавшие деревья, которые обнажила оттепель. Когда же мы вышли на противоположный склон, пихты сменились буками. Спуск был жутко крутой, однако подошвы держались на шероховатой белой шкуре, каблуки вырубали маленькие ступени. Порой нам даже удавалось догнать Василя. На дне долины мы переправились через неширокий зеленый ручей, а потом начался этот мертвый геометрический лес, и нужно было следить, чтобы не наступить на скрещивающиеся линии тени, точь-в-точь как когда-то в детстве на стыки между тротуарными плитами.

Я шел за Василем, за мной Малыш, а Гонсер топал в хвосте. Почти у самой вершины я остановился и обернулся. Очередные хребты выныривали друг из-за друга, как стадо китов или других стократ более крупных и спокойных существ. Поближе зеленые, потом темно-синие, а те, что в конце, что замыкают горизонт, бледно-голубые. И ничего больше, никаких признаков дорог, домов, попросту ничего, только плавные возвышенности, тянущиеся до края света. Малыш с Гонсером догнали меня, и мы молча стояли втроем, дыша, может, немножко чаще, чем обычно, и от глаз к вискам у нас, хотя солнце светило нам в спину, отходили морщинки.